Гуманизм Ирвинга Бэббита

Гуманизм Ирвинга Бэббита

Как говорится, легче разрушать, чем строить, а переиначив эту пословицу, можно сказать, что читателю легче понять разрушительное начало авторской мысли, чем созидательное. Более того: если писатель силен в уничтожающей критике, читателей это вполне устраивает. Если у него нет позитивной философии, это никого не заботит, если есть, ее не замечают. Это особенно верно в отношении критиков общества — от Арнольда до наших дней. К таким критикам подходят с одной довольно примитивной меркой: чем яростнее они нападают на те стороны современного общества, что нам не по душе, тем лучше. Проще критерия не подберешь. Ведь критика имеет дело с конкретными вещами, всем нам известными, и писатель просто вторит (в более оформленных выражениях) нашим собственным мыслям; что же касается созидательной программы, то она имеет дело с вещами сложными и незнакомыми. В этом корни популярности Менкена[110].

Но существуют более серьезные критики, чем м-р Менкен, и их-то нам следует в конце концов спросить, а что они могут нам предложить, кроме критики. Жюльен Бенда[111], к примеру, сознательно ничего не предлагает: это часть его программы; у него романтическое представление о критике как о чем-то абсолютно беспристрастном, что снижает значение его работ. М-р Уиндем Льюис[112] храбро стремится создать позитивную программу, но она пока еще не обрела форму в его печатных работах. Однако в недавно вышедшей книге профессора Бэббита "Демократия и власть" критика переплетается с позитивной теорией и подчинена ей. Сама теория не изложена подробно, а только заявлена. В настоящей статье я хотел бы остановиться на нескольких вопросах позитивной теории м-ра Бэббита.

Центральное место в философии Бэббита занимает теория гуманизма. В его предыдущих книгах мы принимали ее, не пытаясь анализировать, но после "Демократии и власти" (где, на мой взгляд, дается краткое изложение его теории) у нас появилось желание подвергнуть ее сомнению. Проблема гуманизма вне всякого сомнения связана с религиозными проблемами. В этой книге м-р Бэббит не раз дает понять, что для него невозможен религиозный взгляд на вещи, то есть он не может принять на веру некую догму или откровение, и что гуманизм — альтернатива религии. Встает вопрос: является ли эта альтернатива чем-то большим, чем заменителем! А если заменителем, то не относится ли он к религии так же, как филантропия к гуманизму? Что это, в конце концов, — мировоззрение, способное существовать обособленно, или производное от религии, которое просуществует в истории короткий период времени на потребу нескольким высокообразованным людям, вроде м-ра Бэббита, у кого, к тому же, христианские корни и кто, как и многие, всего на одно-два поколения ушел от подлинного христианства? Говоря другими словами, может ли оно просуществовать дольше срока жизни одного-двух поколений?

М-р Бэббит говорит о "представителях гуманитарного движения", что "они хотят жить на природном уровне и в то же время пользоваться теми преимуществами, которые удалось обрести в прошлом, благодаря гуманистическому или религиозному знанию".

Определение великолепно, однако побуждает нас спросить, не сможем ли мы, изменив всего несколько слов, получить определение гуманиста: "Они хотят жить на человеческом уровне и в то же время пользоваться теми преимуществами, которые удалось обрести в прошлом, благодаря религиозному знанию".

Если подобная перестановка оправдана, это означает, что разница невелика: филантроп подавил в себе собственно человеческое начало и остался с животным; гуманист подавил-божественное начало и остался с человеческим, которое может легко вновь опуститься до животного, с которым он так старался расстаться.

М-р Бэббит — решительный сторонник традиций и преемственности, и он знает (в чем ему помогает основательная энциклопедическая образованность), что христианство — важная часть истории человечества. Гуманизм и религия являются историческими фактами, ни в коем случае не параллельными; гуманизм — явление временное, а христианство продолжающееся. Нет смысла предполагать, как развивались бы европейские народы без христианства или воображать традицию гуманизма, равноценную традиции христианства. Можно сказать лишь одно: хуже или лучше, но мы были бы другими. Думая о будущем, можно представить его себе, только прибегая к фактам из прошлого; нам приходится использовать наши наследственные черты, а не отрицать их. Религиозные обычаи людей очень прочные — повсюду и всегда, у всех народов. Гуманистических же обычаев не существует; гуманизм, мне кажется, всего лишь состояние ума отдельных людей в отдельных местах, в определенное время. Чтобы существовать, гуманизм должен опираться на какое-нибудь мировоззрение, потому что в его основе не позитивное, а критическое начало — я бы даже сказал паразитическое. Гуманизм всегда был полезен и может оставаться таковым и впредь, но он никогда не принесет избранным народам падающих с неба куропаток или манны.

