Гинтас Иваницкас И ПРОЧЬ ГОНИ ВСЕ МОИ СНЫ…

Гинтас Иваницкас

И ПРОЧЬ ГОНИ ВСЕ МОИ СНЫ…

Who called these dead to dance?

Was it the young woman

learning to play the «Ghost

song» on her baby grand.

J. Morrison

Кто созвал этих мертвецов на танец?

Это молодая женщина

учится играть «Песню привидения»

на своем детском рояле.

Дж. Моррисон

Моментальный снимок: небо, море, на берегу — фигурка курящего мужчины.

Небо: изумрудно-зеленое, рассеченное мелкими золотистыми жилками, усеянное неузнаваемыми созвездиями. Несколько молочно-белых тучек, зависших над самой линией горизонта. Та, что слева, похожа на застывшего в прыжке тигра.

Море: необычно темная, почти черная, вода, украшенная белыми гребнями волн, которые пенятся, словно шампанское. Кажется, что там, в пучине, кто-то устраивает большой бал, куда приглашены тысячи гостей. Хотелось бы это увидеть, да не дано: поверхность воды темна и непроглядна, на ней не отражаются ни звезды, ни местное подобие луны — только что взошедший золотой диск.

Берег: волны, будто огромную порцию мороженого, лижут песок, имеющий более красный оттенок, нежели тот, к которому привыкли наши глаза. Несмотря на различие, когда ветер поднимает этот странного цвета песок в воздух, он точно так же противно просачивается под одежду и заставляет щуриться. Песок не только на берегу, но и по всей суше, сколько охватывают глаза. Лишь немного синеватых растений, слегка напоминающих гигантские кактусы, нарушают монотонность пустыни. Единственный след людской деятельности: настоящий салун в стиле Дикого Запада, чьи окна светятся, маня войти и попробовать на вкус местное виски.

Человек: темная фигура в широкополой шляпе стоит на берегу, спиной к салуну, и курит. Огонек сигареты не освещает его лица. Поверьте мне на слово, это к лучшему. Ни к чему видеть это лицо — не самое приятное зрелище, особенно с левой стороны. Хорошо знаю, о чем говорю, ибо этот человек — я сам.

Сигарета: шипит, падая в воду, но шум прибоя поглощает звук. Я поворачиваюсь и иду к салуну.

Жирная морда бармена так и сияет — видать, надеется, что сегодня будет немало выпито и хорошо за это заплачено. Под потолком висит синяя туча табачного дыма — посетителей полным-полно. Шум не стихает ни на секунду. Ругань пьяных мужчин, громкая и грязная, изредка женский визг, когда кто-нибудь из посетителей пытается ущипнуть обслуживающих баб. Они здесь не только для уборки грязных стаканов и тарелок, но и для того, чтоб действительно обслужить клиента, если он того пожелает (вы понимаете, что я подразумеваю, говоря «обслужить»?).

Скрипка, жалобно рыдающая в руках у неопрятного старикашки, не в силах перекрыть весь этот шум. Я сижу достаточно близко к нему, и у меня возникает подозрение, что скрипка рыдает от неумелого обращения с ней. Потягивая виски янтарного цвета, стараюсь ни о чем не думать и расслабиться, чтобы пропало чувство зияющей внутри меня пустоты. Среда, конечно, не очень благоприятна для этого, но поскольку мне не повезло забыться нигде, так чем же плохо здесь?

Внезапно у одного из грубо сколоченных столиков начинается возня: кто-то кого-то поймал на шулерстве. Названный шулером встает и выстрелами из револьвера заставляет всех своих компаньонов по игре замолкнуть навеки. Потом, повернувшись лицом к другим посетителям салуна, все еще размахивая дымящимся кольтом, взрывается смехом. Нет, это не хохот, это вой довольного собою одичавшего охотника.

Господи, да неужто это творение рук твоих?! Черт с ним, Господи, он меня раздражает. Бросаю взгляд в его сторону, и кольт превращается в разъяренную кобру, которая жалит держащую ее руку. Еще раз. Еще… Теперь он уже воет иначе: это вой страха, вой ужаса. Так ничуть не лучше… Тогда он превращается в пылающий куст, но ничего пророческого не изрекает, а через минуту бабы уже подметают пепел с пола, а остальные опять пьют и шумят.

Я бросаю пустой бокал ближайшей женщине, но в ее руки падает благоухающая роза. Желаю остаться один — и только старый скрипач остается мучить свой многострадальный инструмент, но теперь чисто, не фальшивя. Из-под смычка струится мелодия, которая сперва больно касается ран, потом успокаивает и лечит, а в конце концов звучит торжественный финал. Еще раз пытаюсь избавиться От старика, но он играет дальше, не обращая внимания на мои усилия. Ну и черт с ним… Играет он и впрямь неплохо.

Суета сует… Тоскливый Господь тоскливо играет в свои тоскливые игры.

Тому, кто наблюдает за нами с высот, кажется, будто кто-то запустил кинопленку наоборот: я бегу по морскому побережью, ставя ноги в кем-то оставленные следы, и следы за мною исчезают…

Моментальный снимок: палата, двое врачей, склонившиеся над пациентом.

Палата: ослепительно белая. Все здесь словно покрыто слоем снега, на ледниках сурового севера — и стены, и потолок, и белье на единственной в палате кровати.

