Н.Д. Яцук, кандидат филологических наук, профессор Узуальное и продуктивное словообразование у Юрия Полякова38

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дериваты в идиостиле писателя

Одна из особенностей идиостиля Ю. Полякова и вытекающая из этого сложность его анализа состоит в том, что словообразовательные приёмы, которые использует автор, очень часто сочетаются друг с другом. Его новации неоднозначны, они не относятся к типичным потенциализмам или окказионализмам – так что мы предпочитаем называть их просто новациями (если в них есть компонент новизны) или дериватами (когда речь идёт о любых производных словах – с элементом новизны и без него). Добавим, что многие дериваты Ю. Полякова представляют собой вполне узуальные слова с экспрессивными аффиксами – например, «инструкторишка» (Ап), «романище» или «талантище» (КМ), но некоторые из них выглядят необычно – например, «негритянище» (ГТ). Если возможен экспрессивный вариант «кошмара» – «архикошмар» (Побег), то чрезмерно доверчивого «лоха» можно назвать «архилохом» (Побег). Но второе слово нельзя считать потенциальным, поскольку аффиксация осложняется каламбурной антономазией – обыгрыванием имени древнегреческого поэта Архилоха.

Ю. Поляков, как правило, сочетает несколько приёмов, поэтому его дериваты не всегда поддаются однозначной классификации.

Словотворчество писателя можно анализировать с двух точек зрения: как возможность реализации языковых словообразовательных типов (в деривационном аспекте) и как одну из составляющих его идиостиля (в лингвоэстетическом аспекте). В художественных дериватах формальная новизна подчиняется смысловому аспекту, отражающему мировосприятие художника слова, индивидуальную картину мира, характерную для определённого стиля. Именно словотворчество позволяет выявить способы оценки внеязыковой действительности, элементы словообразовательного маркирования социально значимых, с точки зрения автора, произведения, экстралингвистических фактов. Словотворчество определённым образом организует смысловое пространство художественного произведения. По словам Е.С. Кубряковой, «производное слово вводится в текст как ёмкий по своей семантике знак, за которым говорящий легко узнаёт типы отношений и типы ситуаций, в нём обобщённо отражённых, то есть при необходимости разворачивает этот знак в определённую цепочку знаков» [Кубрякова 1981: 190].

Р.Ю. Намитокова под стандартными образованиями понимает «образования, созданные в соответствии со словообразовательными типами языка»; под нестандартными – «образования, созданные с каким-либо отклонением от известного словообразовательного типа или созданные внетипно» [Намитокова 1986: 123]. Согласно исследованиям Д. Гугунавы, узуальными способами словообразования следует признать все лингвистические механизмы, способствующие пополнению или уменьшению кодифицированного словаря. Соответственно неузуальными следует назвать такие способы и средства, которые способствуют актуализации некодифицированного словаря; пополнение и уменьшение здесь невозможны, поскольку до, после и вне актуализации неузуальное слово существует в языке потенциально. В этом виде актуализации наблюдается на уровне слова активность языковой личности, преодолевающей усреднённость нормированной коммуникации [Гугунава 2002].

По отношению к словообразованию Ю. Полякова можно сказать, что основой создания речевых новообразований, как и в системе узуальных слов, являются морфологические способы. Образование новых слов происходит на базе существующих в языке основ и словообразовательных аффиксов, то есть строятся из известного языкового материала и по известному образцу, по аналогии. Заметим, что морфологическое словопроизводство не приводит к появлению в языке абсолютно новых слов, оно обогащает язык лишь новыми видами комбинирования того, что уже существовало по отдельности и раньше. Однако необходимо помнить, что почти любая морфема может сочетаться с другой, но при этом важно наделить новое слово смыслом. Именно эта задача стоит перед автором художественного произведения.

Аффиксация – самый продуктивный способ образования новых слов. По словам Г.О. Винокура, «функция аффикса состоит в том, что он даёт возможность увидеть ту или иную основу в другой перспективе, в одном из боковых освещений, а потому и вообще аффикс может иметь какой-нибудь смысл только тогда, когда он применён к какой-либо основе, а не существует сам по себе» [Винокур 1946: 320].

По данным составленной картотеки можно констатировать, что суффиксация – самый распространённый способ образования окказионализмов. Среди суффиксов наиболее активны в образовании новых слов-существительных суффиксы, обозначающие абстрактные понятия: —изм— (застоизм, поводыризм, лукашизм, идологизм и др.), – ост’– (безласковость, битловатость, гонимость, монстроватость и др.), – изациj— (бурбулизация, пипизация, иронизация, дилетантизация); суффиксы, означающие названия лиц по роду занятий, по профессии (банковчанин, борчиха, зализыватель, побегунчик, покиданец и др.). Обратим внимание на то, что суффиксы с книжной стилистической маркированностью часто используются для придания слову иронического оттенка, сниженной окраски и приобретают устойчивую отрицательную коннотацию.

Экспрессивные морфемы

Экспрессивно-эмоциональная коннотация может быть мелиоративная (положительная) и пейоративная (отрицательная). К мелиоративной оценочности относится выражение ласки, умиления, одобрения, восхищения и др., а к пейоративной – передача неодобрения, презрения, пренебрежения, уничижения и др. Исследователи отмечают, что в русском словаре отрицательное поле значительно превышает положительное, и считают этот факт уже языковой закономерностью [Азнаурова 1990; Телия 1986; Яхина 2008]. Данный вывод вполне можно отнести и к авторским новациям.

У Ю. Полякова употребляются суффиксы с преувеличительным (аугментативным) значением: «В ту ночь Витёк уснул знаменитым (…), не ведая, что угрюмая его слава уже бьёт в дверь здоровенной колотушкой» (КМ); особенно распространен суффикс – ищ-: «Финский домик, где обитал тогда Валентин Петрович, – это просто хижина по сравнению с теперешним весёлкинским коттеджищем в Пирогове!» (ГЦ), в том числе для выражения восхищения: «Хороший парень. Талантище. Такой романище написал!» (КМ); «Что, работаете, негритянище вы мой?!» (ГТ). Однако следует помнить, что поляковские тексты почти всегда ироничны, и данные случаи – не исключение. «Коттеджище» Весёлкина не вызывает добрых чувств не только у автора, но также у «друга» этого Весёлкина. Как известно, «романища» «В чашу» не писал не только Витёк Акашин, но и вообще никто, а Жарынин вообще разговаривает со своим «негритянищем» (литературным «негром») – сценаристом Кокотовым – свысока и насмешливо. Кроме того, Жарынин и Кокотов так и не создали никакого фильма, причём Жарынин, как впоследствии выяснилось, и не собирался снимать фильм – ему нужен был не результат, а сам процесс, вернее, имитация процесса, игра в кинопроцесс. Поэтому, строго говоря, Кокотов не был никаким «негритянищем». Таким образом, слова с аугментативным суффиксом – ищ— передают семантику показного успеха и благополучия («коттеджище»; кстати, Весёлкин – не такой уж преуспевающий бизнесмен) или имитации творчества («талантище»,

«романище», «негритянище»); языковое преувеличение выражает фикцию и пустоту.

У Ю. Полякова встречаются и другие средства передачи усилительного значения: «(…) вновь прибывшая дама – жена большого человека. Именно жена, для самодостаточной начальницы на ней было слишком много золотища и ювелирщины» (ПЛ); «какой-то особенно срамотнющий роман Генри Миллера» (ГЦ), включая префиксацию (при которой относительные прилагательные превращаются в качественные): «Сегодня даже самые раздемократические политологи говорят о том, что президент “лёг у истории на пути, как в собственную кровать”» (П); о Пековском: «стараниями внешторговского дяди одет он был всегда изрядно, даже под брюками в морозы носил не тёмно-синие треники, как мы, грешные, а разымпортные мужские колготы» (ПЛ), иногда с редупликацией: «Что ж, продавца универмага мы узнаём по импортно-разымпортной упаковке, а архивариуса, видимо, по имеющимся у него в распоряжении дефицитным историческим сведениям» (П); «Считай, у хитрого мента теперь самый большой, самый контрольный-расконтрольный пакет акций “Сантехуюта”» (ГЦ), – отметим стилистическое сходство публицистических и художественных текстов, относящихся к разным периодам (между ними может быть более 20 лет).

Вообще аугментативные префиксы встречаются редко и отличаются особой выразительностью – не в последнюю очередь из-за своего экстравагантного вида: «Архикошмар! Страна лохов… Нет, архилохов!» (Побег); «Вот здесь! – ещё ласковее подсказал супергном, показывая обкусанным ногтем, где подписывать» (ГТ). Как было сказано, в слове «архилох» есть антономазия, в слове «супергном» иронический эффект создают оксюморонные отношения между приставкой и корнем.

При образовании новых слов у Ю. Полякова наблюдается тенденция к диминутивности – например: «Но хитрая девочка всё же сообразила: начать надо с мелочей, с колебания почти незаметных устоев, даже – устойчиков» (КМ) (имеются в виду мелкие правила бытового поведения); «(…) перерывах между эстрадными номерами я читал мои эпиграммушечки» (КМ). Эти слова имеют пренебрежительный оттенок, за счёт дополнительных приёмов Ю. Поляков доводит их диминутивную семантику до мизерности: слово «устои» обычно не употребляется в единственном числе – и уже это его снижает, а в слове «эпиграммушечки» сочетаются два уменьшительных суффикса. Говорящий – неудачливый писатель, остающийся анонимным, – невысоко ценит свои «эпиграммушечки» – довольно пошлые стихи, которыми зарабатывает на жизнь.

