Сергей Петров БАРЕЛЬЕФЫ ВРЕМЕНИ Очерк
Сергей Петров
БАРЕЛЬЕФЫ ВРЕМЕНИ
Очерк
1
Шел снег, и дорожки, разбегавшиеся за проходной по заводу, припорошило так, что даже трудно было представить — всего лишь с час назад по ним прошли сотни и сотни людей. Справа возвышалась громада кузнечного цеха, а рядом с ним приютилось заводоуправление; на красном фоне широко раскинувшейся стены цеха невысокое, окрашенное в зеленый цвет здание заводоуправления терялось, казалось крохотным, как, допустим, дачка возле городского — в пять этажей — дома или спичечный коробок рядом с портфелем.
Из цеха глухо доходили ухающие звуки, под крышей изрядно парило.
Чтобы уточнить кое-какие записи, появившиеся в моих блокнотах за трехнедельное знакомство с Челябинским ордена Октябрьской Революции кузнечно-прессовым заводом, с утра в тот день я хотел зайти в партком, а для этого надо было свернуть влево: наискось перейти через заводской сквер с торчащими из сугробов скамейками, пересечь сплетение железнодорожных путей…
Но не в первый уже раз так получалось, что если я шел этой дорогой, то на железнодорожных путях словно бы спотыкался, и меня, хотя бы ненадолго, заносило в сторону от намеченного маршрута. Потому что за путями сразу открывалось, отделенное от них широкой дорогой, новое здание цеха горячих штампов.
Листая вечерами блокноты с записями, осмысливая, как говорится, все увиденное и пережитое за день на заводе, я то и дело натыкался на заметки, связанные с начальником цеха горячих штампов Алексеем Павловичем Иваниловым: «Директор Иванилов… Иванилов сказал… Иванилов сделал…» Незаметно я привык очень внимательно относиться ко всему, что сказал Иванилов и что он сделал, и даже больше: иногда ловил себя на том, что и смотрю на завод почти что его глазами.
Так и появилась потребность частенько заворачивать к нему в цех.
Вот и опять захотелось свернуть, тем более, что и повод для этого имелся хороший.
Накануне я разговорился с одним из старейших работников завода. Говорили мы о разном и, между прочим, совсем даже слегка коснулись и личности Иванилова.
Тогда мой собеседник сказал:
— Отличный организатор, но, знаете, иногда так может зарваться — только диву даешься…
— То есть? — не понял я.
— Самолюбие у него, знаете, такое: хочет, чтобы все у него в цехе было самым лучшим. Ну, хорошая столовая… Это понятно. Радиофицировал цех, музыка у него всегда играет. Ладно. Так ведь еще парикмахерскую свою завели, бильярдную и, более того, — собеседник мой засмеялся, — собственный оркестр, чтобы, значит, собрания проводить под фанфары, и свой хор: тридцать девиц — и все в сарафанах. Вот и нажил по уши неприятностей.
Открывалось для меня что-то новое.
— Какие еще неприятности?
— Письмо на него написали, что растранжиривает государственные деньги. С месяц, наверное, разбирались, ну и, понятно, потрепали ему нервы, — суховато ответил он мне и пожал плечами. — Зачем только это ему было нужно?
В памяти у меня быстро пронеслось все, что я успел узнать о Иванилове.
Попадаются такие люди, которые, несмотря ни на что, твердо придерживаются своих взглядов, борются за них, спорят иногда, если их совсем не понимают, даже переходя границы приличия. Таким человеком и считали на заводе Алексея Павловича Иванилова. Сюда он пришел работать в 1942 году: после тяжелого ранения и контузии на фронте. Был тогда юношей, почти что еще мальчишкой с длинной худой шеей и длинными худыми руками. За годы, естественно, завод узнал хорошо, но работа его особенно не удовлетворяла, и он, пользуясь любым случаем, любой трибуной, ратовал за технический прогресс, за научную организацию труда и постоянно вносил свои предложения. В них всегда было много дельного, но долгое время завод из-за своей крайней отсталости внедрить их не мог, и постепенно Иванилов прослыл этаким прожектером, бесплодным мечтателем и еще человеком, любящим всем портить настроение.
Даже весь вид его, слегка удлиненное лицо с белесыми, словно выгоревшими бровями и небольшими, но острыми глазами, худая по-боксерски собранная фигура — все, все настораживало, говорило о том, что этот человек в любой момент может броситься, очертя голову, в любую драчку за свои принципы.
Похоже, он сам стал уставать от своего характера и чуть-чуть сник. Однако в лице нового директора завода Николая Петровича Богданова неожиданно приобрел сильного союзника.
Иванилова назначили начальником рессорного цеха, и вскоре цех — впервые за свою историю — выполнил государственный план.
Потом Алексея Павловича перевели начальником цеха горячих штампов. И здесь пошли такие дела!..
Не так давно на кузнечно-прессовом заводе побывал министр автомобильный промышленности. Приехав, он задал тот самый сакраментальный вопрос, который так любят задавать друг другу при встрече все люди: «Ну, что у вас нового?» Ему и рассказали, что делается в цехе горячих штампов. Так министр не сразу поверил, пока все не увидел своими глазами.