Врачи: в их склоненных фигурах, во взглядах холодных глаз ясно читается бессилие. Тот, что слева, держит в руках шприц, наполненный бесцветной жидкостью.

Пациент: мужчина, только руки и голова выглядывают из-под белого покрывала. Его руки невообразимо иссохли, лицо обезображено. Левая половина лица — сплошь незаживающие раны, из недр которых иногда выкатывается капля крови, словно мужчина плачет кровавыми слезами.

P. S. Если посмотреть на снимок под другим углом, можно заметить еще кое-что: на груди больного кольцами вьется большая чешуйчатая змея с зелено-изумрудными глазами. Она плюет ядом на незаживающие раны.

Сон, словно архивная кинолента, повторяет то, что произошло несколько лет назад. Цветущие сады на берегах океана — это Колхида, самый посещаемый курорт на Венере. Я и Дика счастливы, очарованы окружающей нас сказкой цветов. Мы резвимся и смеемся на синеватом лугу неземной травы.

— Смотри, смотри, что я нашла, — зовет меня Дика, и я лечу к ней.

Не важно, что она нашла, важно то, что она здесь, рядом со мной, что мы вместе, и отныне всегда будет так. Любимая показывает мне редчайшый цветок Венеры. До сих пор его видели всего лишь двое — первые колонисты. Они рассказывали, что наблюдали цветок издали, в труднодоступных местах. Поэтому многие считали, что он — всего лишь красивая легенда. До сегодняшнего дня я и сам думал, что этот цветок не существует. Любимая показывает мне «цветущую кобру» — так назван этот цветок первый увидевший его. Действительно, сходство поразительное. Под широкими, достигающими земли листьями какого-то дерева на вытянувшемся хвосте стоит разъяренная кобра, развернув капюшон, только вместо змеиной пасти — зеленый цветок поразительной красоты. Некоторое время мы любуемся необычностью цветка, потом, словно сговорившись, одновременно наклоняемся, чтобы вдохнуть аромат. И тогда безобидный цветок испускает струю — возле наших лиц в воздухе зависает тучка мельчайших капель. Дика их вдыхает, а левой стороны моего лица касается влага — влага густого, чужого тумана.

…Одурманенный, словно в наркотическом бреду, на подгибающихся ногах, я нес ее на своих плечах, пока весь мир в моих глазах не утратил свои краски и не поблек.

Падая, я ушиб плечо. Потом кто-то назойливо тряс меня. Что-то ужалило руку. Тихий голос пробился сквозь густую завесу, окутавшую мое сознание, и я услышал два самых страшных, самых ужасных слова: «Она умерла». Нет! Только не это, Господи, только не это! Я, никогда не веровавший в Тебя, умоляю! Да разве трудно совершить чудо, самое обыкновенное чудо?! Потом я провалился в Тартар…

Молодая медсестра с длинными черными волосами ветром неслась по больничному коридору. Увидев мужчину в белом, стоящего у окна и что-то отмечающего в блокноте, она вскрикнула:

— Доктор! Доктор, этот, из сорок седьмой! Открыл глаза…

— Вы не ошиблись?

— Нет, нет! Господи, он так на меня посмотрел…

Теперь по коридору бежали уже двое. Ворвавшись в палату, врач подскочил к аппаратуре, стоявшей рядом с единственной в этом помещении койкой. Не обнаружив в показаниях никаких изменений, он взглянул на больного, схватил его запястье, но, покачав головой, тут же отпустил. Рука тихо ударилась о край койки.

— Ошиблись, сестричка. Пять лег в коме — вряд ли он когда-нибудь откроет глаза…

— А что с ним, доктор?

— Вы слышали когда-нибудь о «цветущей кобре»? Когда мы еще ничего не знали о ее ядовитых свойствах, проклятый цветок погубил не один десяток людей. Этот человек одним из первых столкнулся с растением — и единственный остался в живых. — Помолчав, доктор добавил: — Наполовину. Так что, скорее всего, вам лишь померещилось.

Врач ушел. Медсестра, ссутулившись, стояла в углу. Губы ее тихо шевелились:

— Нет, я не ошиблась. Ты смотрел на меня, я видела…

Подошла, поправила свисающую руку больного. Отбросила со лба челку. Долго глядела на веки его глаз, ожидая, что вот-вот они дрогнут… Чуда не произошло. Пока не произошло.

Под изумрудным небом, у входа в большую темную пещеру, на голом черепе какой-то огромной рогатой твари сидит человек. Не смотрите на его лицо. Я же вам говорил, это неприятное зрелище.

Прикуриваю сигарету. Спичка рисует в воздухе сверкающую дугу и, соприкоснувшись с песком, гаснет. Медленно выдыхаю дым. Тихим призраком он стремится вверх, к небу. Откуда-то подкрадывается огромный, исхудалый пес. Присаживается рядом и глядит мне в глаза. Тушу сигарету о подошву ботинка. Поднимаю с песка гитару, нежно касаюсь струн. Пес прислушивается, бросает свою охоту на блох и, кажется, ожидает продолжения. Пальцы танцуют на струнах, в ночи звучит тихая и грустная мелодия, которую я любил играть тебе, Дика. Внезапно вступает пес — он воет, словно оплакивая кого-то. Наша боль так похожа… Если кто-нибудь услышал в ночи наш дуэт, по спине его, без сомнения, побежали мурашки, и, если путь его лежал в нашу сторону, он свернул с пути…