Зато он мечтает создать (и, видимо, не создаст никогда) своё «главненькое». Как ни парадоксально, даже об этом «главненьком», то есть подлинно серьёзном произведении, он говорит предельно несерьёзно – через анекдот и сексуальный дискурс («альковный язык» героев): «Я никак не мог заставить себя написать эту в общем-то плёвую чепуху, ибо во мне уже несколько месяцев клубился, всё сгущаясь, роман, настоящий роман, главный, “главненький” (…) Но и за роман, за “главненькое”, сесть я тоже никак не мог, ибо оплаченная подёнщина не пускала, висела на душе чугунной гирей (…) Вот в таком крайне буридановом состоянии (то есть в положении осла: эвфемизм – Н.Я.) я и существовал последнее время, маясь между халтурой и «главненьким». Кстати, о «главненьком». Появление этого словечка тоже связано с Анкой. Был такой популярный в ту пору анекдот. Женщина, родившая тройню, показывает младенцев журналисту в той последовательности, в какой они появились на свет (…): “Это – мой старшенький. Это – мой средненький. Это – мой младшенький…” “А это?” – удивляется корреспондент, кивая на мужика в мокрых штанах, который лежит на полу и тоже плачет – просит бутылку. “А это – мой главненький!” – отвечает многодетная мать. Словечко перешло сначала в наш альковный язык, а потом Анка стала величать «главненьким» и мой будущий роман. Его я как-то в ночном разговоре с неосторожной искренностью назвал своей “главной вещью”…»

Этот контекст вызывает серьёзные сомнения в способности героя создать нечто настоящее. Слова с уменьшительными суффиксами подчёркивают камерный – и, откровенно говоря, ничтожный мир, в котором он живёт.

В другом тексте автор иронизирует над неумным фрондёрством интеллигентов, которые в период перестройки «исполняли эти опасненькие песни с неуловимой глумцой и с осуждением, как бы переступая незаметную черту и переводя хоровое пение в разряд контрпропагандисткой работы» (Побег), подчёркивая мизерность этого «бунта».

Ещё один пример – уже из публицистики: «[Не исключено, что сразу же после всепростительного манифеста появятся возмущённые толпы тех, кто по молодости лет или по нерасторопности недооткусил от бюджета…] И они из мучительной обиды могут запросто учудить в стране такую “экстремуху”, по сравнению с которой Зюганов покажется розовеньким голубем социального мира» (П), – то есть не вызывающий у автора симпатии Зюганов покажется «безобидным младенцем».

По данным традиционной грамматики, к основным значениям диминутива относятся «уменьшительное», «ласкательное» или «уменьшительно-уничижительное». В сочетании с другими языковыми средствами диминутив может передавать ещё целый ряд модальных значений. Представленные примеры показывают, что эта форма выражает социально значимые оценки.

Диминутивные суффиксы в произведённых от названий должностей, чинов наименованиях детей имеют иронический оттенок: «Они заприметили развалины гигантского каменного особняка, а среди обломков зимнего сада резвился отряд юных адмиральчат, одетых в форменные тельняшки» (ДГ) – или даже уничижительный, если это взрослые дети высокопоставленных лиц: «Для народца попроще, вроде меня, предназначался его заместитель, маршальский сынок, ласково называемый “атташонком”» (НП); «Наглый министерёныш увел Катьку в уголок – и они весело болтали, очевидно, вспоминая школьные шалости» (НП). Такой эффект возникает из-за несопоставимости детей и постов, которые они заведомо не могут занимать. В «Порнократии» встречается также каламбурное слово «соросята». Но подобные слова у Ю. Полякова редки.

Аналогичный пример: «– Четыре километра, господарищ первый заместитель! – отчеканил совсем ещё молоденький полковничек» (ДГ) – иронический эффект создаётся сочетанием довольно высокой должности и не соответствующего ей возраста. (Как видим, в этих текстах диминутивные новации сопровождаются узуальными диминутивами, которые подчёрки-

вают общую семантику ничтожности: «молоденький полковничек», в общем контексте с «атташонком» употребляются слова «народец» и «сынок».)

На этом фоне аналогичная процедура с названием неодушевлённого предмета производит саркастический эффект: «Красного “крейслерёнка” Натальи Павловны не было» (ГТ), – потому что в названии вещи, в отличие от наименований людей, нет уничижительного смысла – это просто маленький автомобиль (иное дело, если бы машина была вызывающе огромной – тогда бы она вызывала отрицательные эмоции, как вышеупомянутый «коттеджище»). С другой стороны, «крейслерёнок» ассоциируется с «жигулёнком» – не просто уменьшительным, а уменьшительно-ласкательным словом. (Впрочем, как раз по отношению к «Жигулям» Ю. Поляков не испытывает нежных чувств – например, в «Грибном царе»: «На стоянке, размеченной белыми линиями, помещались автомобили, принадлежавшие, очевидно, сотрудникам. В основном жигульня и старенькие иномарки, хотя, впрочем, попадались и дельные экземпляры»).

Это были примеры из художественной прозы, но презрительные диминутивы встречаются и в публицистике – например, в публицистической книге «Порнократия»: «Странно… Ведь все наши премьеры после бухгалтерёночка Кириенко (напомним, что его называют «киндерсюрпризом» – что Ю. Поляков, разумеется, учитывает – Н. Я.) пришли из силовых структур»; «Нынешние «комсомольчики», возникшие после 91-го, (…) – это уже явление новой эпохи» (П).

Вернёмся к стилистической особенности, которую мы отметили выше, – сочетанию в общем контексте неологического и узуального диминутивов: «Мишка втягивал в себя заморский никотинчик, которым в Демгородке баловались только спецнацгвардейцы. Остальные же довольствовались отечественным табачком, произрастающим в абхазской губернии и продающимся на вес в сельмаге с хамским названием “Товары первой необходимости”» (ДГ). Вариант «никотинчик», разумеется, возник как параллель «табачку», упомянутому здесь же. Но табак и никотин – понятия несопоставимые: второе содержится в первом. Диминутивная форма «никотинчик» маловероятна – не потому, что «никотин» – вещественное существительное, а потому, что это химический термин. (Ср.: диминутив «водочка» возможен, но «алкогольчик» – едва ли.)

По смыслу текста, «заморский никотинчик» – хорошего качества, а «отечественный табачок» – плохого, но оба слова диминутивны, этот признак способствует их противопоставлению.

Семантика мизерности с коннотацией ущербности, неполноты передаётся приставкой полу-, весьма продуктивной у данного автора, – приведём примеры из его публицистического текста: «(…) нужна ли им свобода без цензурного слова. И узнаете, что если даже нужна, то исключительно для того, чтобы послать вас в самую нецензурную русскую даль. Да и какая это зачастую свобода слова? Скорее – полусвобода полуслова»; «(…) основной метод управления, используемый “четвёртой властью”, – метод полуправды, полуцитаты, полуухмылки, полуинформации»(П); та же стилистическая особенность: употребление узуальных слов («полуслово», «полуправда») и новообразований по тому же типу (их можно квалифицировать как потенциализмы).

Уменьшительные суффиксы могут иметь расщеплённую или смешанную, то есть сочетающую в себе положительные и отрицательные нюансы (расщеплённую в оценке разных людей, смешанную в оценке одного) коннотацию, использоваться для передачи любовного, умильного отношения нуворишей к источнику своих доходов, но автор с ними не солидарен: «“Да куда же они, Борис Николаевич, денутся – всё равно прибегут к нам со своими кринками, казанами и бурдюками за нашей расейской нефтьюшкой!” [Прибежали… А что толку?]» (П). Это расщеплённая коннотация.

«– Ну как ты не понимаешь, Тугодумыч! Что в первую очередь делает человек, уехавший из этого проклятого Совка? Он создаёт в отдельно взятом районе Нью-Йорка свой маленький, миленький Совочек. А какой же Совочек без ковров!» (Побег). Это говорит Борька Лабензон, который, эмигрируя в Америку, вывозит ковры. Борька демонстративно презирает «Совок» и эмигрантов, которые не могут изжить свою «совковость», однако допускает, что и сам будет испытывать ностальгию. Так что здесь возможна смешанная коннотация.

Диминутивы могут быть откровенно саркастичными, издевательскими: «Долгов у тебя всё больше, а кровушки всё меньше. Ножки дрожат, в глазках темно» (Побег) – здесь они, разумеется, узуальны.

И, наконец, возможно употребление в общем контексте авторских дериватов с уменьшительным и преувеличительным суффиксами: «И вот к тебе (…) то и дело подбегают разные вампиры, вампирчики и вампирища» (Побег).

Очень редко у Ю. Полякова встречаются словообразовательные вульгаризмы арготического типа – когда он пишет о лицах с уголовной психологией: «экстремуха», «растащиловка» («всё это устроено специально, чтобы каждого из нас повязать той растащиловкой, которая бушевала в стране и которая упоминается в школьных учебниках под кодовым названием “либеральные реформы”» – в «Порнократии»).