И вот мне говорят: «Чтобы собрания проводить под фанфары…» Не походило это на Иванилова.
Свернув-таки с прямого пути, я поднялся на третий этаж и прошел по длинному коридору.
Иванилов сидел за письменным столом в своем кабинете и подписывал какие-то бумаги. Увидев меня, привстал, поздоровался, показал рукой на стул и, бормотнув:
— Я сейчас, — вновь нацелился острием шариковой ручки в бумагу.
Присев к столу напротив него, я — на правах старого знакомого — спросил с некоторой бесцеремонностью:
— Скажите, Алексей Павлович, а что это за история с оркестром, с хором?..
Сразу и пожалел, что вот так, в лоб, задал этот вопрос.
Рука Иванилова с зажатой в пальцах ручкой застыла в воздухе, а лицо его стало краснеть и краснело все сильнее, гуще, до вишневого цвета, на фоне которого с особой отчетливостью проступили ниточки белесых бровей. Потом он с досадой отбросил ручку, но тут же взял ее и аккуратно, медленно положил на бумаги.
Успокаиваясь, посидел молча, а когда с лица спала краснота, неожиданно разразился прямо-таки целой речью:
— У нас в высших учебных заведениях плохо изучают психологию. Все грамотными стали, приходят из институтов технически хорошо оснащенными, если можно так выразиться… Специалисты, в общем. А с людьми работать не умеют. Не понимают людей. А ведь мало платить хорошую заработную плату, мало проводить собрания. Надо, чтобы человек чувствовал себя в цехе, как дома: не только приходил работать, но и мог бы здесь отдохнуть. Еще когда я в траншеях во время войны ночевал, то понял, что даже там, под открытым небом, можно создать какой-то уют. Создашь его, и человеку теплее в окопе. И отступать не хочется. А у нас же цех с большим коллективом. В основном в цехе молодежь работает, а о ней особенно надо заботиться. Вот и стараемся… Сами, своими силами радиофицировали цех, подобрали пластинки, пленки с записями. Люди работают, а по радио передают легкую музыку. Разве это плохо? Ну, не одну музыку: лекции на технические темы читаем по радио, поздравляем людей с днем рождения, поздравляем молодоженов… — он посмотрел на меня и повторил: — Разве плохо?
— Нет, не плохо. Хорошо, по-моему.
— Вот и я говорю, что хорошо. А тут девушки и ребята пришли ко мне и предложили: давайте создадим свой хор и оркестр. Как не пойти навстречу? Приобрели электропианино, электрогитары… А в хоре у нас уже тридцать пять человек.
— И сейчас занимаются?
Он посмотрел на меня с некоторым удивлением:
— Конечно. Иначе зачем огород городить?..
— А из-за чего ж неприятности были?
Начальник цеха посмотрел на меня и, заметно поскучнее, вздохнул:
— Письмо кто-то написал. Анонимное. Чуть ли не в корысти меня обвинили. Целая комиссия у нас работала. Никаких, конечно, злоупотреблений не нашли, но и указали, что не из той статьи мы на культинвентарь взяли деньги… В общем, всыпали мне, как говорится, по первое число — для профилактики, — он встрепенулся и добавил более веселым тоном: — что ж, учел. Но и наш хор с оркестром уже никуда не денешь.
Слушая его, я удивлялся: сколько уже знал о человеке, но вот, пожалуйста, вдруг ярко сверкнула какая-то новая грань характера.
Все-таки проницательный человек, подумалось мне, директор кузнечно-прессового завода. Удачный он в свое время сделал выбор… Вспомнился недавний разговор в его уютном кабинете с цветными фотографиями на стене: прямо по снежной целине, оставляя за собой глубокие, как траншеи, следы, шли под тяжелыми от снега ветвями высоких сосен большие автомашины с колесами чуть ли не в рост человека.
Николай Петрович рассказывал о первых своих днях на заводе:
— Пришлось спешно менять начальника рессорного цеха. Плохой он был организатор, и цех находился в тяжелом прорыве. Решили заменить его Иваниловым. Но он не очень-то жаждал вступать в новую должность. Небось, успел набить на лбу достаточно шишек… Вот я и поехал к Иванилову домой.
— Почему домой? — удивился я. — Разве нельзя было все решить на месте?
Николай Петрович несколько неопределенно перебрал в воздухе пальцами:
— Обстановка на заводе, откровенно говоря, была не ахти какая хорошая. Надо было с ним самим сначала все твердо решить, чтобы не возникало никаких лишних разговоров…
О приезде директора к нему домой рассказывал мне и Алексей Павлович.
Судьба Иванилова на заводе все время складывалась так, что его перебрасывали на самые горящие участки. По пословице: назвался груздем — полезай в кузов. Ведь завод два с лишним десятилетия находился в прорыве, и так-то жилось несладко, так нет, еще и на этом тяжелом заводе приходилось работать в самых прорывных цехах. Последнее время он, как сам выразился, занимал самую тяжелую должность — заместителя начальника прессового цеха по подготовке производства. Оборудование в цехе простаивало, трудовая дисциплина была плохой.