Шагаю в темноту пещеры, перекинув гитару за плечо. Пес преданно следует за мной, хоть я и пытался его прогнать. Стоило только углубиться в пещеру на несколько шагов — и слабый свет ночного неба уже не освещает нашего пути. Темно, хоть глаз выколи. Но я, словно кошка, прекрасно вижу в темноте. За моей спиной тускло светятся два рубиновых огонька — глаза пса. Еще раз пытаюсь его прогнать, но тщетно — он неотступно следует за мной. Ну и ладно. Пусть пеняет на себя…

Пещера резко уходит вниз. Вынуждает ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не покатиться в пропасть. Еще через сотню шагов спуск делается таким крутым, что я уже не иду, а карабкаюсь. Пес, не в силах преодолеть спуска, жалобно воет. Сам не зная почему, возвращаюсь к нему, ремнем привязываю к своей спине, и опять — вниз. Теперь уже, словно альпинист, зависнув на руках над пропастью, ногами ищу опору. Пес спокоен, не дергается. Умная собачка, только чертовски тяжелая. Откуда в исхудавшем теле столько веса? Достигнув более широкого выступа, останавливаюсь передохнуть. Руки, когда прикуриваю, дрожат.

На выступе отдыхаю минут двадцать — тридцать, потом опять — вниз. Спуск и дальше крутой; стараюсь не глядеть в бездну, чтобы не закружилась голова. Левая рука соскальзывает. Минуту качаюсь над пропастью, удерживая весь вес своего (и не только) тела на одной руке. Наконец ноги находят опору. Прильнув к стене, восстанавливаю сбившееся дыхание. В глубине души последними словами кляну себя за то, что прихватил с собой пса. Как-никак лишний вес. Но развязать ремень и сбросить животное вниз — просто не могу.

Кое-как добираюсь до того места, где проклятый обрыв наконец переходит в более пологий склон. Дальше — тоже не цветочки, но хотя бы не надо разыгрывать из себя альпиниста. Отвязываю пса — здесь он хоть с трудом, но сможет передвигаться самостоятельно. Дружно, нога в ногу (вернее, нога в лапу), отправляемся дальше. Откуда-то возникает красноватое свечение. Пока еще слишком слабое, чтобы осветить путь, но это уже не былая непроглядная тьма. Чем глубже спускаемся — тем светлее. Теперь вижу, что свет идет из сотен трещин в скалах, в которых бурлит что-то похожее на раскаленную лаву. Взгляд выхватывает из сумрака тень реки, текущей под сводами пещеры. Дальний берег скрыт туманом, а на ближнем я вижу постройку из бревен. Еще несколько минут, и мы будем возле домика, чьи окна слабо мерцают в вечных сумерках этого места.

До домика остается не более сотни шагов, когда на меня наваливается необъяснимая слабость. Ноги подгибаются, и я падаю на голые камни. Не могу шевельнуть даже пальцем — все тело сковано таинственной силой. Откуда-то издалека доносится лай собаки. Я чувствую, как, вцепившись зубами в рукав моей джинсовой рубашки, пес пытается тащить меня, но сил для этого ему не хватает.

Со стороны реки волной накатывается туман. Из него вдруг прорастают две костистые руки, прижимающие меня к земле. Прямо перед моими глазами туман преобразуется в женское лицо. Черты лица до боли напоминает мою Эвридику, но его обрамляют растрепанные черные пряди волос, а глаза сверкают зеленью. Нет, это не Дика. Словно в немом кино, губы женщины шевелятся, но я не слышу звука. Потом что-то горячее и влажное касается моего лица. До меня не сразу доходит, что это пес лизнул в щеку.

Туман исчезает, странное женское лицо растворяется будто сон. Я уже могу шевельнуться, но слабость еще не исчезла. Осторожно сажусь. Пес сидит рядом и глядит на меня. Протягиваю руку и глажу его по голове.

Приближаюсь к домику. Ноздри ловят запах жареного мяса. Только сейчас я понимаю, насколько проголодался. Ускоряю шаг. Пес, без слов догадавшись, что у меня на уме, бежит уже впереди меня. Возле двери отряхиваю одежду от комков земли и, приказав псу ждать, захожу внутрь.

Внутри домика — пара столов, а в дальнем углу окутанный дымом мужчина жарит шашлык. Когда он оборачивается, первое, что бросается в глаза, — это его нос. Хороший такой нос. Крупнейший экземпляр из когда-либо виденных мною. Судя по носу, мужчина — настоящий Сирано. Смуглый, он чертовски похож на армянина, а глаза просто лучатся хорошим настроением.

— Не желаешь шашлычка, дорогой гость?

— Не прочь бы, хозяин, да заплатить нечем.

— Называй меня Радамантом — такое имя дал мне отец. Умирая, он не бог весть что мне оставил — имя и эту забегаловку, самую бездоходную на свете. Те, кто путешествуют мимо, никогда не заглядывают сюда, чтобы отобедать. Ты — первый мой клиент, так что ешь сколько душе угодно, а рассчитаться… Вижу, при тебе гитара. Насытившись, сыграешь для души — и будем в расчете.

— Спасибо тебе, Радамант. Тогда приготовь шашлычок для меня и какой-нибудь кусок мяса для пса, который ожидает меня за дверью.