Лексико-грамматические дериваты

Грамматические (морфологические) новации – это лексемы, в которых семантика и грамматическая форма находятся в противоречии с позиции литературного языка. Невозможное в системе языка (узуса) становится возможным в авторском контексте благодаря творческому развитию значения слова. Грамматические свойства новаций становятся прагматически значимыми, когда в номинации предусмотрен эффект нарушения системной нормы: например, появление неузуальной коррелятивной родовой (для обозначения лиц женского пола по роду занятий) или числовой формы. Эти окказионализмы позволяют автору актуализировать скрытые возможности языковой системы.

В текстах произведений Ю. Полякова грамматическим изменениям чаще всего подвергаются прилагательные. Во-первых, они переходят в другие разряды, изменяя свое смысловое содержание, во-вторых, образуют несвойственные в литературном языке формы степеней сравнения. То же самое относится и к наречиям.

Например, изначально относительное прилагательное становится качественным: приобретает краткую форму и степень сравнения – например, аналитическую: «Когда партноменклатура (в широком смысле этого слова, ибо завкафедрой политэкономии и главный режиссёр театра более “номенклатурны”, чем, скажем, инструктор райкома) открыто взбунтовались против партмаксимума» (П). Отпричастный адъектив тоже может иметь аналитическую сравнительную форму: «Зная, что Принцесса обожает Большой театр, он (Джедай – Н. Я.) свёл там какое-то книжное знакомство – и теперь у него постоянно были самые недоставаемые билеты» (Побег).

У Ю. Полякова преобладают синтетические компаративные формы: «Хотя точка зрения В. Ерофеева на сегодняшний день выигрышнее, товарнее, что ли» (П) – то есть выгоднее: узуальное слово «товарный» такой коннотации не имеет; «Я думаю, (…) что серп выглядит погеральдичнее» (Побег) – предполагается, что существуют наречие «геральдично» и прилагательное «геральдичный» (виртуальные слова); «импульсивный царь (Пётр I – Н. Я.) (…) продолжал всё то, что гораздо спокойнее, разумнее и национальнее начинали осуществлять его предшественники» (П); «Николай Поликарпович, становившийся от спиртного только рассудительнее и государственнее» (Ап); это возможно и с наречием, образованным от прилагательного, которое в одних контекстах бывает относительным («поощрительный приз»), а в других – качественным («поощрительный взгляд»), но не склонно к развитию компаративных форм: «– Что ты делаешь? Что-о ты делаешь?! – всё беззащитнее бормотала она, всё поощрительнее отталкивая (оксюморон – Н. Я.) мои руки» (КМ).

Возможно образование компаратива и от существительного, выражающего качество: «– Чем выше, тем козлее!» (Побег). В принципе, такие словоформы существуют в системе разговорной речи – если точнее, в детской: «змеее», «овцее», «свинее» [Фрумкина 2001: 35].

Семантико-грамматическое использование аффиксов

Ю. Поляков любит с помощью аффиксов подчёркивать оттенки глагольных значений, связанные с различными способами глагольного действия:

смягчительным: «Клязин даже немного подуспокоился» (ВБ); «Михаил Дмитриевич уже привычно подкалымливал» (ГЦ);

результативным: «Король этот потом спился и сгулялся» (Халам-бунду);

ограничительным: наследник «(…) весело рассказывал покупателю про своего усопшего деда, прохорохорившегося на белом свете аж девяносто девять лет» (ГЦ);

начинательным: «Снегур, вернувшись в Кишинёв, ударился в крутейший прорумынский сепаратизм. Прибалты завыделывались. Хохлы захорохорились. Грузины завыстёбывались. Белорусы забульбашили. Армяне закарабашили. Азиатское подбрюшье так вообще охренело. А Россия совсем сбрендила и объявила себя независимой, как Берег Слоновой Кости» (Небо падших). (В последнем фрагменте мы видим, кроме того, авторские новообразования – вульгаризмы как средства речевой характеристики персонажа. Кроме того, здесь мы встречаемся с феноменом виртуальных слов: формы «забульбашили» и «закарабашили» как бы предполагают существование слов «бульбашить» и «карабашить», которых на самом деле нет, – весьма характерное для автора чересступенчатое новообразование.)

Многие из таких слов содержат компонент переноса значения – метонимический: «Милиционеры оглядели двор, пожали плечами и, решив, наверное, что драка умордобоилась сама собой, утарахтели» (ГЦ); «– Не опузырьтесь! – равнодушно посоветовал прапорщик, откинувший брезент» (Сто) (каламбур: не опозорьтесь); «Героя озвездил Клим Ворошилов, давно утративший политическое влияние и ставший всесоюзным коневодом» (ГТ) (то есть вручил Золотую Звезду); «он, наведываясь в Россию по делам, тайком с ней встречался, постельничал и в конце концов позвал замуж» (ГЦ) или сравнительно-метафорический: «Огуревич встрепенулся, задрал голову и сразу пригусарился» (ГТ) (то есть принял бравый вид).

Ю. Поляков может образовать окказиональный глагол от производящего глагола совершенного вида (указывающего на результативность, законченность), присоединяя приставку, обозначающую неполноту (в данном случае действия), – то есть грамматика вступает в противоречие с семантикой: «Олигарху, который уже полуперебрался на постоянное жительство в Италию, было, по сути, фиолетово, кто именно уничтожил город» (ГТ); «Не исключено, что сразу же после всепростительного манифеста появятся возмущённые толпы тех, кто по молодости лет или по нерасторопности недооткусил от бюджета» (П).

Возможно образование и неспрягаемых отглагольных форм: «Захолостяковав, Михаил Дмитриевич стал наряжаться по наитию, однако сегодня, очевидно, с похмелья, интуиция тупо отказывалась участвовать в процессе одевания» (ГЦ); чаще причастий: «Наконец он был полупрощён, но к тому времени стало ясно, что жена беременна» (ГЦ); «Недозаснувший Андрей Львович испуганно вскочил и, наскоро застёгиваясь, открылся: на пороге стояла Валентина Никифоровна» (ГТ); «Только всё это напоминает решительный совет затуберкулёзившему бомжу немедленно отправиться на лечение в высокогорный швейцарский санаторий» (П) (обратим внимание на образование аналогичных слов в художественном и публицистическом текстах). Впрочем, это скорее адъективы – среди них есть и причастия, и отпричастные прилагательные: «Поздно вечером Михаил Дмитриевич, вылюбленный “адвокатессой” до самоощущения яичной скорлупы, пришёл домой» (ГЦ); «Обезлюбевший брак – драма миллионов. Ладно, об этом уже есть кино» (ГТ); «Михаил Дмитриевич, размякнув, раз пять заказывал ошароваренным бандуристам песню про рушник» (ГЦ); «Вскоре Константин Фёдорович встретил опионеренного Мишу в коридоре, остановил, поправил галстук» (ГЦ); «Вовико вытолкал сестричек с хамоватой галантностью, какую обычно позволяют себе мужчины по отношению к отоспанным женщинам» (ГЦ); «А вот как быть нынешним грешникам, начитанным, нателевизоренным и понимающим, что все эти былые мучения» (ГЦ); «Впереди походкой мстителя шёл заматеревший, заквадратевший Мишка Коровин» (Побег); «Но тело, его подлое, вышколенное бегом и выдиетченное до юной стройности тело, ныло и попрошайничало: «Ну ещё один раз. Ну что тебе стоит!»» (Побег) и др. Они тем более связаны с виртуальными глаголами (откровенно говоря, весьма уродливыми: «нателевизориться», «заквадратеть», «выдиетить», которых, к счастью, нет не только в русском языке, но и у Ю. Полякова).

Ироническая окраска и этих словоформ, и контекстов, в которых они встречаются, очевидна (так, например, автор явно смеётся над пристрастием Олега Башмакова к диете, перешедшим в манию). Не требуют комментариев и другие аспекты: стилистически эти новообразования относятся к разговорной речи – и весьма вульгарной, на грани пошлости («отоспанные женщины» и т. п.), но есть в них и оттенок канцелярита (те же «отоспанные женщины», «опионеренный Миша» – как будто пункты бюрократических отчётов; учтём комсомольско-номенклатурный опыт автора).

Например, хотя бы в бюрократическом жаргоне можно представить себе уродливую виртуальную (отсутствующую в текстах Ю. Полякова) лексему «опионерить», относящуюся к организации, со значением «обеспечить достаточным количеством пионеров» («опионерить школу» – столько-то учащихся принять в пионеры). (Ср. с глаголом «обанкомачивать» в романе «Замыслил я побег…»: обеспечивать банкоматами.) Можно представить себе этот глагол и по отношению к человеку («опионерить Мишу» – как в тексте), в значении «принять в пионеры» (по аналогии с «окрестить»). В обоих предполагаемых значениях этот неологизм неудачен, но хотя бы в какой-то степени вероятен, соотносим с языковой системой.

Но практически несопоставимы адъективы начитанный и нателевизоренный как семантически и функционально однородные: первое образовано от глагола, другое – по той же модели – от слишком однозначного существительного, не предполагающего образования от него глаголов. Глагола «нателевизориться» (насмотреться телевизора) быть не может (как есть глагол «начитаться», но нет глаголов «накнижиться», «нажурналиться», «нагазетиться»).