Иванилову подчинялись технологическая служба и службы механика, энергетика и инструментального хозяйства. Когда он пришел в цех, то во многом надо было разобраться. Кто за что отвечает? Кто виноват в постоянных простоях прессов? Ни конца не найти, ни начала.
В тяжелых муках рождался в цехе относительный порядок. Прессы часто ломались, а слесари-ремонтники сидели, сложа руки, потому что качественный ремонт просто негде было делать.
Смешно говорить, но Алексею Павловичу пришлось ходить по всем цехам завода и присматривать беспризорные станки. Неиспользованного оборудования тогда, к слову сказать, на заводе пылилось немало. Из этих беспризорных станков в цехе и организовали механическую мастерскую и при ней создали шесть ремонтных бригад.
Все, все в старом цехе приходилось делать заново, как будто он едва зарождался: создали каталог, чтобы все было наглядно, быстро изнашивающихся частей прессов и электрооборудования, сами стали делать в своей мастерской запасные части и ремонтировать штампы, нехватка в которых сказывалась постоянно…
И все это делалось без всякой поддержки со стороны начальника цеха, который как бы самоустранился от всех дел, ничего не решал, но за глаза любил говорить о своем заместителе:
— Очень уж он деятельный. Везде суется, во все вмешивается… Непоседа, одним словом, точно шилом ему в одно известное место все время колют.
Шишек на лбу в новой должности Алексей Павлович не набил, зато нажил язву желудка.
После очередного приступа он сидел дома. Уже стало полегче, и он занимался кое-какими домашними делами. Толкался туда-сюда по комнатам, по кухне, услышал сквозь распахнутое окно, что возле дома остановилась машина, хлопнула ее дверца, и так просто, из любопытства, выглянул в окно. Увидел директора завода. И сразу понял — приехал к нему. Конечно, он догадался и зачем приехал директор — косвенно такие разговоры уже велись — и решил: «Не соглашусь. Хватит — напрыгался».
Едва Иванилов привел себя в порядок, как зазвонил звонок.
Встретив гостя, Алексей Павлович провел его в столовую. Жена уже накрывала стол для обеда. Но Богданов сказал:
— Извините, я ненадолго. В райкоме партии надо быть через час, — и остро глянул на Иванилова.
А тот отвел взгляд и упрямо сжал губы.
Директор внимательно посмотрел на него, на жену Иванилова и, рассмеявшись вдруг, спросил:
— Хотите, расскажу вам анекдот, как я завод принимал?.. У проходной меня свита встретила. Жиденькая, правда, не очень, честно сказать, представительная. Пошли мы по заводу. Сначала зашли в штампо-инструментальный цех. Сами знаете, грязища там по горло — утонуть можно. И что-то никто не работает. Только в самом грязном углу сидят за столом несколько человек в грязных спецовках и стучат домино. Подивился я и говорю ради шутки: «Раз такая грязь и никто не работает, то — закрыть этот цех». Думал, что покраснеют те, кто пришел со мной, или — на худой конец — как-то отшутятся… Но в ответ услышал: «Будет сделано», — сказанное этаким, знаете, ничего не выражающим голосом. Зашли в кузнечный цех. Молоты ухают, от дыма глаза режет. В меня словно бес вселился, и я говорю волевым тоном: «Все агрегаты развернуть на сто восемьдесят градусов», — и искоса на своих спутников поглядываю. Ни у кого даже и мускул на лице не дрогнул. «Будет сделано». Пришли в кабинет, и я, чтобы уж до конца всех испытать, говорю, что, де, справа телефон надо налево переставить, а слева — направо. «Бу-у… сделано», — и на сей раз ответили. Только секретарша в тот день на одно мое замечание так ловко ответила, что мне на старости лет пришлось покраснеть.
Все посмеялись, а Николай Петрович добавил:
— Прошла неделя. Телефоны, конечно, никто и не думал переставлять. В цехе продолжали играть в домино… — неожиданно директор завода нахмурился и прямо посмотрел на Иванилова. — Как думаете, долго так будем работать?
За собой Иванилов вины не чувствовал и пожал плечами:
— Не знаю.
Директоров за время его работы на заводе перебывало не мало. Но завод, как старое ржавое судно на приколе, вперед пока не очень-то двинулся.
Почувствовав его настроение, Николай Петрович поднялся и стал прощаться.
Уже у дверей сказал:
— Прошу только одно учесть, Алексей Павлович. Я уже, можно сказать, старый человек, гораздо старше вас, но ведь не побоялся с хорошего завода перейти к вам…
Когда Алексей Павлович Иванилов вышел после болезни на работу, в тот же день появился приказ о назначении его начальником рессорного цеха.
Теплым августом 1968 года Иванилов вступил в новую должность.