Трудно понять, что подразумевает м-р Бэббит под гуманизмом, потому что он склонен, объединив его с религией, выставить их в боевом порядке против филантропии и натурализма; я же пытаюсь противопоставить его религии. М-р Бэббит то и дело употребляет фразы, вроде "традиция гуманистическая и религиозная", что наводит на мысль, что можно было бы сказать "традиция гуманистическая или религиозная". Поэтому нужно изловчиться, чтобы определить гуманизм, исходя из тех немногих примеров, которые приводит м-р Бэббит.

Следует заметить, что он считает гуманистами Конфуция, Будду, Сократа и Эразма (не знаю, включен ли сюда Монтень). Может удивить, что в списке присутствуют Конфуций и Будда, ведь они обычно считаются основателями религиозных учений. Однако м-р Бэббит делает акцент на человеческих мотивах, а не на проявлении сверхъестественного. Начать с того, что нельзя ставить в один ряд Конфуция и Будду. Не сомневаюсь, что м-ру Бэббиту известно намного больше меня об этих двух личностях, но даже те люди, которым о них известно даже меньше, чем мне, знают, что конфуцианство сумело сохраниться, примкнув к распространенной религии, а буддизм, признавая зависимость человека от божества, сохранился в виде такой же самостоятельной религии, как христианство.

Что до отношения Сократа и Эразма к религиям, существовавшим в их время в странах, где они жили, то оно, мне кажется, очень отлично от отношения профессора Бэббита. До какой степени была глубока вера Сократа и не была ли его легендарная просьба принести в жертву петуха всего лишь проявлением мужества или даже иронии, сказать трудно — это похоже на то, как если бы профессор Бэббит принимал участие в таинстве соборования, а этого я в настоящий момент представить не могу. И Сократа, и Эразма удовлетворяла роль критиков общества — они не посягали на религию. Поэтому гуманизм м-ра Бэббита представляется мне отличным от гуманизма упомянутых выше личностей.

Все это важно, но вопрос очень сложный. Дело не в том, что м-р Бэббит не понял, кем являются все эти люди или не знаком с цивилизациями, из которых они вышли. Напротив, он все о них знает. Но мне кажется, что в своем интересе к взглядам отдельных мыслителей, взглядам, изложенным в их книгах, он склонен игнорировать те реальные условия, в которых они существовали. Великие люди, приведенные нам в пример, вырваны из среды, места и времени. В довершение м-р Бэббит, как мне кажется, и самого себя изымает из всякого окружения. Его гуманизм на самом деле очень отличается от мировоззрения тех, кого он приводит в пример, но, на мой взгляд, поразительно напоминает систему взглядов либерального протестантизма XIX в.: в действительности, он порождение, а точнее, побочный продукт протестантизма в его последней агонии.

Я признаю, что все гуманисты — в той степени, в какой они являлись гуманистами, — были индивидуалистами. В качестве гуманистов им нечего было предложить толпе. Но они обычно оставляли в своем учении местечко — не только для толпы, но (что более важно) и для той части своего сознания, которое разделяло взгляды черни. М-р Бэббит — слишком последовательный и добросовестный для этого протестант: в результате, похоже, существует разрыв между его собственным индивидуализмом (действительно, интеллектуализм в какой-то момент непременно приобретает привкус индивидуализма) и его искренним желанием предложить американскому народу и всей цивилизации нечто полезное. Но этот исторический гуманист, как я его понимаю, в какой-то момент останавливается и признает, что разум не может двигаться дальше, питаясь диким медом и акридами.

Гуманизм — либо альтернатива религии, либо подмога ей. Как мне кажется, он процветает, когда религиозные чувства сильны, и если вы встретите примеры гуманизма, отрицающего религию, распространенную в определенное время в определенном месте или находящегося в оппозиции к ней, то, знайте, такой гуманизм непременно разрушительного свойства: он не в силах заменить разрушаемое чем-то новым. Конечно, у любой религии есть опасность закоснеть в ритуалах и обрядах, хотя они и являются важной ее частью. Религия обновляется и укрепляется с помощью живого чувства и любви или критического разума. Последний может принадлежать гуманисту. Но в этом случае роль гуманизма, пусть и необходимая, вторична. Гуманизм не может стать религией.