У Ю. Полякова встречаются весьма разнообразные варианты игры со словоформами, чаще всего единичные и узкоконтекстуальные:

«За кофе с сигаретой Игнашечкин наставничал:

– Ты хоть понимаешь, Трудыч, куда попал?

– В банк.

– В бутылк. Ты попал в логово вампиров! Улавливаешь?»

(Побег).

(Кстати, вариант мужского рода – «бутыл» – тоже возникший в результате языковой игры, есть у В. Астафьева в «Печальном детективе». Едва ли персонажи Ю. Полякова об этом знали, но он сам, по-видимому, знает.) Здесь обыгрываются парономазия «банк – банка» (усиленная омоформией: «в банке» – ср. с игрой слов: «– Можно ли хранить деньги в банке? – Можно, если банка очень большая»). Но, кроме каламбура, игра слов «банк – бутылк» обосновывается дополнительно. Во-первых, Олег Трудович Башмаков – сильно пьющий человек, то есть, фигурально выражаясь, он из бутылки и не выбирается. Во-вторых, в тексте развивается метафора «Банки – кровеносная система экономики». Банка и бутылка – сосуды, в которых, в принципе, можно хранить кровь. Банк – сосуд для вмещения крови, которым пользуются вампиры, – это специфическое слово, не совпадающее с аналогичным словом в узуальном значении (финансовое учреждение), образованное путём семантической деривации.

Иногда Ю. Поляков образует множественное число у существительных, которые его не предполагают: «[У меня просто уши от стыда теплятся, когда я слышу по телевизору разные заявления о том, что тот же Хасбулатов чужд русскому народу не в силу политических взглядов, а по причине своего врождённого чеченства.] Когда я слышу такое, у меня возникает вопрос: вы там, в пресс-секретариатах, когда-нибудь думаете?» (П); “Тоня ехидно шутила, что вот, мол, он уставил пол-Москвы “джакузями”, а сам ни разу в этом чуде гигиенической цивилизации не помылся!» (ГЦ); «У него, чиновника, может быть, тоже дома гардероб набит “гуччами” да “версачами”, а лишний раз не наденешь – враги только и ждут повода!» (ГЦ); «впрочем, есть и магазин “Осинка”, торгующий вкусностями и модностями» (П); «что-то среднее между фондами и фрондами» (П).

При этом соответствующие слова могут приобретать обобщённый, собирательный смысл: «пресс-секретариаты» – органы СМИ, «джакузи» – импортная сантехника, «вкусности и модности» – продовольственные товары и одежда; «фронды» – судя по контексту, организации, группы, саботирующие что-либо (в узуальном переносном смысле «фронда» – собирательное существительное, не имеющее множественного числа, с переносным значением «оппозиция чему-н. по мотивам личного или группового характера, ограничивающаяся стремлением противоречить, досаждать» [Ожегов 1986: 745].

В следующем тексте: «Ведь у нас есть политики, наворотившие такого, что не застрелиться – четвертоваться впору, а они живут припеваючи и организуют что-то среднее между фондами и фрондами» (П) – узуальное значение глагола не предполагает категории возвратности, возвратный глагол у Ю. Полякова – гипербола.

Системные авторские новации

Особую группу новых слов составляют системные авторские неологизмы, то есть слова, принадлежащие автору, образованные по продуктивным моделям – прежде всего путём аффиксации.

Граница между системными неологизмами и потенциальными словами условна. Потенциализмы могут быть включены в толковый словарь и не входят в него только потому, что нет необходимости из-за них чрезмерно увеличивать его объём: они встречаются нечасто, а при необходимости большинство людей произведут их одинаково – именно потому, что будут понимать под ними одно и то же. Потенциальные слова семантически однозначны. Системные авторские неологизмы не могут входить в толковые словари прежде всего потому, что они двусмысленны или вообще неопределённы, непонятны вне контекста.

Потенциализмы и системные неологизмы различаются только семантически. Потенциализмы соответствуют типичным, распространённым явлениям, объектам, которые любым человеком или большинством людей были бы названы так же. Системные неологизмы сочинены конкретным человеком, придумавшим или просто описывающим ситуации, которые не всегда распространены, не однозначно типичны. Объекты или ситуации могут быть самыми обычными, но автор выражает специфическое, не общепринятое отношение к ним. Приведём однотипные примеры, связанные с наименованием лиц женского или мужского пола – и мотивированным этими различиями морфемным составом слов.

Итак: «Женщина в брюках – это так же противоестественно, как мужчина без галстука! Гонял он (Чеботарёв – Н. Я.) брючниц и безгалстучников страшно» (Побег). Далеко не все начальники так строго относились к нарушениям официального стандарта одежды. И слова подчёркивают характер ситуации: в ней нет ничего экстравагантного, но она не совсем обычна. Таковы и слова: не узуальные, их трудно представить в толковых словарях, но их нельзя считать не соответствующими словообразовательным моделям и законам русского языка.

Другой пример: «щуплый ветеран (…) провожал красными слезящимися глазками каждую спешащую по коридору белохалатницу» (Побег), то есть пациент-эротоман был неравнодушен к любой женщине в белом халате – врачу, медсестре или санитарке. Ситуация вполне заурядная, а в женщинах, работающих в больнице и носящих белые халаты, вообще нет ничего необыкновенного. Специфика заключается, видимо, в ироническом отношении автора к этой ситуации – неузуальное слово подчёркивает эту иронию.

В пополнении толковых словарей такими лексемами нет никакой необходимости, прежде всего потому, что сами по себе они семантически неясны: «белохалатница» – любая женщина в белом халате – кстати, не обязательно медработник; «брючница» – то ли женщина, которая носит брюки, то ли узкая специалистка по их пошиву; «безгалстучник» – человек, не носящий галстуков по какой-то непонятной причине: то ли из бедности, то ли из принципа. Такие слова лишь затрудняют понимание и совершенно непонятны вне контекста.

А вот слово «икебанщица» (Ап), по-видимому, следует отнести к потенциализмам. Любой человек поймёт это слово однозначно (специалистка по икебанам) и произведёт его так же, как и другие люди. Того же типа и другие слова: «– Главный врач вообще говорил, что я экстрасенска» (ГЦ); «Кстати, вскоре на эту же кадровую красотку всё-таки клюнул один перспективный, но невоздержанный политик из СНГ, и теперь она президентша сувенирного государства» (ГТ); «Деньги у Свирельникова принимала пожилая дама с суровым лицом гостиничной церберши, в давние времена жестоко выгонявшей из номеров робких советских путан и наводившей ужас на озабоченных командированных» (ГЦ); «цербер», то есть привратник, вахтёр, портье, – сленгизм, и «церберша» – не новация Ю. Полякова. Это наименования (часто презрительные или полупрезрительные) женщин, которые сами занимают определённые посты или занимаются определённой деятельностью. К ним же относится странное слово «важниха» (в милицейском жаргоне есть лексема «важнячка»), не имеющее отрицательной коннотации, потому что речь идёт о положительной героине: «Она – следователь по особо важным делам. “Важняк”. Или, если хотите, “важниха”» (ГТ) – поэтому стилистически сниженное новообразование Ю. Полякова не совсем уместно. (Уточнение «если хотите» указывает на то, что «важниха» – не общепринятая сленговая лексема, в отличие от мужского варианта «важняк», упомянутого в том же контексте – и, между прочим, по отношению к женщине.)

Иногда он говорит о жёнах начальников – с явно неодобрительной окраской «наша генералиссимша будет жить, естественно, одна» (ПЛ) – на самом деле генеральша (именуемая в повести Пипой Суринамской – то есть попросту «жабой»). Заметим, что сами по себе такие наименования не презрительны – ср., например, со стихотворением Е. Долматовского «Офицерские жёны»:

Низко кланяюсь вам, офицерские жёны.

В гарнизонах, на точках, вдали от Москвы, Непреклонен устав и суровы законы, По которым живёте и служите вы (…)

Все равно – лейтенантши вы иль генеральши, Есть в спокойствии вашем тревоги печать.

Вам ложиться поздней, Подниматься всех раньше, Ожидать и молчать, провожать и встречать.

Другой пример: «Бдительные жёны (офицерские – Н. Я.) обменялись взглядами, странно сочетавшими в себе насмешку над обмишурившейся «полкачихой» и возмущение наглостью московской вертихвостки» (ГЦ); «полкачиха» – жена полковника, на жаргоне именуемого «полкачом» (а также «полканом») [Грачёв 2007: 416].