От автостанции возле железнодорожного вокзала Челябинска через каждые пять минут отходит желтоватый автобус: «Челябинск — Копейск». Говорят, что этот маршрут можно приводить в пример образцового: и интервалы между автобусами короткие и водители соблюдают график с завидной пунктуальностью, хоть по часам проверяй.
После Комсомольской площади тракторозаводцев, где стоит словно устремленный в атаку танк, автобус сворачивает с проспекта имени В. И. Ленина в сторону копейского шоссе.
Названия самих остановок: Автомеханический завод, КБС, ЖБИ, ТЭЦ-2, Механический… — напоминают о том, что автобус идет по одному из самых насыщенных промышленными предприятиями району города.
А до войны здесь, на пустом пространстве между Челябинском и Копейском, свободно гулял ветер: поднимал волны на озере Смолино, рябил воду в болотцах, запутывался в густых рощах, резвился в высокой траве…
Полная волнующими событиями история Ленинского района Челябинска (сейчас окна домов района почти что заглядывают в окна домов соседнего города) началась в первые годы войны, когда сюда чуть ли не со всех концов западной части страны стало днем и ночью поступать оборудование эвакуированных заводов.
Там и сям на пустырях, подобно вулканическим островам в море, поднимались корпуса новых заводов, вставали дома рабочих поселков, сначала отдаленные друг от друга, а ныне соединившиеся в единое целое.
Заводы росли, мужали. Теперь многие из них стали крупнейшими в стране, с их продукцией знакомы в различных уголках мира.
Вырос и ЧКПЗ. Чистая, обсаженная по бокам деревьями улица ведет до самой проходной. А в начале улицы, за голубоватой, почти сплошь из стекла будочки автобусной остановки установлен обелиск. Рядом с ним, на красновато-желтом фоне высокой стены отчетливо — издали — видны белые барельефы, символизирующие историю Советского государства: рабочий, разорвавший в руках цепи и поднимающийся с колен; плечом к плечу рабочий, солдат и матрос с винтовками; солдат в каске и в плащ-палатке, с автоматом в руке. И последний — космонавт в скафандре.
Обелиск венчает высокий, метров, похоже, в тридцать, шпиль в форме стилизованной ракеты, на самом верху которой горит красным светом огромная звезда ордена Октябрьской Революции.
Все время, сколько ходил на завод, я шел именно этой дорогой, мимо этого обелиска, мимо стены с фигурами, но особенно они запомнились в тот день, когда в городе с утра пошел долгожданный снег, сыпал и сыпал, но еще дул и ветер, вздымал этот снег, переносил его с места на место, и от снежного мельтешения, от этой легкой вьюги фигуры на стене, казалось, двигались куда-то вперед — в пространство.
Обелиск был установлен после большого, первого такого праздника в истории Челябинского кузнечно-прессового. Восьмую пятилетку коллектив завода закончил досрочно: к первому октября 1970 года…
Хотя тот праздник был первым в истории завода, но теперь уже не последним.
Вот тексты телеграмм, поступивших на завод.
«Москва Правительственная Челябинск ЧКПЗ директору завода Богданову секретарю парторганизации Яшину председателю завкома Неустроеву секретарю комитета комсомола Воробьевой
Сердечно поздравляем Вас и коллектив завода присуждением ТРЕТЬЕЙ денежной премии итогам социалистического соревнования второго квартала 1974 года тчк Желаем дальнейших успехов досрочному завершению плана третьего квартала выполнению социалистических обязательств достойной встречи Дня машиностроителей и 50-летия автомобильной промышленности тчк Минавтопром Тарасов председатель ЦК профсоюза Драгунов».
«Москва Правительственная Челябинск ЧКПЗ Богданову секретарю парторганизации Яшину председателю завкома Неустроеву секретарю комитета комсомола Воробьевой
Сердечно поздравляем коллектив завода и Вас присуждением ВТОРОЙ денежной премии сумме двадцать две тысячи пятьсот рублей итогам социалистического соревнования третьего квартала 1975 года тчк Желаем новых трудовых достижений в социалистическом соревновании в честь 25 съезда КПСС Минавтопром Поляков ЦК профсоюза рабочих машиностроения Драгунов».
А вот выписка из материалов для Книги трудовой славы Обкома союза работников машиностроения:
«21 ноября коллектив Челябинского ордена Октябрьской Революции кузнечно-прессового завода досрочно выполнил задание девятой пятилетки. Изготовлено сверхплановой продукции на 13 миллионов 230 тысяч рублей. Выдано 383,3 тысячи тонн горячих штамповок, 10,7 миллиона различных колес и 489 тысяч тонн рессор. Больше 80 процентов прироста продукции получено за счет роста производительности труда».
Становление Челябинского кузнечно-прессового связывают с 1968 годом. Действительно, за это время, за семь без малого лет, завод вырос в четыре раза. Достаточно сказать, что если раньше он давал за год 30 тысяч тонн поковок, то теперь дает более 100 тысяч тонн. А значение его для автомобильной промышленности страны понятно хотя бы из такого факта: всего в стране за год в среднем выпускается 400 тысяч тонн рессор, а рессорный цех Челябинского кузнечно-прессового выдает в год 108 тысяч тонн, то есть, выходит, что каждый четвертый автомобиль, бегающий по дорогам страны, смонтирован на рессорах этого завода.