Радамант ставит на стол передо мной тарелку с дымящимися кусочками мяса. Не мешкая приступаю к трапезе.

— Насчет пса не беспокойся, я его покормлю. — Радамант пропадает за внутренними дверями. Через минуту появляется вновь, неся явно не пустую миску. Выходя во двор, он не закрывает двери, и я слышу, как он говорит псу:

— Ешь, хвостатый. Больно ты худой… Видать, не сладко приходилось? Постой, постой, что-то ты мне знаком… Орт? Изменился, песья морда. Как же это тебя угораздило? Не говоришь? Ну и ладно, не обижайся, врагом тебе я никогда не был.

Радамант возвращается как раз в тот момент, когда я, насытившись, отодвигаю от себя пустую тарелку. Теперь он более серьезен, задумчив.

— Ну что, гость дорогой, сыграешь?

Я беру гитару. Задумываюсь: «Что же сыграть?» Затем пальцы начинают плясать по струнам. Я пою старую испанскую песню, ритм которой зажигает кровь так, как это делает старое, выдержанное испанское вино. Второй припев Радамант поет со мной вместе. Задумчивости его как не бывало. Когда песня смолкает, Радамант просит:

— Сыграй еще что-нибудь, если не устал.

И я играю мелодию, которую когда-то Пан насвистывал своим сатирам. Лицо Радаманта оживает, словно он услышал что-то очень знакомое и приятное сердцу.

— Спасибо тебе, человек, — говорит он мне.

Поднимается и опять пропадает за внутренней дверью. Появляется уже с тяжелой металической тростью.

— Путь на том берегу реки труден, — говорит он. — Возьми эту трость, не помешает.

— Спасибо, Радамант.

Рис. А. Дербилова

Моментальный снимок: у берега реки — лодка с лодочником, на берегу — человек с гитарой и пес.

Река: широкие и стремительные воды Стикса, бегущие под высоким сводом пещеры, омывая негостеприимные берега.

Лодочник: старик в лохмотьях, с виду — такой слабый, что диву даешься, как ему хватает сил работать тяжелыми веслами.

Человек: высокий, темноволосый, за спиной — гитара. Лицо… Я вам уже говорил.

Пес: шерсть светлая, сам большущий, неизвестной масти. Морда скалится добродушно.

P. S. Если посмотреть на снимок под другим углом, можно заметить еще кое-что: у пса две головы. Та, что слева, отнюдь не добродушна.

Старик глядит придирчиво, одной рукой почесывая волосатую грудь. Вторая ладонь выставлена вперед.

— Странный ты какой-то… Ни живой, ни мертвый. Не пойму… На лодке я переправляю только мертвых. По-настоящему мертвых, понимаешь? Ломать это правило я не намерен.

Пытаюсь превратить его в пламенный столб, но контуры лодочника лишь на мгновение становятся текучими, и опять он стоит передо мной словно нерушимая стена. Тут в разговор вступает пес. Он громко лает. Старик долго, прищурившись смотрит на него.

— Это ты, Орт? Ты же знаешь, это не по правилам. Но раз уж он с тобой…

Орт — судя по всему, именно так зовут пса — гавкает снова.

— Ну, раз так… Залезайте в лодку.

Гребет старик вяло, никуда не торопясь. Меня почти убаюкивает шелест воды. Ему вторят тихие, еле слышные вздохи, доносящиеся с дальнего берега. Все эти звуки сливаются в странную усыпляющую мелодию, наполненную тихой болью, неземной грустью и покоем. Орт начинает тихо поскуливать, словно подпевая песне, носящейся в воздухе. Кладу руку ему на спину и чувствую: все мускулы собаки напряжены. Орт в любую секунду готов ринуться в атаку. Странно. У меня нет предчувствия угрозы. Напротив, я очень спокоен.

Лодка упирается в берег, поросший дикими тюльпанами.

Каждую свободную минутку медсестра сидела у койки больного и рассказывала ему о себе. Она знала, что он не услышит, но, может быть, ей просто хотелось выговориться. Или хотя бы побыть рядом с этим человеком, спящим уже пятый год. Ей было интересно, видит ли он сны. Если да, то какие?

Когда больной опять открыл глаза, она не побежала за врачом, а наклонилась над мужчиной, спеша взглядом завязать контакт. Но больной почти сразу же опять смежил веки.

Медсестра и сама засомневалась: уж не мерещится ли ей?

Как только мы сошли на берег, старик быстро стал грести обратно. Не успеваю сделать и шагу, как с Ортом начинает твориться что-то странное. Пес падает на землю, его тело дергается от судорог, из пасти валится зеленоватая пена. Не знаю, чем ему помочь. Вдруг Орта охватывает пламя. Его совершенно закрывает завеса черного дыма. Когда ветер уносит дым — передо мной стоит стройный парень в легкой светлой одежде.

— Орт?

Он улыбается:

— Не ожидал такого? Поговорим?

Орт щелкает пальцами. На берегу прямо из воздуха образуются столик и два шезлонга.

— Присаживайся. Выпьешь чего-нибудь? Или откушаешь? Я тебе задолжал обед, помнишь?

Я присаживаюсь. Достаю помятую пачку сигарет, закуриваю и говорю:

— Какой-нибудь холодный напиток, пожалуйста.

Он опять щелкает пальцами, и у него в руке — запотевшая банка кока-колы.