Особое положение, видимо, занимают слова с суффиксом – есс—. Этот суффикс относится к заимствованным иноязычным морфемам (фр. – esse), с его использованием образуются женские корреляты от заимствованных существительных мужского рода, обозначающие жену или дочь (барон – баронесса) [Краткая русская грамматика 1980: 203]. Только в этом значении данный суффикс имеет нейтральный характер в стилистическом отношении. В других значениях с ним обычно связывается негативная, уничижительная коннотация. Например, женщины, пишущие стихи, предпочитают называть себя поэтами. По наблюдению А.В. Флори, в известном смысле слово «поэтесса» хотя и не имеет негативного оттенка само по себе, но употребляется у Ю. Полякова именно в уничижительных контекстах и приобретает коннотацию «развратная». Приведём несколько примеров из «Козлёнка в молоке» – романа, где подробно описываются нравы литературного мира: «Вскоре он заявился ко мне с длинноногой юной поэтессой, годившейся ему в дочери»; «Сталин мягко, но твёрдо отверг домогательства Андре Жида, но бойкую миловидную поэтессу (О. Э. Кипяткову – Н. Я.) заметил и даже на прощанье подарил свой «Краткий курс» с тёплой двусмысленной надписью»; «(…) одну смазливую поэтесску (отметим здесь также диминутивный суффикс – Н. Я.), отбившую у неё статного и перспективного прозаика, она (та же Кипяткова – Н. Я.) погубила совершенно изощрённым образом»; «Я даже познакомил в психотерапевтических целях своего безутешного друга с одной молодой общедоступной поэтессой, однако наутро он заявил, что лучше его беспутной жены всё равно никого нет, а эти поэтессы вообще какие-то ненормальные».

Отрицательный смысл у Ю. Полякова имеет даже слово «принцесса» – героиня, или, вернее, антигероиня романа «Замыслил я побег…»: «Вскоре Принцесса сделалась любимицей журналистов. Она открыла благотворительный фонд “Милость” для помощи детям, страдающим церебральным параличом. Фонд организовывал благотворительные концерты и научные конференции, заканчивавшиеся грандиозными фуршетами (…) Когда ныне покойная принцесса Диана была в России, она, разумеется, посетила фонд “Милость” – и все журналы мира обошла трогательная фотография: две молодые красивые женщины нянчатся с изломанным церебральным ребёночком. Подписи были однотипные и пошлые, потому что журналисты давно уже пропили свои мозги на всех этих дармовых фуршетах: “Две милости”, “Две доброты”, “Два сострадания”. И только один Башмаков знал, как надо бы подписать фотографию: “Две принцессы”». Пустая и корыстная особа, по прозвищу Принцесса, предала настоящего героя-романтика ради торгаша. Ю. Поляков довольно зло иронизирует над её показной гламурной благотворительностью. (Вопрос о принцессе Диане оставляем в стороне, отношение автора к ней едва обозначено.)

Другие слова с суффиксом – есс— откровенно негативны, а иногда и презрительны: «Михаил Дмитриевич, вылюбленный “адвокатессой”» (ГЦ); «(…) я выступал на товарищеском банкете участников всеэсэнгового семинара психоаналитиков (…) В меня даже влюбилась знаменитая и достаточно хорошо для доктора наук сохранившаяся психоаналитесса» (КМ).

Первое слово – явный потенциализм, отнюдь не придуманный Ю. Поляковым, в отличие от второго. Однако оно взято в кавычки, как непривычное. Зато психоаналитесса – авторское системное новообразование – дано без кавычек.

Приведём другие примеры: «популярная политесса призывала их вернуться в эпоху первобытного собирательства» (П); «Лебедовский нехотя передал микрофон посуровевшей магессе» (ВБ).

Встречаются выражаемые глаголами и причастиями принципиально допустимые варианты различных способов глагольного действия – финитивного: «(…) как-нибудь отшутиться или отсерьёзничаться» (Побег); длительно-ограничительного: «(…) весело рассказывал покупателю про своего усопшего деда, прохорохорившегося на белом свете аж девяносто девять лет» (ГЦ); интенсивно-результативного: «она сообщала, что обтрезвонились из газеты «Столичный колокол»» (ГЦ) и др.; инхоативного (переход в иное качество): «А те, получив звание официальной жены, добропорядочнели прямо на глазах» (НП);

пренебрежительные, уничижительные формы: «На стоянке, размеченной белыми линиями, помещались автомобили, принадлежавшие, очевидно, сотрудникам. В основном жигульня и старенькие иномарки, хотя, впрочем, попадались и дельные экземпляры» (ГЦ); «(…) для неё работа – такая же рутина, как для какой-нибудь ископаемой ниишницы – кульман: спрячется за чертёжной доской и вяжет или составляет для подружек гороскопы» (ГЦ);

а также слова, весьма вероятные в описываемой ситуации, точно ей соответствующие: «Она в ту пору только-только осваивала (как сама любила выражаться) “спицетерапию”, не рассчитала – и свитер получился слишком длинный, бесформенный» (ГЦ); «– Я, знаете ли, убеждённый трёхрюмочник! Это принцип» (ГЦ); в том числе созданные по продуктивным моделям: «Юный вредитель с лукошком долго и безуспешно искал по обезгрибевшему лесу хоть какую-нибудь дохлую сыроежку» (ГЦ) (ср.: обезлюдевший, обезлесевший); «Подшляпье (гриба – Н. Я.) (…) напоминало нежный светло-жёлтый бархат» (ГЦ) (срав: подножье); «Ну, знаете, какая-то дориангреевщина! – возразил Жарынин» (ГТ).

Итак, Ю. Поляков широко пользуется средствами традиционного словообразования – преувеличительными и уменьшительными аффиксами (главным образом суффиксами), морфемами, передающими разнообразные смысловые и грамматические оттенки, применяет игру слов (каламбурную деривацию), создаёт сложные эпитеты.

Своеобразная лексика Ю. Полякова

Нестандартные способы словообразования выделены в работах Р. Ю. Намитоковой (1986), И. С. Улуханова (1996), В. П. Изотова (1998) и др. Субституция, называемая ещё «замени-тельным словообразованием» [Журавлёв 1982], реаффиксаци-

ей [Моисеев 1987], считается одним из неузуальных способов словообразования. Субституция состоит в том, что новое слово возникает путём замены морфемы или неморфемного сегмента другой морфемой или сегментом. Другая точка зрения представлена в работах В. Н. Немченко, Д. Гугунавы и др. Они считают, что «так называемая заменительная аффиксация должна рассматриваться как обычная аффиксация (префиксация и суффиксация) на базе неполных, усечённых основ» [Немченко 1984: 259]. Исходя из традиционного определения, можно выделить несколько видов субституции: морфемно-морфемную, морфемно-сегментную, сегментно-сегментную [Изотов 1998: 64]. У Ю. Полякова представлена радиксальная (корневая) субституция, являющаяся разновидностью морфемно-морфемной, заключающаяся в замене корня другим корнем. Причём такая замена чаще происходит между компонентами сложного слова. При этом бывает трудно найти слово, от которого образовалась новация автора. Это скорее схемы, чем конкретные слова: «Блистательный щит иронии! Мы закрывались им, когда на нас обрушивались грязепады выспреннего вранья, и, может быть, поэтому не окаменели» (П) – по аналогии со словами «водопад», «камнепад» и т. п. (у А. А. Вознесенского был окказионализм «яблокопад»).

Впрочем, бывает и наоборот: первообразное слово чувствуется очень хорошо, эффект новации основывается именно на этом. Мы имеем в виду каламбурную субституцию – например, на основе парономазии: «Плюс электоратофикация всей страны» (П) и далее: «Чем отличается электоратофикация от электрификации, надеюсь, объяснять не надо» (П); «Большевики, которых сейчас принято изображать шизоидами, свихнувшимися на марксистско-ленинской идиотологии, были на самом деле совсем не глупы»; «А ещё люди в погонах должны воевать в Чечне с сепаратистами, порождёнными не где-нибудь, а тогдашними кремлёвскими геопаралитиками» (П)»; «Тут, слава богу, действительно какой-то «шиношантаж» есть» (ГТ), то есть шиномонтаж («слава богу», потому что хоть плохой, но есть).

Возможен и более сложный способ дерив ации: формально один корень заменяется другим, но очень часто и втор ой корень изменяет своё значение, как в следующем примере: «Евгения Петровна, ну какие мы одноклассники? Одноклассники – это люди одного класса. Богатые… Бедные… Нищие… А мы здесь все давно уже разноклассники!» (Одноклассники). В этом контексте актуализируются разные значения полисемантичного слова «класс».

Приведём и другие примеры оригинальных новаций Ю. Полякова, которые вызывают трудности при их квалификации: «Есть беженцы – жертвы суверенитетомании» (П); «Лампасофобия и погонобоязнь» (П). На первый взгляд, это сложение основ, однако возможна и субституция, которая важна тем, что вызывает ассоциации со словами определённого типа. Например, если слово «сувере нитетомания» образовано в результате сложения, это просто стремление к суверенитету, хотя и очень сильное, но если это субституция – по модели «наркомания», «клептомания» – это уже болезнь, причём психическая. Мы полагаем, что Ю. Поляков ближе ко второму варианту. То же относится и к двум другим словам, особенно к «лампасофобии» (ср.: «демофобия», «русофобия»), которая воспринимается как патология.

По типу словообразования весьма сходны дериваты в следующих фрагментах одного и того же текста: «По этой причине аванс был и оставался единственной разновидностью финансового общения книгопёков с авторами»; «– Однажды, на износе Советской власти, как сказал бы наш великий гулагописец, я полетел на кинофестиваль в Ташкент»; «А кроем пиджака, похожего на френч, и манерами второй зам явно старался походить н а Солженицына. Это сходство с великим гулаговедом было продумано до мелочей и тщательно соблюдалось» (ГТ). Слово «книгопёк» может быть результатом сложения основ. Два других слова, скорее всего, появились вследствие субституции: «гулагописец» – по аналогии со словами «летописец», «баснописец», «борзописец»; «гулаговед» ассоциируется с множеством слов, в том числе и с «лениноведом» (советские конъюнктурщики делали карьеру на ленинизме, а Солженицын сделал себе имя на антикоммунизме).

