Мастерица малых форм

Власть завоевана, по крайней мере в Петрограде.

Ленин еще не успел переменить свой воротник.

Лев Троцкий

Через несколько месяцев после своей капковской слезницы Александра Новоженова опубликовала на «Опенлефте» пьесу «Воротничок»[59]. Процитирую:

«Воротничок.

Черная металлургия (Александр Фадеев)

Единственный вид щегольства, какой он себе позволял, когда шел на работу, — это обязательно свежая, совершенно свежая, на этот раз голубая рубашка с отложным воротничком, расстегнутая на две пуговички у шеи.

Новое назначение (Александр Бек)

Так он и стоит, — одетый в неизменно темный, в полоску, костюм, в свежую белую сорочку со всегда твердым накрахмаленным воротничком, с темным скромным галстуком.

Тяжеловатый, несколько исподлобья взгляд смерил Онисимова, прошелся по его безупречно начищенным ботинкам, темному в полоску пиджаку, подкрахмаленному белому воротничку, облегавшему короткую шею, что поддерживала большую голову…

Отличавшийся неодолимым пристрастием к чистоте, постоянно появлявшийся в свежеблиставшем белом накрахмаленном воротничке, верный таким воротничкам и в командировках среди заводской пыли и окалины, менявший их там по два-три раза на дню, он имел и еще схожую слабость: любил быть безукоризненно подстриженным.

Онисимов в неизменном темном в полоску пиджаке, в несмявшемся за ночь, будто только что надетом, твердом белом воротничке, в недорогой кепке.

Неизменно носивший вместе с жестковатым, всегда чистым воротничком некую бронь официальности, служебной строгости, Онисимов и теперь замкнулся.

Исхудалую короткую шею облегает, как обычно, безупречно белый, жестковатый воротничок.

Твердый белый воротничок был оставлен в спальне, подкрахмаленную сорочку заменила легкая голубая рубашка, верхние пуговки Онисимов не застегнул, открыв ветерку коротковатую шею.

Рядом покоились его снятый пиджак и серая фетровая шляпа. Заместитель Председателя Совета Министров СССР расстался тут, как и Онисимов, с воротничком: в распахе светлой сорочки чернели вьющиеся волоски.

…переходу на “вы” способствовал свойственный Онисимову отпечаток или налет официальности, как бы отстранявший любые, не относящиеся к делу разговоры, налет, столь же для Онисимова характерный, как и его белый накрахмаленный воротничок.

И сам в шляпе, в подкрахмаленном воротничке встал рядом. Слегка скручивались в излучениях металла ворсинки на его пиджаке.

— Дайте стекло! — велел он Головне.

Александр Леонтьевич в черной новехонькой пиджачной паре, в безукоризненно блестевших ботинках и Елена Антоновна в сером, строгого покроя костюме, как бы подчеркивающем ее статность, прямизну, ничем не украшенном, если не считать воротничка шелковой кремовой блузки, что был выпущен поверх жакета, поднялись в боковую, примыкающую к сцене ложу.

Тот, одетый, как на службе, — в пиджаке, в свежей белейшей сорочке с накрахмаленным воротничком, — сидел за письменным столом над присланными ему газетами Тишландии.

Застегивая твердый воротничок своей сорочки, Александр Леонтьевич произнес:

— А это мне еще в моей Тишландии посоветовали… Массивными дозами, да?».

Читатель должен простить меня, ибо, увлекшись перипетиями сюжета и глубиной характеров, я процитировал … пьесу целиком.

Таких пьес в день можно полсотни писать — контекстный поиск в помощь. Это уже полное вырождение постмодернизма: Новоженова даже не пытается играть чужими цитатами, она их просто вываливает кучей. Это такой ленивый постмодернизм, какими бывают ленивые голубцы.

Но еще важно иметь друзей, которые подведут концепцию под надерганные цитаты. Дружок Новоженовой художественный критик Глеб Напреенко поясняет смысл написанного: «Выявленная Новоженовой тайная “биография воротничка” у Бека отмечена не фактографической трезвостью, а духом фантасмагорий Гоголя, где вещи — метонимические объекты получали власть над своими хозяевами, как в “Носе” или “Шинели”. Переходя из романа Фадеева в роман Бека, воротничок оказывается еще более властным. Но одновременно этот переход к другому автору возвращает читателя от морока гоголевщины к размышлениям о проблеме конструирования соцреализма как набора приемов, а социальной идентичности, которую он программно призван отражать, — как набора вещей»[60].

Во-первых, надо бы все-таки определиться: текст Бека «отмечен … духом фантасмагории Гоголя» или же «возвращает читателя от морока гоголевщины». Видимо, Напреенко не понял, что сам хотел сказать. Во-вторых, он точно не понял, что хотел сказать Бек своим произведением. Александр Бек — из того поколения, что взрослело в революционные 20-е годы и имело невероятно богатый социальный опыт. С начала 30-х в коллективе горьковской литературной бригады «История фабрик и заводов» Бек стал выступать как писатель. В романе «Новое назначение» он, основываясь на свидетельствах современников, показывает противоречивость экономической системы сталинизма. Бек по-настоящему исследовал общество и написал подлинно реалистический роман, чему у него стоило бы поучиться. Напреенко же и Новоженова, ушибленные по мозгам жизнью художественной тусовки, видят описываемое Беком общество лишь как набор вещей, а текст писателя — лишь как набор приемов. Вот вам еще пример недиалектичности мышления левеньких, которые способны помыслить только частное, а всеобщее — не могут.

Напреенко резюмирует: «пьесу Новоженовой, несомненно, следует … рекомендовать к постановке в главных театрах страны». Силен Напреенко. Силен, знать, и влиятелен, коли такие рекомендации раздает. «Не пора ли нам замахнуться на Александру нашу Новоженову?»