— Подойдет?

— Спасибо.

Мы сидим на берегу подземной реки. Прямо у наших ног цветет асфодель — дикий тюльпан. Странно, что эти цветы растут не видя солнечного света. Бледные бутоны стремятся вверх, поближе к небу, которое здесь заменено каменным сводом. Я вскрываю банку, приятно холодящую мою руку, и, глотнув из нее, спрашиваю:

— Значит, тебя зовут Орт?

— Да. И я пес. Но так как мои родители были слегка необычными, я могу становиться человеком. Только здесь, в царстве мертвых.

— А кто твои родители?

— Не будем вдаваться в долгие истории. Лучше поговорим о твоих делах. Я прекрасно знаю, зачем, вернее — за кем ты сюда пришел. Поэтому и увязался за тобой, желая помочь.

— Безвозмездно?

Он ухмыляется:

— Этого я не говорил. Ты тоже можешь мне помочь.

— Чем?

— У меня тут свои дела. Точнее — один неоплаченный должок. Достигая своей цели, ты заодно поможешь мне. А я — тебе.

— Чем я могу помочь тебе?

— Всему свое время. Поверь, нам не обойтись друг без друга. Я тебе помогу, но лишь при условии…

— Что за условие?

— Делай все так, как я тебе скажу. Никакой отсебятины. Иначе тебе никогда не выбраться отсюда. Если не веришь — ради богов! — можешь все делать сам. Но тогда пеняй на себя. Договорились?

— Договорились. — И я бросаю пустую банку в волны Стикса. Она плывет по течению, словно маленький красный кораблик.

Орт шагает впереди, я следую за ним. Тропинка, петляющая по полю асфоделей, медленно поднимается в гору.

— Там, наверху, мы передохнем, и я объясню тебе, что делать дальше, — говорит мне Орт.

Молча киваю, и мы продолжаем наш путь. Уже два или три часа шагаем по этой тропинке. Пейзаж ничуть не меняется, и угрюмая монотонность надоела до чертиков. Пока что мы не встретили ни единой живой души. Хотя что я говорю? Какие тут могут быть живые души? Тогда иначе: вообще никого и ничего не встретили. Только звук, напоминающий шелест опавших осенних листьев, непрерывно сопровождает нас. Он похож на гул далекого прибоя. Орт объяснил, что это голоса духов. Пока только слышу их, но не вижу.

До вершины холма остается шагов сто, когда над нашими головами проносится огромная темная фигура, размахивая такими крыльями, которыми спокойно можно было бы накрыть не меньше трех автобусов, выстроенных в ряд. Я открываю рот для вопроса, но Орт меня опережает. Он поворачивается ко мне, прикладывает палец к губам. Я понял. Я молчу.

На вершине холма Орт садится по-турецки, скрещивая ноги. Срывает бледно-розовый бутон асфоделя и, закрыв глаза, вдыхает аромат цветка. Не забывая о пальце, приложенном к его губам, я все еще молчу. Первым нарушает тишину он:

— Ты ведь хотел спросить, кто это пролетел над нами?

— Да. Выглядел он внушительно.

— Это Танат — Несущий Смерть. Для тебя безопасен… пока что. Но не стоит вслух произносить его имя. — Орт опять наслаждается ароматом асфоделя, а потом говорит очень серьезно: — Теперь слушай внимательно. Скоро нас станут сопровождать бесплотные духи. Наблюдая за ними, ищи ту, за которой ты сюда и пришел. Когда увидишь — не зови по имени, не пытайся заговорить с ней. Начни играть на гитаре. Ту песню, которую ты играл при входе в пещеру, когда я подошел к гбе. Это же ваша песня? Твоя и ее? Я угадал?

Я молча киваю.

— Отлично. Потом разворачивайся и шагай назад тем же путем, которым мы пришли. Ни в коем случае не оглядывайся — дух, который нужен тебе, будет следовать за тобой. Я, кстати, тоже. Путь назад — это уже не прогулка по парку в летний день. Так просто нам не выбраться. В первую очередь помешать тебе попробуют эринии. Ты увидишь группу обнаженных девиц, они будут переграждать тебе путь, стараясь заставить сойти с тропы. Шагай прямо на них, не пугайся. Как только ты подойдешь к ним на растояние вытянутой руки, эринии отступят. Когда они все уберутся к… Словом, когда они уберутся с пути, остановись, и я обьясню тебе, что делать дальше. Ты понял? Не забывай: делай все именно так, как я говорю.

— Не знаю, почему я должен слепо верить тебе. Но верю. Я буду делать все так, как скажешь, Орт.

— Тогда пошли. И приготовь свою гитару.

Тут я замешкался: обе мои руки должны быть свободными для игры на гитаре. А что же делать с тростью Радаманта?

Оставлять ее здесь у меня не было ни малейшего желания. Попытался укрепить ее, просунув сбоку за ремень, словно шпагу. Идти было неудобно, но трость держалась. Даст бог, не потеряю.