Как мне представляется, м-р Бэббит, с одной стороны, пытается заставить гуманизм (как он его видит) действовать помимо религии. Иначе непонятно значение его теории самоконтроля. Эта теория проходит через все его труды, иногда получая названия "внутренний контроль". Она фигурирует как альтернатива политической и религиозной анархии. В политическом контексте она более приемлема. По мере того, как формы правления становятся более демократичными, а внешнее сопротивление — монархическое, аристократическое, классовое — сходит на нет, личности, которую больше не контролирует ни власть, ни условности, приходится контролировать самое себя. До сих пор к теории Бэббита не подкопаешься. Но он, как видно, полагает, что "внешние" сдерживающие силы ортодоксальной религии по мере их ослабления могут быть заменены внутренними сдерживающими силами самой личности. Если я правильно его толкую, он, таким образом, пытается выстроить католическую платформу из протестантских досок. По традиции индивидуалист, ревностно оберегающий независимость мышления отдельной личности, Бэббит изо всех сил стремится создать нечто основательное для нации, народа, человечества.

Сумма отдельных личностей, каждая из которых идеально и эффективно проверяет и контролирует себя, никогда не станет единым целым. И если четко различать "внешний" и "внутренний" контроль, как это делает м-р Бэббит, тогда личности не остается ничего другого, как контролировать себя в соответствии с собственными понятиями и представлениями, а ведь они весьма ненадежны. Кстати, когда переходишь из области политики в богословие, разница между внутренним и внешним становится довольно неясной. Несмотря на высокоорганизованную и в некоторые исторические периоды могущественную иерархию, наделенную поистине безграничной властью, позволяющей проводить дознания и наказывать, религия несет смысл, который заключается во внутреннем контроле, касающемся не поведения человека, а его души. Если религия не затрагивает глубин человеческой личности так, чтобы в результате она контролировала себя сама вместо того, чтобы передать эту функцию священникам (ее могли бы осуществлять и полицейские), значит, религия не выполняет свою профессиональную миссию. Иногда я подозреваю м-ра Бэббита в инстинктивном страхе перед организованной религией, страхе, что она стеснит и исказит свободную работу его разума. Если это так, то он заблуждается.

А зачем, — встает вопрос, — все эти миллионы или тысячи или несколько сотен разумных людей собираются контролировать себя? Критические суждения м-ра Бэббита исключительно логичны, и едва ли найдется хоть одно, неприемлемое само по себе. Не сами суждения, а их связь представляется подчас неубедительной. Он совершенно справедливо отмечает:

"Во все века голый рационализм не мог удовлетворить человека. Тот жаждет в каком-то смысле энтузиазма, который возвысил бы его над чисто рациональной сущностью".

Однако, похоже, м-р Бэббит не в состоянии предложить использовать энтузиазм для какой-либо иной цели, кроме как с его помощью возвыситься над чисто рациональной сущностью. На самом деле, если б он смог заразить людей энтузиазмом, который помог бы им подняться хотя бы до уровня рациональной сущности, то уже и этим совершил бы доброе дело.

Но, как мне кажется, это как раз тот пункт, где кончается "гуманистический контроль". М-р Бэббит говорит о "религии и гуманистическом контроле", положенных Бёрком[113] в основание его философии морали, причем нам особенно интересно, какое место занимает в этом основании религия и какое — гуманизм. Судя по замечаниям, сделанным м-ром Бэббитом о роли религии в прошлом, и тем связям, которые он видит между упадком богословия и ростом современных заблуждений, он отдален от любой веры, даже сугубо "личной":

"Быть современным означает на практике быть все более и более уверенным и критичным, не полагаться на авторитеты "прежние, внешние и вышестоящие" по отношению к индивидууму. У меня нет никаких претензий к тем, кто по-прежнему зависит от внешних авторитетов. Речь изначально идет не о них. Я сам индивидуалист с головы до пят и пишу для тех, кто, как и я, безоглядно предан современному экспериментированию. Можно сказать, что я спорю с поборниками современности только в том случае, если они недостаточно современны или, что, по сути то же самое, недостаточно экспериментальны".

Те из нас, кто не претендует на то, чтобы считаться современным, могут не вступать в спор, но в качестве наблюдателей нам позволено поинтересоваться, куда ведут все эти новаторства и экспериментирование. Неужели каждый должен тратить свое время на эксперименты? На какие, и какова их цель? А если это экспериментирование ведет всего лишь к выводу, что самоконтроль — хорошая вещь, то такой результат представляется весьма ничтожным при том, что мы стремимся обрести "энтузиазм". Какой смысл высшей силе чего-то желать, если для индивидуума нет ничего "прежде него, вне его или выше него". Если желание высшей силы в том, чтобы иметь нечто, на что можно оказывать влияние, то это должно находиться в определенном отношении к объектам внешнего мира и объективным ценностям. М-р Бэббит утверждает:

"Уступить первое место высшей силе значит, по сути, объявить, что жизнь — это акт веры. Каждый не без основания может открыть для себя глубокое значение в древнем христианском догмате, гласящем, что незнание дается нам, чтобы мы могли верить, а мы верим, чтобы обрести знание".