Тогда сама жизнь, время заставили обратить внимание на кузнечно-прессовый завод в Челябинске. В стране стремительными темпами начала развиваться автомобильная промышленность. Намечалась реконструкция Московского имени Лихачева, Горьковского и других автозаводов, вовсю развертывалось строительство КамАЗа и завода в Тольятти, перестраивал свою работу и Миасский автозавод… А в Челябинске, в одном из крупнейших промышленных центров, все еще существовал такой отстающий завод, как кузнечно-прессовый. Завод, систематически не выполняющий государственного задания, но и таящий в своих недрах большие резервы.
Единственное, что могло вывести его из прорыва, из тупика, в котором он оказался, — это переход на условия работы новой экономической реформы. Это отлично понимали и в Ленинском райкоме партии, и в Челябинском обкоме КПСС. Взоры обратились к Николаю Петровичу Богданову: он долго работал на ЧТЗ, впоследствии был тесно связан с автомобильной промышленностью… А завод имени Колющенко, директором которого он был в последнее время, первым в области перешел на новую экономическую систему. Учитывалась и гибкость мышления Богданова, так необходимая современному руководителю. Принципиальность коммуниста. Учитывались, думаю, и чисто человеческие, что ли, черты его личности: обстановка на заводе сложилась крайне трудная, и в отношениях с людьми предстояло проявить много выдержки, настойчивости, такта и щепетильности.
В наше время часто на страницах газет и журналов пишут и спорят о том, каким должен быть руководитель, чтобы шагать в ногу с веком? Кто он? Одиночка-сверхчеловек, всем указывающий и всех поправляющий? Или такой же член коллектива, как и все остальные, доступный для окружающих, открытый?
Эти вопросы волновали и меня, и я не упускал случая поговорить о директоре.
Алексей Павлович Иванилов говорил:
— При нем дышать стало легче, словно воздуха на заводе прибавилось… Если идешь к директору с дельным предложением, то уже наперед знаешь — поддержка тебе обеспечена. Что интересно… Если он сразу суть предложения понять не может, то так прямо и говорит: пока не могу разобраться, надо подумать. А иногда скажет: ты в этом деле лучше разбираешься, попробуй на свой риск, еще раз сам все взвесь.
Один день я полностью провел во втором кузнечном цехе, и потом, под вечер, разговорился с Николаем Ивановичем Хвостинцевым, слесарем и секретарем цеховой партийной организации. Между делом спросил:
— А как вы относитесь к директору завода?
— О-о, его у нас любят. Он всем помогает, с ним привыкли советоваться. Если идет по заводу, то здоровается с каждым. Это же надо подумать! На заводе несколько тысяч человек. Просто так махать головой — и то устанешь, — тут, словно спохватившись, Николай Иванович справедливости ради добавил: — но есть у директора недостаток. Спина у него слишком широкая, и кое-кто за нее прячется. Но ничего, достанем, — и он кому-то невидимому погрозил пальцем.
По опыту я давно уяснил, что лучше всего личность руководителя проясняется, если проанализировать его отношения с партийной организацией, и решил специально поговорить об этом с секретарем парткома завода Александром Матвеевичем Яшиным.
Секретарь-машинистка в приемной парткома, сверяясь с лежащим перед ней списком, названивала по телефону, предупреждая людей о каких-то будущих семинарах и лекциях.
Посмотрела на меня, улыбнулась: я стал здесь уже почти что своим человеком.
— Раздевайтесь, пожалуйста. Александр Матвеевич скоро придет.
И слегка развела руками, давая понять, что сочувствует.
Но он, и правда, пришел вскоре. Еще заслышав звук его размашистых шагов в коридоре, я поднялся навстречу.
Высокий, порозовевший с улицы, видимо, чем-то довольный, Яшин распахнул дверь кабинета и широко повел рукой:
— Прошу.
Я вошел в просторный кабинет, обставленный строго, по-деловому: с большим письменным столом, с телефонами на тумбочке, с длинным полированным столом для членов парткома и с рядами стульев для часто собиравшегося здесь народа…
Подождав, пока Яшин разденется и повесит пальто на вешалку, я задал давно висевший на кончике языка вопрос:
— Скажите, с Богдановым вам легко работать или как?
Он даже и не задумался:
— Легко. И, знаете, интересно.
Прошелся по кабинету, поправил ладонями на голове волосы и сел за стол.