Орт оказался совершенно прав: нас почти сразу окружили духи. Они легкие, словно маленькие облака: прозрачные, невесомые, плывут по воздуху, ногами касаясь земли. Лица у них прозрачны, как и тела, так что не просто разглядеть черты. Гляжу на каждого появляющегося духа, пока окончательно не решаю, что это не Дика. Тогда перевожу взгляд на следующего. Уже некоторое время мы шагаем среди духов, танцующих свои странные танцы — без музыки, без ритма. Каждый из них пляшет свою сольную партию. Осмотрел уже не одну сотню этих призрачных лиц, но своей любимой среди них не обнаружил. Орт держится рядом, не издавая ни звука. Боится меня отвлечь? Но вот мне показалось… Нет, не показалось: это и впрямь Дика, только она смотрит прямо на меня и не узнает. Ее лицо — застывшее, словно стеклянная маска, как и лица всех прочих духов.

Вспомнив про совет, данный Ортом, начинаю играть. Духи на мгновение застывают в воздухе, вслушиваясь в музыку. Лицо Дики оживает. Она ищет глазами меня, но ее взгляд все еще скользит мимо, не задерживаясь на мне. Духи прямо взбесились — они кружатся в воздухе, то взмывая ввысь, то пикируя прямо к земле. Трудно себе представить более странную картину: их немой танец красивее всего, что я видел до сих пор, и в то же время он навевает на меня страх. Земное притяжение не властно над ними. Они водят хороводы, едва касаясь ногами чашечек асфоделей, словно перепрыгивая с цветка на цветок.

Орт дергает меня за плечо. Он прав: нам пора. Не прекращая играть, разворачиваюсь и шагаю назад. В то же мгновение вдали появляются какие-то тени. Они приближаются. Контуры их тел четкие, не расплывчатые, как у духов, — это явно материальные создания. Более того, это женщины. Когда они подбираются ближе, вижу, что все они похожи, как сестры. Серая землистая кожа и огненные кудри. Пожалуй, я мог бы поклястся, что и лица у них совершенно одинаковые. Очень похожие на лицо, возникшее из тумана возле домика Радаманта. Только то лицо было добродушным, а эти, наоборот, — злы и перекошены яростью. Хищные взгляды, кривые ухмылки не предвещают ничего хорошего. Походка изящна — они двигаются как кошки, мягко, без всяких усилий.

Первая останавливается на тропинке прямо передо мной. До нее не более десяти шагов. Эриния одной рукой поправляет огненные волосы и застывает, выпятив вперед прекрасную грудь. Я, по-прежнему наигрывая мелодию, иду прямо на нее. Еще шаг, и мы столкнемся. Делаю этот шаг, но эринии уже нет. Она отступает в сторону так быстро, что я замечаю даже не само движение, а лишь тень его. Все они одна за другой повторяют те же действия — без единого звука, с одинаковой улыбкой на лице.

Рубашка намокла от пота, руки дрожат, но я играю и иду вперед. Играю и иду.

В конце концов эринии убираются прочь. Орт обгоняет меня и шагает впереди. Через сотню шагов он оборачивается и показывает жестом, что я могу остановиться.

— Только не оглядывайся! — восклицает он. — Та, которую ты искал, следует за тобой. Теперь можешь больше не играть. Она узнала тебя и пойдет за тобою. Когда выберешься из пещеры, она опять обретет плоть, но помни — тебе нельзя обернуться и взглянуть на ее, пока ты еще здесь. Сможешь наглядеться, лишь когда будете переправлятся через реку. Это единственное исключение. Понял?

— Она действительно здесь, Орт? Стоит у меня за спиной?

— Да, да. Говорю же — только не оглядывайся. Она здесь. И улыбается. По-моему, тебе. Теперь передохни, а я расскажу, что нас ожидает дальше.

Прикуриваю сигарету, пламя спички отражается в глазах Орта.

— На берегу ждут двое. Мой брат Цербер и Геката-Трехтелая, — говорит Орт. — О Цербере я позабочусь. Я для того тебе и помогал, чтобы было кому отвлечь внимание Гекаты, пока я поквитаюсь с братцем. У меня к нему должок. Сегодня я его верну с лихвой. Как ты расправишься с Гекатой, не знаю и посоветовать ничего не могу. Придется тебе постараться. Тем более, что вижу: есть ради чего. Запомни: кто бы ни ждал нас на берегу вместе с Цербером, это будет Геката — одно из ее тел. Если подоспеют все три тела — придется худо. Если одно или два — не намного легче, но шанс на удачу у тебя будет. На меня внимания не обращай: если одолеешь Гекату, прыгай в лодку. Правда, на этот раз Харон точно переправлять тебя не станет, но мне кажется, ты что-нибудь придумаешь.

Бросаю окурок на землю и растираю его ботинком, глядя Орту в глаза. Они кажутся влажными, как у пса.

— Ну, пошли? — спрашивает он. — Знаешь, ты мне определенно нравишься. Может, встретимся при случае и споем вместе? Как тогда, в первый раз — помнишь? Не откажешься?

— Не откажусь. Орт?

— Да?

— Что бы ни случилось, спасибо тебе.

— Пошли. Пора.

Действительно — пора.

Моментальный снимок: два человека и два пса стоят друг против друга — человек против человека, пес против пса.

Люди: одинакового роста и очень похожие друг на друга. Каждый внимательно глядит на соперника. У того, что слева, за плечом гитара.

Псы: первый — о трех головах, все пасти скалятся, а вокруг шеи клубятся змеи. Второй несколько уступает первому ростом, но обе его головы выглядят так же грозно, как и у соперника.

P. S. Если взглянуть на снимок под другим углом, можно увидеть за спиной мужчины с гитарой еле различимый женский силуэт.