С «лениноведами» связаны «лениноеды». Это слово создано по устойчивой, хотя и не кодифицированой (разговорной), каламбурной модели. Ещё в советские времена были распространены каламбуры типа «искусствоед», «литературоед» и т. п. (впрочем, был и противоположный пример: «людовед» «Евгений Сазонов»). То есть это одновременно и каламбур (видоизменение известного слова), и субституция – замена первой части, если воспринимать это слово по отношению к ряду других каламбуров. С другой стороны, слово «лениноеды» может быть результатом сложения основ, так как имеет в тексте совершенно определённую мотивировку: «В галерее наивного искусства “Дар” съели Ленина. Точнее, съели торт, изображающий в натуральную величину тело вождя мирового пролетариата» (П). Это ещё один пример отмеченной нами особенности идиостиля Ю. Полякова – сочетания разных мотивировок слова и разных способов его образования.

А вот следующее слово (кстати, из того же текста), при внешнем сходстве с «лениноедом», по-видимому, образовано путём сложения:

«– Ничего я не хочу. Это вы от меня всё время чего-то хотите! Вы мозгоед!

– Вот видите, даже новое слово придумали. Это хорошо. Вас надо просто почаще сердить – тогда с вами можно работать» (ГТ).

Но и слово «мозгоед» не столь однозначно. Это не единственный у Ю. Полякова образ такого рода – ср.: «Телевидение – это Молох, питающийся человеческими мозгами» (КМ). Этим ставится под сомнение похвала Жарынина в адрес Кокотова: слово «мозгоед» не такое уж новое. Кроме того, оно напоминает сложные старославянизмы – у Ю. Полякова таких лексем много – и, кстати, в том же романе, о чём речь пойдёт ниже.

Виртуальные слова

Термин «виртуальные слова» в этой работе употребляется в двух значениях. Мы выделяем два типа таких лексем – конструктивные (пропущенные стадии чересступенчатого словообразования) и денотативные.

Они возникают сугубо лингвистическим путём, у них нет особых объектов реальности, для которых требуются специфические названия. Ю. Поляков создаёт окказионализмы, которые не могли прямым путём быть созданы от узуальных слов русского языка. Они могут быть производными только от других окказионализмов, которых нет в поляковских текстах. Эти окказионализмы лишь подразумеваются, то есть они существуют не реально – в русском языке, а виртуально – в идиостиле автора.

Например: «(…) так стихоносно (…) И строчки даже не сочиняются, а всплывают из сердца, как жуки-плавунцы из придонной травки» (КМ). Категория состояния «стихоносно» отсутствует в лексике русского языка. Она должна была образоваться суффиксальным способом от прилагательного «стихоносный», которого также нет в словарях, но нет и в произведениях Ю. Полякова.

От них следует отличать слова, образованные от поляковских неологизмов, которые эксплицированы в другом или том же тексте: «Что, по сути, означает восклицание “апофегей!”? Собственно, небывалая концентрация в обществе “апофегистов” (ещё их называют “пофигистами”) и привела к краху советской цивилизации» (Как я писал «Апофегей»).

Природа виртуальных слов второго типа – денотативных (которые интересуют нас здесь гораздо больше) – прямо противоположна. Они обычно происходят от узуальных слов, но связаны с какими-то особыми предметами или явлениями, которые придуманы автором, – например: «Споры (…) разделили всех изолянтов на две большие враждующие партии – “оставанцев” и “покиданцев”» (ДГ); «(…) около полусотни “ультрапокиданцев”, опасливо маршируя, вышли за ворота Демгородка» (ДГ). Таких слов особенно много в повести-антиутопии «Демгородок» (1993), где конструируется возможное будущее России после события, которого не было, – победоносного переворота и свержения «демокрадов» (по-видимому, слово автора).

Ю. Поляков довольно подробно описывает это гипотетическое общество: властные структуры, новые обычаи, законы и т. п. – и соответствующие им слова: «(…) указ адмирала Рыка, согласно которому все лица, застуканные при реализации гомосексуальных влечений, ссылались на жительство во Львовскую губернию (…) Достаточно напомнить читателю о появлении в языке таких новых словечек, как “львовчик”, “обльвовиться”, “вывольвить” и других, вошедших нынче во все словари ненормативной лексики» (ДГ).

В новом обществе меняются не только общественно-политические реалии, но и социальные термины: «Избавитель Оте чества предложил отказаться в быту от слов “товарищ” и “господин”, а обращаться друг к другу по-новому – “господарищ”, что как-то больше соответствует тому особому пути, которым двинулась возрождённая Россия» (ДГ), – то есть оно не только антидемократическое, но и антикоммунистическое, и в определённом смысле конвергентное – сочетает в себе худшие черты обеих формаций (буржуазное социальное расслоение и советский бюрократизм). Причём, судя по слову «господарищ», в котором, как утверждает сам автор, сфокусирован дух «возрождённой России», в этом обществе буржуазного больше, чем советского: тень слова «товарищ» едва прослеживается в данном обращении. По мнению А.В. Флори, на «господина» и «товарища» здесь накладывается ещё и слово «господарь» – наименование молдавских правителей (до XIX в.). Это соответствует двум тенденциям идиостиля Ю. Полякова: высмеиванию пуристической архаизации языка (см. ниже) и сложной контаминации, когда новое слово создаётся не из двух, а фактически из большего количества компонентов.

Денотативные виртуальные слова есть и в других произведениях Ю. Полякова. Здесь они уже связываются не с гипотетическим будущим, а с настоящим или недавним прошлым России, но по содержанию равнозначны приведённым выше словам. Это подлинные события или тенденции российской истории, но доведённые до абсурда, изображённые в виде полу-фантастических гротесковых образов – например: «Квартиры, избы и даже коттеджи превратились, как бы это поточнее выразиться, в импровизированные гриборастильни» (ГТ). Здесь Ю. Поляков рассказывает об афере авантюриста Чемодурова, спровоцировавшего большую часть населения России вкладывать средства в выращивание гриба плютея как средства от всех болезней. Кстати, в том же контексте автор употребляет слово «чемодурики» – акции «пирамиды» Чемодурова (по аналогии с «мавродиками»). Семантика одурачивания гротескно просвечивает в этом слове, но жертвы афериста её не замечают! Эти неологизмы Ю. Полякова соответствуют денотатам, которых не было в реальной российской истории (массовое выращивание грибов, акции «грибного бизнеса»), но которые имели в ней аналоги. Здесь проявляется такая черта поляковского художественного мира, как «выдуманная реальность».

Денотативные виртуальные слова могут относиться к особенностям быта, фантазиям, причудам героев: «“Куклограммы”, как и почти всё в их бывшей семье, придумала Тоня. Это была довольно оригинальная воспитательная мера» (ГЦ). Тоня подкладывала дочери или мужу куклу с намёком на обнаруженную провинность: поросёнка с чернильными пятнами или пьяного зайца с бутылкой виски.

Слова сложного состава

Сейчас мы остановимся на более оригинальной и специфической лексике.

Ю. Поляков создаёт ряд сложных слов, связанных с реалиями советской эпохи, образованных различными путями:

а) сложением – основ: «послелюбие» (Побег); в том числе греческих (по типу «новых грецизмов», то есть терминов, создаваемых в наше время не греками из элементов греческого языка): на первый взгляд, к таким словам относится «порнократия» (название публицистической книги), то есть буквально: власть разврата;

новообразования от словосочетаний: «Шумилин первосекретарствовал четвёртый год» (ЧП); «Бусыгин рассказывал о том, как организовано детское питание в том районе, где БМП первосекретарил, пока его не призва ли в столицу» (Ап); «дешёвыми восьмимартовскими духами» (КМ); «Удивительно, но мои слова вызвали не только бурное негодование собравшейся в студии прорабоперестроечной общественности, но и какое-то затравленное недоумение приглашённых на передачу военных» (П);

б) контаминацией разных слов (более выразительна контаминация разных частей речи): «– Ты, Надь, пока иди, – примирительно сказал я. – Мы посельсоветуемся» (КМ);

в) голофрастически – путём слияния фразы в одно слово «Периодически кто-то взрывался “не-плачь-девчонкой”, но довольно быстро запутывался в словах» (Сто дней); «Кто в те годы бывал в Переделкине и видел мирное сосуществование под сенью Литфонда инакомыслящих и как-надо-мыслящих, полагаю, не станет спорить со мной по этому поводу» (П); «На полном ходу мы влетаем в автопарк. Часовой вместо уставного “стой-кто-идёт” приветливо кивает» (Сто дней).