— Партийному работнику всегда бывает легко находить взаимопонимание с хозяйственным руководителем, если последний за экономическими вопросами, за планом не забывает о людях, — продолжал секретарь парткома. — А Богданов не то, чтобы просто не забывает, он работу с людьми выдвигает на первый план. Любит он людей, честное слово, и глаз у него на хорошего, дельного человека очень цепкий. Да и тех, кто спотыкается, он по-своему, этак легонько умеет поправить — без шума и крика. Все это очень важно… Обстановка на нашем заводе всегда была крайне сложная, и старые директора с головой уходили в хозяйственные вопросы. На все наши предложения в лучшем случае отвечали в таком духе: ну, вы там решайте, действуйте — дескать, мешать не будем. Получаюсь какое-то разграничение: администрация занималась своими опросами, а мы — тоже своими. Естественно, ничего хорошего из этого не выходило. Одного директора в прошлые времена коммунисты даже в партком не избрали из-за пренебрежительного отношения к работе с людьми завода… Сами понимаете, каково ему после этого было сидеть в директорском кресле.
Сам Яшин — давний партийный работник. А в последний раз секретарем парткома избрали как раз месяца через три после назначения Богданова директором завода.
— Встретились мы, поговорили… Сразу нашли общий язык. С тех пор всегда вместе бьем в одну точку: администрация, партийная организация, профсоюз и комсомол.
Секретарь парткома откинулся на спинку стула и пощурился на меня.
— Требовательность тогда хороша, когда люди за ней чувствуют заботу. Ну, что толку было говорить, например, о трудовой дисциплине, когда наши рабочие живут и в Копейске, и в Новосинеглазово, и еще дальше, а добираться приходилось на случайном транспорте. До тысячи опозданий было в день, и не на один час. Вечером последний трамвай уходил раньше, чем кончалась смена, так люди бросали работу… Теперь у нас есть тридцать своих автобусов. А ведь этого нелегко было добиться — директор ездил в министерство…
Слушая Яшина, я подумал: странное совпадение, но это факт — завод вырос в четыре раза, и за это же время число нарушений трудовой дисциплины на заводе сократилось тоже в четыре раза. Но, может быть, странного в этом совпадении и ничего нет? Просто определенная закономерность…
При знакомстве с заводом я много времени уделял вопросам социалистического соревнования, о чем речь пойдет ниже, но вот что хочется сказать сразу: организация его на заводе все время улучшается и постоянно совершенствуется в зависимости от той или иной обстановки, сложившейся в коллективе. Пока один пример. Звание «Цех коммунистического труда» дает коллективу немало преимуществ, и за это звание борются. Но прежде надо добиться звания цеха высокой культуры производства. Так вот, когда такой пункт предложили внести в социалистические обязательства штампо-инструментального цеха, то там от этого долго уклонялись: в существовавших тогда на заводе условиях казалось нереальным довольно-таки грязный цех превратить в образцовый. Собирали рабочие собрания, руководителей цеха приглашали на заседания парткома… Главный архитектор завода Василий Михайлович Коваль сделал много интересных эскизов по внутренней переделке цеха, они очень заинтересовали коллектив, и в цехе сначала робко, а потом все смелее взялись за реконструкцию.
Теперь по цеху приятно пройтись: он действительно превратился в цех высокой культуры производства. Вместе с этим здесь значительно вырос и уровень трудовой дисциплины.
Вообще партийный комитет завода, профсоюзная и комсомольская организации, администрация привыкли вопросы повышения трудовой дисциплины и вопросы культуры производства и быта связывать воедино. Для решения их здесь используют самые разнообразные формы: созданы заводские и цеховые комиссии по борьбе с прогульщиками и пьяницами, партийная организация и дирекция широко используют для этой цели страницы многотиражной газеты «Уральский кузнец», часто обращаются за помощью к редакциям городской и областной газет, к областному радио и телевидению. Но и никогда не забывают о своем долге заботиться о людях.
Все это для кузнечно-прессового завода явилось делом огромной важности: ведь раньше и дорог не было — весной и осенью из цеха в цех месили ногами грязь; самое страшное, что к такому привыкли.
Давно уже здесь по всем направлениям пролег асфальт, вовсю идет благоустройство заводского поселка: там проложили дороги, газифицировали квартиры… Построено и принимает отдыхающих, красивое здание базы отдыха «Чайка» на берегу озера Увильды, летом открывается пионерский лагерь «Волшебный городок», работает заводской комбинат бытового обслуживания.
И вот любопытные цифры: если в 1970 году на сто работающих приходилось пятнадцать прогульщиков, то в 1975 году их насчитывается четыре.
Александр Матвеевич Яшин обмолвился:
— Удивительно то, что все это строилось в тот момент, когда перед заводом стояли прямо-таки головоломные задачи.
2
Переход Челябинского кузнечно-прессового завода на работу в новых экономических условиях был сопряжен с необычайными трудностями. Новая экономическая реформа на разных заводах прививалась по-разному. Одним сразу, с места в карьер, давала бурный рост производства и производительности труда; других на первых порах начинало так лихорадить, что у руководителей надолго пропадали покой и сон. Все заключалось в тех процентах, которые по новой реформе надо было платить государству за оборудование или, как говорят, за основные фонды из прибыли. Выплатишь, и из остатка прибыли — если он позволяет — можно покупать новое оборудование, не дожидаясь ассигнований министерства, то есть получить возможность постоянно обновлять производство, поднимать его до уровня современных предприятий и этим повышать коэффициент рентабельности, от которой зависит дальнейшая прибыль и, следовательно, дальнейшее развитие завода, повышение заработной платы, строительство жилья для трудящихся и вообще рост культурного уровня их жизни.