Мы с Ортом смотрим на две ожидающие вдали фигуры — человека и пса. Лица человека отсюда не разглядеть, но я готов поклясться, что пес — трехголов и что-то копошится вокруг его шеи.

— Ну что ж, пора, — говорит мне Орт. — Не тревожься обо мне. Управишься с Гекатой, и бегом к лодке. Не оглядывайся: она пойдет за тобой — я тебе это обещаю.

Прямо у меня на глазах он начинает менятся. Падает на четвереньки. Еще минута — и я вижу хорошо знакомого пса. Он лижет мне руку и бежит навстречу своей судьбе. Прощай, попутчик. Прощай, Орт. Я тоже иду вперед.

Человек, ожидающий меня, — это я сам. Некоторое время не могу в это поверить. Потом решаю: какого черта?! Мне наплевать на то, как он выглядит. Я не настолько люблю свое лицо, чтобы бояться его повредить. Если Геката рассчитывала на это, она дала промашку.

Второй я держит в руке меч. Так. Это хуже. Но теперь я чувствую бурлящую во мне силу. Я готов. Что ж, начнем наши игры.

Кладу гитару на землю. Достаю из-за пояса трость Радаманта. Вот когда она мне пригодилась. Движение руки — и я уже держу такой же меч, как и у моего противника. Очерчиваю перед собой круг — и бутоны тюльпанов вспыхивают пламенем. Огоньки трепещут и танцуют. Они отбрасывают тени причудливых форм. Взмах мечом — противник отражает мой удар. Мы пляшем в танце смерти молча, пристально глядя друг другу в глаза. В тишине слышен только звон клинков и тяжелое дыхание. Мое и… мое. Нет времени взглянуть, как дела у Орта. Мой соперник слишком силен, чтобы можно было расслабиться.

Слышу, как кто-то приближается. Звук шагов все ближе и ближе. Соперник на мгновение открывается для удара. Меч легко входит в его грудь, кровавое острие выскальзывает между лопатками. Отталкиваю соперника ногой. Тело, высвобождая клинок, медленно оседает на землю.

Не тратя времени попусту, оборачиваюсь в сторону приближающихся шагов. Меч валится из моих рук. Это женщина. Геката. Строгие, благородные черты лица — часть ее второго тела. Она молча глядит на первое, лежащее у моих ног. Потом переводит взгляд на меня. Не могу сражаться с женщиной. Тем более с такой красивой, как эта.

Опять беру гитару и начинаю играть.

Откликаясь на мою мелодию, над рекой шевелится туман. В нем вдруг возникают цветные, почти живые картины. Геката смотрит туда. В тумане — мраморная набережная узкой речки. Там, под сенью величественного каштана, сидят двое — парень и девушка. Парень высокого роста, темноволос, его лицо… Я вам уже говорил: не смотрите на это лицо. Девушка светловолосая, ее серые глаза горят любовью и радостью. Эхо звучного смеха переплетается с аккордами гитары и возносится к сводам пещеры. Мелодия звучит грустнее, а в тумане над рекой — другая картина.

Знакомая набережная, но теперь там — осень. Тот самый парень, укутавшись в черный плащ, одиноко шагает по набережной. Моросит противный осенний дождь. Капли дождя на его лице перемешиваются со слезами и кровью, текущей из раны на лице. Ветер срывает мокрые листья каштана, сбрасывает их в реку. Река медленно уносит листья прочь.

Одна, совсем неприметная слезинка бежит по щеке Гекаты. Женщина на мгновение отворачивается. Когда поворачивается обратно, лицо ее — другое. То, что я видел в тумане возле домика Радаманта. Мелодия обрывается. Туман. Опять только туман. Вместе с картинами в тумане пропадает и Геката. Я остаюсь один. Нету тела у моих ног, только в двадцати шагах от меня сцепились в схватке Орт и его брат. Две головы Цербера безжизненно свисают, но змеи с шеи безжалостно жалят Орта в бока. Делаю шаг в их сторону, но Орт рычит. И мне слышится в этом рычании слова: «В лодку!»

Я убегаю, а Орт с братом валятся на землю, вцепившись друг в друга зубами. Прощай, Орт. Прощай, неожиданно обретенный друг.

Медсестра отложила в сторону шприц с остатками питательного раствора и присела рядом с больным. Влажной губкой очистила кровоточащую сторону его лица. Взяла его руку в свои ладони и тихо запела колыбельную, так любимую ее братом. Она не знала, не могла обьяснить, кому пела. Может, себе. А может, мужчине, который не слышит ее да и вряд ли когда-нибудь услышит.

Петь колыбельную тому, кто спит пятый год?..

Харон размахивает руками и собирается оттолкнуться от берега, так и не взяв меня в свою чертову лодку. Я запрыгиваю в нее, не обращая внимания на протесты старикашки. Он пытается вытолкнуть меня. Хватаю его в объятия, поднимаю и кидаю в волны Стикса. Надеюсь, он умеет плавать. Жаль было бы старичка. Но я не член общества по спасению утопающих и поэтому быстрее сажусь за весла, спиной к дальнему берегу. Теперь я вижу свою Дику. Она сидит в лодке и улыбается мне. Контуры ее тела стали более осязаемыми, она уже больше похожа на живого человека. Кажется, одно мгновение — и мы на другом берегу. Гребу, глядя на любимую, пока днище лодки не заскрежетало по песку.