Среди различных трактовок данного способа – контаминации – более всего интересны точки зрения Е.А. Земской и Р.Ю. Намитоковой. По мнению Е.А. Земской, этот приём состоит в соединении двух узуальных слов в третье – окказионализм и от междусловного наложения «отличается тем, что часть одного слова устраняется, то есть не входит в окказионализм, но остаётся в том фоне, который служит двойному осмыслению окказионализма [Земская 1992: 19]. Р.Ю. Намитокова определяет контаминацию как «проникновение первой части (не обязательно морфемы) одного слова в другое и вытеснение из этого другого слова его начала» [Намитокова 1986: 135]. (Примеры междусловного наложения – «десовестизация», то есть «десоветизация» + «совесть»; «свингство», «свинг» – групповой секс и «свинство»; в «Порнократии», на основе слова «сменовеховство»: «И если кто-нибудь (…) создаст партию с лозунгом «Смена всех!» – я тут же вступлю в эту партию, стану “сменовсеховцем”»). Таким образом, при контаминации образуется новое слово, семантика которого включает семантику обоих объединяемых слов.

Однако есть и другое мнение, представленное в исследовании Д. Гугунавы, который не включает контаминацию в состав способов деривации на том основании, что в каждом конкретном слове представлены разные наборы средств и операций, которые всегда могут быть определены через другие способы. Поэтому контаминация (а также наложение) сближаются со стилистическими приёмами, такими, как каламбур, паронимическая аттракция и т. п. [Гугунава 2002].

При контаминации могут совмещаться не две лексемы, а больше, как в одном из принципиально важных для автора слов – «апофегее». В самой повести это гибрид «апофеоза» и «апогея», но в автокомментарии Ю. Поляков несколько усложняет смысловую структуру этого слова: «Именно она, Надя, придумала это слово, составила из “апофеоза” и “апогея”, в результате чего и получился неологизм с той самой фигой, которую многие десятилетия мы держали в кармане… Что, по сути, означает восклицание “апофегей!”? Ничего. Это реакция неглупого, всё понимающего человека на происходящее, всё понимающего, но ничего не могущего или не желающего сделать. Собственно, небывалая концентрация в обществе “апофегистов” (ещё их называют “пофигистами”) и привела к краху советской цивилизации» (Как я писал «Апофегей»).

Приведём другие примеры:

«– Какие ещё хохлоазеры? Откуда они возьмутся? – Уже взялись. На рынках кто торгует? Хохлушки. А хозяева у них кто? Азербайджанцы» (ПХ); «Занимаясь бизнесом, он быстро понял: если хочешь выиграть дело в суде, без еврея-юриста, или, как выражался Вовико, “евриста”, не обойтись» (ГЦ); «Однажды, ему лет девять было, он меня спросил: “Мама, а если скрестить кактус и фикус, получится фиктус?”» (ХБ). В первом случае используется сложение, в остальных двух – контаминация (телескопия, интерференция).

В других случаях Ю. Поляков не объясняет происхождение окказионализма, но оно легко восстанавливается на базе существующих слов, причём окказиональное слово, имея новое значение, несёт в себе и ассоциативную семантику (чаще отрицательную) его составляющих частей:

«Он, “старый брехтозавр”, не умеет даже толком поставить актёру задачу» (ПХ), то есть старый режиссёр с новаторскими претензиями, подражающий Б. Брехту («Брехт» + «динозавр» и, возможно, «брехать» и «бронтозавр» – ещё один случай сложной контаминации);

«Да брось ты, лейтенант! Я-то уж думал, действительно кракодавр какой-то тут обитает, а она вполне даже терпимая женщина! – возразил прапорщик» (Побег) («крокодил» + «динозавр» и, возможно, «кадавр» – труп, а также искусственно выведенный урод в романе А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу»; ещё одна сложная контаминация);

«Тебе лучше лежать, чем говорить, диванозавр!» (Ж) («диван» + «динозавр»);

«– Трудыч, я, полный козлотёпа в этом деле, и то через неделю заметил» (Побег) («козёл» + «недотёпа»).

Подведём некоторые итоги:

1. В прозе Ю. Полякова доминирует ироническая модальность – контрасты, оксюмороны, семантически некогерентные сближения также являются средствами её выражения – в том числе на словообразовательном уровне. Эта установка проявляется и в отношении к созданным автором иронически окрашенным лексемам.

2. Художественная проза и публицистика Ю. Полякова имеют много общих черт, выдержанных в единой стилистике, в том числе на словообразовательном уровне.

3. Стиль Ю. Полякова неоднороден. Он не просто меняется со временем, но создаётся впечатление, что в определённые периоды автор увлекается теми или иными приёмами – возможно, экспериментирует с новыми манерами письма.

4. Стилистическая неоднородность проявляется в том, что некоторые приёмы встречаются лишь в нескольких произведениях, нередко – в одном, и остаются без развития. Иногда автор использует удачно найденные средства и в дальнейшем, постепенно обогащая их репертуар. Он сохраняет то, что действительно плодотворно. Так, в ранних его произведениях практически не встречаются окказионализмы, но они постоянно используются в 1990-е гг. и позже. И вообще словообразовательные выразительные средства поначалу не играют у него большой роли, но затем их значение возрастает.

5. Стилистическая неоднородность лишь отчасти объясняется функциональными причинами – социолингвистическими (комсомольский и аппаратный жаргон естествен в «ЧП районного масштаба», армейский – в «Ста днях до приказа») или художественными (например, в «Демгородке» автор конструирует виртуальную реальность и создаёт для неё специфический язык – конгломерат архаизмов, окказионализмов и обновлённых советизмов).

6. Одна из ведущих тенденций в идиостиле Ю. Полякова – сложная мотивация, то есть использование разных прототипов для персонажей, разных источников для художественных образов, различных объяснений для новых слов.

7. На имагинативном (образном) уровне типичны развёрнутые, даже многоступенчатые, многокомпонентные метафоры. Они часто охватывают несколько смежных фраз, то есть служат текстообразующим средством.

8. Автор часто прибегает к семантической некогерентности. Он любит строить резкие контрасты, объединять несопоставимые предметы, упомянутые в общем контексте. Отчасти это проявляется и в его словообразовании: например, в одном и том же слове могут проявляться морфологические и неморфологические способы: аффиксация, сложение, семантическая деривация, конверсия и др.

9. Ю. Поляков не любит стёртых, банальных слов и предпочитает вносить в них смысловые и эмоциональные оттенки аффиксальным путем. При этом получаются лексемы как вполне системные, узуальные (обычно это потенциализмы), так и индивидуально-авторские (не обязательно окказиональные, но достаточно специфичные). Аффиксация используется и в грамматической функции: для создания словоформ – например, кратких и сравнительных прилагательных. Однако при этом слово часто приобретает окказиональный смысл, то есть мы имеем дело не только с формо-, но и словообразованием путём семантической деривации. Особенно ярко это проявляется в аффиксальном оформлении различных способов глагольного действия.

10. Одна из важных черт идиостиля Ю. Полякова – обновление штампов, в том числе за счёт ресемантизации слов (включая аббревиатуры), то есть автор и в этих случаях прибегает к семантической деривации. Последняя бывает значима и сама по себе – вне изменений на грамматическом и/или словообразовательном уровне. Ю. Поляков любит создавать амфиболию – двусмысленное обыгрывание слов – например, в статье

«Порнократия»: «(…) презирал бы тех, кто с высот общечеловеческих ценностей плюёт на распатроненную нашу нынешнюю армию», то есть не только разруганную, но и лишённую оружия – буквально: патронов.

11. Есть ещё одно явление того же характера: у Ю. Полякова много окказионализмов, но не меньше авторских «неологизмов» вполне традиционного, узуального типа, в которых активно используются экспрессивные аффиксы.

12. Для Ю. Полякова, как особые дериваты, актуальны говорящие имена. Однако этот приём – иллюзорен: имена персонажей обычно не отсылают к конкретным личностям-«прототипам».

13. Словообразование носит у Ю. Полякова, как правило, спорадический, экспериментальный характер. Созданные им слова в основном ситуативны и чётко вписаны в контекст. Однако слово «апофегей» точно вошло в широкое употребление.

Условные сокращения

1. Ап – Апофегей

2. ГЦ – Грибной царь

3. ГТ – Гипсовый трубач

4. ГТ 2 Гипсовый трубач: Дубль два

5. ДГ – Демгородок

6. КМ – Козлёнок в молоке

7. НП – Небо падших

8. П – Порнократия

9. ПЛ – Парижская любовь Кости Гуманкова

10. ПХ – Подземный художник 11. РО – Работа над ошибками

12. Побег – Замыслил я побег…

13. Сто – Сто дней до приказа

14. ЧП – ЧП районного масштаба

15. ХБ – Халам-бунду

16. ХЭ – Хомо Эректус

17. ЛГ – Литературная газета

Библиография

1. Азнаурова Э.С. Коммуникативно-прагматический аспект модальности художественного текста [Текст] / Э.С. Азнаурова // Функциональные, типологические и лингводидактические аспекты исследования модальности. – Иркутск: Иркутск. гос. ун-т, 1990. – 128 с.

2. Бабенко Н.Г. Окказиональное в художественном тексте: Струк-турно-семантический анализ [Текст] / Н.Г. Бабенко. – Калининград, 1997. – 79 с.

3. Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и

Маргарита». Комментарий [Текст] / И. Белобровцева, С. Кульюс. – М.: Книжный клуб, 2007. – 496 с.

4. Береговская Э. М. Молодёжный сленг: формирование и функционирование [Текст] / Э. М. Береговская // Вопросы языкознания. – 1996. – № 3.