Одним предприятиям не составляло труда выплачивать эти проценты. Ну, а другим… Известен, например, случай, когда на одном из крупнейших заводов области в первый год действия новой экономической реформы подсчитали возможности перехода на современную форму работы и лишь плечами пожали: оказалось, что если завод станет выплачивать из своей незначительной прибыли даже всего один процент за использование оборудования, то у него совсем не останется денег платить рабочим заработную плату.
А как быть с кузнечно-прессовым заводом? Как изловчиться и получить прибыль вообще при полной убыточности его хозяйства?
Справедливости ради надо отметить, что к этому времени в работе кузнечно-прессового стали намечаться кое-какие просветы. За два года до этого Уральский автозавод перешел на новую марку машин, в связи с этим на ЧКПЗ почти вдвое уменьшилась номенклатура выпуска деталей, что дало возможность заводу выполнить план 1966 года. И хотя следующий год был очень трудным, но успехи предыдущего воодушевляли, и на заводе был разработан план реконструкции: началось строительство нового кузнечного цеха, проектировался цех горячих штампов и новый кузнечный цех.
Чтобы закрепить слабо наметившееся движение вперед и развить его, необходимо было перевернуть сознание всего коллектива. Завод превратился в своеобразный учебный центр: директор, члены парткома, работники завкома профсоюза, главный инженер, начальники служб проводили занятия и семинары с мастерами, бригадирами и рабочими по изучению опыта работы завода имени Колющенко в новых экономических условиях.
Но одного знания, конечно, было недостаточно. Для дальнейшего движения вперед требовались свободные средства, которые могли появиться только в тем случае, если предприятие станет давать прибыль.
Выход виделся только один, причем крайне парадоксальный: заводу, который из года в год не выполнял план, надо было самому напроситься, чтобы этот план увеличили на 2,5—3 миллиона рублей. Понятно, прежде чем обратиться с такой беспрецедентной и, прямо скажем, рискованной просьбой в министерство, в коллективе уже точно знали, за счет какого цеха надо увеличивать выпуск продукции. За счет рессорного. Рессоры ждут на заводах, их требуют, пишут письма и жалобы, сами приезжают выбивать эти рессоры. А возле цеха скопились груды драгоценного металла. Тысячи тонн рессорной стали хранятся на складах, но… конвейеры сборки рессор часто простаивают.
В это напряженное время Иванилов и был назначен начальником. Вышел он после болезни на работу, расписался в приказе о своем назначении, а потом долго разговаривал с директором в его кабинете.
Николай Петрович наставлял его так, словно отправлял на опасное боевое задание, затем живо поднялся из-за стола и сказал:
— Пошли в цех.
А там все собрались на рапорт. Директор зачитал приказ, сказал Иванилову:
— Ну что ж — работай, — и подался к двери.
Алексей Павлович остался один со своими заместителями и мастерами. Те восприняли его назначение настороженно, но вслух никто ничего не высказал: молча посидели и разошлись.
Первое время Алексей Павлович ни во что в цехе не вмешивался. А затем на расширенном, с участием мастеров, заседании партбюро внес предложение, вызвавшее бурю протестов. Некоторые рабочие зачастили к директору и в партком. «Или он, или мы», — вот так, ребром, ставили вопрос.
А суть новшества Иванилова была такова… Конвейеры для сборки похожи на длинные столы с медленно двигающейся металлической поверхностью. Сюда, на эти столы, приходят части рессор, так называемые радиусы, которые сборщики подбирают в «гармошку» и скрепляют ее болтами. До того, как попасть на конвейер, радиусы проходят по цеху длинный путь: в заготовительном отделении полосу рессорной стали режут на заготовки нужной длины, потом заготовки двигаются дальше — их сверлят, округляют, затачивают под нужным углом, закаливают в термических печах, отпускают…
Заторы получались всегда из-за двух отделений: заготовительного и термического. Во главе каждого стоял начальник участка, и каждый стремился выполнить только свой план, а дальше — хоть трава не расти. Что получалось? Часа, допустим, два подряд в заготовительном отделении режут заготовки одной длины — для верхнего радиуса рессоры. Потом принимаются за средний радиус, за нижний… Могут начать и в обратном порядке или вообще с какого-нибудь срединного радиуса. В результате отделение выполнит план и в объеме, и в номенклатуре.
В термическом отделении в завершение всего соберут эти радиусы, что называется в охапку — и в печь.
К конвейерам приходила такая мешанина из радиусов, что сборщики, вместо того чтобы собирать рессоры, как это и положено на конвейерах, основное время тратили на подбор нужных радиусов, и производительность их труда была очень низкой.
— Сплошная кустарщина, невозможно организовать поточное производство, — сказал на партбюро Иванилов. — Необходимо сделать семь независимых друг от друга ниток во главе со старшим мастером, а начальников отделений сократить.