Это совершенно верно, но если жизнь — акт веры, то веры во что? Поборники "Жизненной силы"[114], во главе с Бернардом Шоу, думаю, скажут: "В самое Жизнь", но я не стану приписывать м-ру Бэббиту такую глупую фразу. К тому же, через несколько страниц он сам заявляет со всей определенностью: в цивилизацию.

Таким образом, следующее понятие, которые мы будем рассматривать, — это цивилизация. Поначалу кажется, что оно означает что-то определенное, — на самом же деле оно просто рама, куда вправлены конкретные предметы, само же не является ничем конкретным. Не думаю, что я способен просидеть три минуты, сосредоточившись на понятии "цивилизация" без того, чтобы мои мысли не переключились на что-то другое. Я не хочу сказать, что цивилизация — всего лишь слово; оно означает нечто весьма реальное. Однако сознание людей, о коих можно сказать, что они "возжелали цивилизации", заполнено множеством других вещей, также желаемых ими в зависимости от места, времени и индивидуальных особенностей; объединяет их не столько потребность в цивилизации, сколько наличие одинаковых привычек. И если под цивилизацией вы не подразумеваете материальный прогресс, чистоту и т. д. (м-р Бэббит подразумевает не это); если, говоря о ней, вы имеете в виду духовную и интеллектуальную координацию на высоком уровне, тогда сомнительно, чтобы цивилизация могла существовать без религии, а религия без церкви.

Меня не волнует вопрос, желательна или нет такая "гуманистическая" цивилизация, к какой стремится профессор Бэббит, а только — возможна ли она? Когда смотришь с такой позиции, то видишь, что опасность подобных теорий таится в возможном крахе. Для тех, кто сомневался в теории м-ра Бэббита или слабо реагировал на нее, этот крах окажется возвратом в слабо замаскированную филантропию. Для тех же, кто истово сопровождал его до конца и в результате ничего не получил, этот крах может привести к католицизму, лишенному гуманизма и критицизма, то есть к католицизму на грани отчаяния. Намек на это можно услышать в словах самого м-ра Бэббита:

"Говорят, что для современного человека со временем выбор может свестись к тому, чтобы стать либо большевиком, либо иезуитом. В таком случае (при условии, что под иезуитом подразумевается ультрамонтан[115]) колебаться особенно не приходится. Ультрамонтаны не пытаются, как большевики, разрушить в корне цивилизацию. На самом деле (и при определенных условиях это уже становится заметно) католическая церковь — возможно, единственный оставшийся на Западе институт, про который можно сказать, что он утверждает нормы цивилизации. Возможно, однако, быть и очень современным и одновременно цивилизованным…"

Последнее предложение звучит, на мой взгляд, несколько неуверенно. Но дело в том, что м-р Бэббит, похоже, делает уступку Церкви более поспешно, чем многие из тех, кто ближе к ней на сегодняшний день. М-р Бэббит — больший ультрамонтан, чем я. Можно чувствовать уважение и даже любовь к католической церкви (под которой, как я понимаю, м-р Бэббит подразумевает церковную иерархию во главе с папой), но если изучать ее полную превратностей историю, ее трудности и проблемы, — как в прошлом, так и в настоящем, — то, даже исполнившись восхищения и благоговейного трепета, не чувствуешь искушения возложить все надежды человечества на одну эту организацию.

Однако в мою задачу не входило предсказывать, что философию м-ра Бэббита ждет плохой конец; я только хотел указать направление, в котором, на мой взгляд, она должна развиваться, если бы удалось прояснить неясные места "гуманизма". Мне кажется, стоит прийти к выводу, что гуманистическое мировоззрение вторично и зависит от религиозного. Для нас истинная религия — христианство, а христианство исповедует концепцию Церкви. Если бы профессор Бэббит с его знаниями, огромными способностями, авторитетом и интересом к наиболее важным современным проблемам мог разделить данную точку зрения, это было бы не только поучительно, но и принесло бы большую пользу. Тогда его влияние могло бы слиться с влиянием другого философа того же ранга, Шарля Морраса[116], и могло бы даже смягчить некоторые экстравагантности этого автора.

Такое, однако, невозможно. Профессор Бэббит много знает и, говоря так, я имею в виду не только его эрудицию, информированность или ученость, а то, что он слишком хорошо знаком со многими религиями и философиями и глубоко проникся их духом (думаю, никто в Англии или Америке не разбирается лучше него в раннем буддизме), чтобы самому уверовать во что бы то ни было. И результат — его обращение к гуманизму. Я считаю, что лучше сразу признать слабые стороны гуманизма и учитывать их, чтобы система не рухнула от чрезмерной нагрузки и чтобы мы могли прийти к осознанию ее для нас непреходящей ценности, а также почувствовать признательность к ее создателю.