Теперь я опять должен отвернуться. Знали бы вы, как это трудно. Почти невозможно. Все-таки я отворачиваюсь и шагаю мимо домика, в котором живет Радамант. Спешу поскорее выбраться из этой проклятой пещеры.

Подниматься наверх почему-то много легче, чем спускаться. Может, потому, что я вижу все выступы, за которые можно цеплятся? А может, потому, что все ближе победный конец моего похода. Единственная мысль не дает покоя: как там Дика? Не отстала ли? Легче ей взбираться потому, что она — дух, или, наоборот, — сложнее?

Наконец утес преодолен. Еще несколько сотен шагов — и я уже вижу проникающий снаружи в пещеру дневной свет. Невольно оборачиваюсь взглянуть, как там Эвридика. Она стоит рядом, улыбаясь. Почти как живая. Почти…

Ее тело вдруг расползается туманом. Я еще пытаюсь заключить ее в объятия, но мои руки обнимают пустоту. Ее уже нету… Только слабый огонек отдаляется от меня.

Бросаюсь вслед за этим огоньком, но буквально в двух шагах упираюсь в огромное зеркало, перегородившее путь назад. Желаю, чтобы оно исчезло, но ничего не происходит, только по поверхности зеркала бежит еле заметная трещина. С разбегу бью кулаком по своему отражению. Осколки, падая, ранят мне руки. Но это пустяк — не больно. Больно оттого, что за зеркалом — стена. Каменная кладка, покрытая плесенью.

Кровоточащими руками безнадежно бью по холодному и бесчувственному камню. Еще раз пытаюсь что-нибудь изменить. Закрываю глаза. Открою их — стены не будет.

Нет, ничего не меняется. Я бессилен. Не в моей воле что-нибудь изменить, путь назад закрыт…

Бьюсь головой о проклятую стену. Слезы текут по щекам, но я этого не замечаю. Не чувствую ничего, кроме дикой боли там, где, как говорят, должно быть человеческое сердце.

Дика, моя Дика… Неужели я опять тебя потерял?

Из небытия меня вырывает тихая песня. Еле слышный женский голос достигает слуха, но слов не разобрать. Звук доносится оттуда, где в пещеру проникает дневной свет. Поневоле бреду туда, влекомый чарующим голосом. Слышу все лучше и лучше. У выхода из пещеры, там, где солнечный свет борется с мраком подземелья, стоит девушка. Ее лицо — то, что я видел в тумане. Оно похоже на лицо Дики, но в то же время — это лицо эринии и плачущей Гекаты.

Тихо напевая, она отступает к свету. Прямо из ниоткуда появляется широко распахнутая дверь. Девушка останавливается в дверях и с немым вопросом глядит на меня.

Оборачиваюсь — за моей спиной негостеприимно чернет вход в пещеру. Кое-где сверкают осколки зеркала. Зеркала, разбитого, как и мои надежды вернуться назад, исправить то, что непоправимо.

Делаю шаг вперед — через прямоугольник двери. С той стороны до меня доносится свежий весенний ветерок, легко играя белым платьем стоящей в дверях девушки.

Иду к дверям…

Когда он открыл глаза, она была рядом. Теперь он блуждал взглядом по палате, ища чего-то или просто пытаясь сообразить, где он находится.

Она взяла его за руку, привлекая внимание к себе.

Мужские глаза взглянули на нее, а губы приоткрылись — и девушка услышала слабый голос:

— Дика…

— Я не…

Но мужчина опять повторил:

— Дика.

Открывается дверь палаты, и входишь ты. Наклоняешься, целуешь. Пряди твоих волос нежно касаются моего лица.

— Вот книга, о которой ты спрашивал. Я скоро вернусь.

Смотрю на твой исчезающий за дверью силуэт, прислушиваюсь к звукам удаляющихся шагов. Потом раскрываю книгу, на обложке которой красуется название: «Феномен „цветущей кобры“». На первой странице снимок коварного цветка. Смотрю на него, и на грудь наваливается груз разных чувств, но боль заглушает все.

Листаю книгу. В самом конце — список жертв «цветущей кобры». С фотоснимками. Со страниц книги на меня с улыбкой смотрит Дика. А рядом… Нет, это не медсестра, хотя сначала я подумал именно так. Лицо мужчины, очень похожее на ее лицо. Под снимком — фамилия, даты рождения и смерти. Два события, между которыми втиснута жизнь…

Откладываю книгу.

«Цветущая кобра» отняла у тебя брата. А ты отняла у нее меня…

Слышу шаги. Это возвращаешься ты.

Когда я остаюсь один, в палату иногда заглядывает пес. Обычно он устраивается в углу и наблюдает за мной влажными глазами. Я зову его Ортом. Кажется, это псу нравится.

Я быстро поправляюсь. Завтра меня обещали выпустить во двор. И все время рядом со мною — она. Я знаю, она не моя Дика. Дики нет уже давно. Но она — рядом. Она так красиво улыбается, а руки ее такие теплые. Я даже сказал бы: любящие руки. Сказал бы, если бы не боялся. Ее лицо — это лицо девушки, которая вывела меня из пещеры. Лицо эринии. Только чертовски доброй эринии.

Красавица моя, я же — больной. Я старше тебя почти на десять лет.

А может быть, на многие столетия…