5. Винокур Г. О. Русский язык [Текст]: исторический очерк / Г. О.

Винокур. – М.: Гослитиздат, 1946. – 189 с.

6. Горовая И.Г. Авторские окказионализмы в романе А. Солженицына «Красное колесо» (на материале сложных прилагательных): автореф. дисс… канд. филол. наук [Текст] / И.Г. Горовая. – СПб, 2009. – 24 с.

7. Грачёв М.А. Словарь современного молодёжного жаргона

[Текст] / М.А. Грачев. – М.: Эксмо, 2007. – 672 с.

8. Гугунава Д.К инвентаризации способов словопроизводства

[Электронный ресурс] / Д.К. Гугунава. – Режим доступа http:// www.proza.ru/2002/12/18-40.

9. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В

4 тт. – М., 1981. – Т. 1.

10. Даниленко В.П. Инволюция в языке: варваризация и вульгаризация. [Электронный ресурс] / Дата индексирования: 06.12.2009. – http://www.islu.ru/danilenko/articles/varvar. htm

11. Друговейко-Должанская С. Слова-кентавры [Электронный ресурс] / С. Друговейко-Должанская. – http://www.gramma.ru.

12. Журавлёв А.Ф. Технические возможности русского языка в области предметной номинации [Текст] / А.Ф. Журавлёв // Способы номинации в современном русском языке. – М.: Наука, 1982. – С. 45–108.

13. Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства [Текст] / Е. А. Земская // Русский язык конца ХХ столетия (1985–1995). – 2-е изд. – М., 2000. – С. 225–226.

14. Земская Е.А. Как делаются слова [Текст] / Е.А. Земская. – М.:

Изд-во Акад. наук СССР, 1963. – 93 с.

15. Земская Е.А. Словообразование как деятельность [Текст] /

Е.А. Земская; Рос. акад. наук, Ин-т рус. яз. – М.: Наука, 1992. – 220 с. 16. Изотов В.П. Параметры описания системы способов словообразования (на материале окказиональной лексики русского языка): дисс. д-ра филол. наук: 10.02.01 [Текст] / В.П. Изотов. – Орёл, 1998. – 341 с.

17. Корносенков С.В. Концепт «интеллигенция» в современном российском языковом сознании: дисс. … канд. филол. наук: 10.02.01 [Текст] / С.В. Корносенков. – Орск, 2008. – 187 с.

18. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи: из наблюдений над речевой практикой масс-медиа [Текст] / В.Г. Костомаров // Язык и время. Вып. 1. – Изд. 3-е, испр. и доп. – СПб.: Златоуст, 1999.– 320 с.

19. Краткая русская грамматика [Текст] / под ред. Шведовой Н.

Ю., Лопатина В. В. – М.: Рус. яз., 1989. – 639 с.

20. Кубрякова Е. С. Типы языковых значений. Семантика производного слова [Текст] / Е. С. Кубрякова. – М.: Наука, 1981. – 200 с.

21. Липатова Е. Г. Лингвоэстетические особенности российской публицистики 1990-х гг.: дисс… канд. филол. наук: 10.02.01 [Текст] / Е. Г. Липатова. – Орск, 2002. – 192 с.

22. Моисеев А. И. Основные вопросы словообразования в современном русском литературном языке [Текст] / А. И. Моисеев. – Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1987. – 207 с.

23. Намитокова Р. Ю. Авторские неологизмы: словообразовательный аспект [Текст] / Р. Ю. Намитокова. – Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1986. – 154 с.

24. Немченко В. Н. Современный русский язык. Словообразование [Текст] / В. Н. Немченко. – М.: Высш. шк., 1984.

25. Ожегов С. И. Словарь русского языка [Текст] / Под ред. чл. – корр. АН СССР Н. Ю. Шведовой. – М.: Рус. яз., 1986. – 797 с.

26. Словарь русского языка в 4 тт. [Текст] / АН СССР, Ин-т рус.

яз., под ред. А. П. Евгеньевой. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: РЯ, 1981–1984.

27. Телия В. Н. Коннотативный аспект семантики языковых единиц [Текст] / В. Н. Телия. – М., 1986. – 142 с.

28. Улуханов И. С. Узуальные и окказиональные единицы словообразовательной системы [Текст] / И. С. Улуханов // Вопросы языкознания. – 1984. – № 1. С. 44–54.

29. Ушаков Д. Н. [Электронный ресурс]: Материал из Википедии – свободной энциклопедии: Версия 10529869, сохран. в 12:55 UTC 18 августа 2008 / Авторы Википедии // Википедия, свободная энциклопедия. – Электрон. дан. – Сан-Франциско: Фонд Викимедиа, 2008.

30. Флоря А. В. О структуре функционального стиля [Текст] / А.

В. Флоря // Проблемы прикладной лингвистики: Матер. междунар. науч. – практ. конф. / Под ред. А. П. Тимониной. Декабрь 2008 г. – Пенза: Приволж. Дом Знаний, 2008. – С. 323–234. – ISBN 987-5-8356-0815-7.

31. Флоря А. В. «Окно в Париж»: о художественной роли галлицизмов в повести Ю. М. Полякова «Парижская любовь Кости

Гуманкова» [Текст] / А. В. Флоря // Матер. ХХХI межвуз. науч. – метод. конф. препод. и асп. Секция: Стилистика. Функциональные разновидности русского языка / Отв. ред. Д. М. По-цепня. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002.

32. Флоря А. В. Русская стилистика. Курс лекций. В 3 ч. Ч. 1. Фонетика. Графика. Орфография. Пунктуация [Текст] / А. В. Флоря. – Орск, 2003a. – 135 с. – ISBN 5-8424-0184-3.

33. Флоря А. В. Русская стилистика Курс лекций. В 3 ч. Ч. 2.

Словообразование. Лексикология. Семантика. Фразеология [Текст] / А. В. Флоря. – Орск, 2003b. – 135 с. – ISBN 5-8424-0185-1.

34. Флоря А. В. Русская стилистика Курс лекций. В 3 ч. Ч. 3. Морфология [Текст] / А. В. Флоря. – Орск, 2003c. – 120 с. – ISBN 5-8424-0186-X.

35. Фрумкина Р. М. Вокруг детской речи: методологические размышления [Текст] / Р. М. Фрумкина // Известия РАН. Сер. лит. и яз. – 2001. – Т. 60. – № 2. – С. 35.

36. Чуковский К. И. Живой как жизнь [Текст] / К. И. Чуковский. –

М.: РОСМЭН, 1990.

37. Яхина А. М. Оценочность как компонент значения фразеологических единиц в русском, английском и татарском языках (на материале глагольных ФЕ, обозначающих поведение человека): автореф. дисс… канд. филол. наук: 10.02.01 [Текст] / А. М. Яхина. – М., 2009. – 24 с.

Источники

1. Поляков Ю. Апофегей [Текст] / Юрий Поляков. – М.: Астрель:

АСТ, 2008а. – 220 с.

2. Поляков Ю. Возвращение блудного мужа: Повести [Текст] /

Юрий Поляков. – М.: РОСМЭН-ПРЕСС, 2007. – 320 с.

3. Поляков Ю. Гипсовый трубач: дубль два [Текст] / Юрий Поляков. – М.: Астрель: АСТ, 2010. – 488 с.

4. Поляков Ю. Гипсовый трубач, или конец фильма [Текст] /

Юрий Поляков. – М.: Астрель: АСТ, 2008b. – 381 с.

5. Поляков Ю. Грибной царь: роман [Текст] / Юрий Поляков. –

М.: РОСМЭН-ПРЕСС, 2007. – 461 с.

6. Поляков Ю. Демгородок [Текст] / Юрий Поляков. – М.:

Астрель: АСТ, 2008c. – 253 с.

7. Поляков Ю. Женщины без границ: пьесы [Текст] / Юрий Поляков. – М.: Астрель: АСТ, 2009. – 317 с.

8. Поляков Ю. Замыслил я побег [Текст] / Юрий Поляков. – М.:

Астрель: АСТ, 2008d. – 607 с.

9. Поляков Ю. Козлёнок в молоке [Текст] / Юрий Поляков. – М.:

Астрель: АСТ, 2008e. – 444 с.

10. Поляков Ю. Небо падших: Роман [Текст] / Юрий Поляков. –

М.: РОСМЭН-ПРЕСС, 2007. –320 с.

11. Поляков Ю. Одноклассники: пьесы [Текст] / Юрий Поляков. –

М.: Астрель: АСТ, 2009. – 317 с.

12. Поляков Ю. Парижская любовь Кости Гуманкова [Текст] /

Юрий Поляков. – М.: Астрель: АСТ, 2008i. – 255 с.

13. Поляков Ю. Порнократия: Сб. статей [Текст] // Предисловие А.

Ципко. / Юрий Поляков. – М.: РОСМЭН, 2004. – 443 с.

14. Поляков Ю. Работа над ошибками [Текст] / Юрий Поляков. –

М.: Астрель: АСТ, 2009. – 254 с.

15. Поляков Ю. Сто дней до приказа [Текст] / Юрий Поляков. – М.:

Астрель: АСТ, 2009. – 224 с.

16. Поляков Ю. ЧП районного масштаба [Текст] / Юрий Поляков. – М.: Астрель: АСТ, 2009. – 252 с.