Старший мастер каждой технологической нити теперь отвечал за все движение рессорных листов комплекта от их заготовки до готовой рессоры. И его работа и работа всего коллектива пролета подчинялась только интересам сборщиков конвейеров — она расценивалась по числу готовых рессор.
Ясно, что при такой организации труда коллектив пролета оказывался заинтересованным в подборке комплекта листов, и на конвейер они стали приходить уже подготовленными партиями.
Это предложение поначалу и вызвало бурю протестов: сказалась инертность, давно укоренившаяся в цехе привычка работать по-старому. Назрел острый конфликт между начальником цеха и отдельными мастерами.
Драматичный конфликт, но в то же время и комический.
— Это дело не пойдет, — упрямо заявляли некоторые. — Ничего не получится.
Иванилов вопрошал:
— А почему?
— Потому что не выйдет.
— Но почему?
— Так ведь не получится.
Такой разговор, честное слово, не выдумка: он почти протокольный. На какое-то время Алексей Павлович даже потерял уверенность в себе и вечерами заново все подсчитывал и пересчитывал. Но вроде все получалось.
Партийная организация цеха поддержала новшество Иванилова, а директор завода подписал приказ о переходе на новую технологию и о новом штатном расписании. Тогда некоторые мастера и рабочие пришли к нему в кабинет и заявили:
— Или пускай Иванилов уйдет из цеха или уйдем мы.
— Но почему? — спросил директор.
И в кабинете Николая Петровича прокрутился точно такой разговор, какой имел место в кабинете начальника цеха.
Даже терпеливый Богданов — и тот вспылил. Он вышел из кабинета, но скоро вернулся и сказал:
— Хватит бесплодных разговоров. Хотите — работайте. Хотите — нет. Там у секретаря на столе приготовлена стопка чистой бумаги. Кто хочет уйти из цеха — пишите заявление. Другую работу найдем всем.
Кто-то пытался вставить еще слово, но директор поднял руку:
— Нет. Хватит разговоров.
Все гурьбой пошли из кабинета.
Выждав немного, директор и Иванилов вышли в приемную. Чистая стопка бумаги как лежала на столе, так и осталась лежать — никто не взял и листа.
Директор засмеялся и сказал Иванилову:
— Считай, что это победа. Но теперь держись.
Забегая вперед, скажем, что новшество в организации производства явилось определяющим в борьбе за дело огромной важности — за качество рессор. Почему? Очень просто: поскольку все успехи коллектива зависели теперь лишь от сборочных конвейеров, то на них и стали обращать главное внимание. Сразу же выяснилось, что если на всех подготовительных операциях повысится качество работ, то с конвейеров неуклонно будет сходить все больше и больше рессор, сборщики все меньше и меньше времени будут тратить на подбор радиусов.
В конце 1973 года все рессоры цеха выдержали экзамен на первую категорию. В 1975 году двадцать четыре рессоры цеха получили заводской Знак качества. А в самом конце девятой пятилетки, став на трудовую вахту в честь XXV съезда партии, коллектив цеха предъявил две рессоры на аттестацию для получения государственного Знака качества. И экзамен рессоры выдержали успешно.
Но это уже было без Иванилова: начальником рессорного цеха теперь работал Андрей Прокопьевич Костромин.
— Новый начальник цеха такой же, как и Иванилов. Они даже внешне очень похожи. Вы заметили? Вот-вот… — говорил мне Богданов. — Иванилов все закрутил, перевернул — и дальше в путь. А Костромин достижения цеха не спеша углубляет.
Но прежде чем расстаться с рессорным цехом, хочется рассказать еще об одном событии, случившемся при Иванилове. Интересно все-таки иногда тянется ниточка: от директора — к Иванилову, от Иванилова…
Короче, пришел к нему в кабинет заводской конструктор Евгений Спиридонович Романов, присел к столу, подался в сторону начальника цеха и почему-то чуть ли не шепотом спросил:
— У тебя термические печи сколько без ремонта работают?
Иванилов насторожился: эти печи были самым больным местом цеха. Ролики конвейера печей, по которым при температуре в тысячу градусов шли рессорные листы, быстро сгорали.
— Полмесяца терпят, а иногда месяц, — усмехнулся Алексей Павлович.
— Мало, да? — осведомился конструктор.
— Да ты что выспрашиваешь? Посочувствовать зашел?
Романов смущенно улыбнулся.
— Понимаешь, какое дело?.. У меня есть интересное предложение, но честно хочу предупредить — оно уже лет пять лежит отклоненным в БРИЗе… На мой взгляд, идея хорошая. И не ради денег мне это надо, просто точно знаю, что хорошая идея, зазря пропадает.
— В чем суть? — деловито спросил Иванилов.
— В выносе конвейера из зоны активного нагрева.
Конструктор взял листок и карандаш и принялся быстро набрасывать схему. Показалось все это интересным и нужным: конвейер приподымался ввысь на огнеупорных петушках, а тянущая цепь зафутеровывалась огнеупорным кирпичом, в поде печи.
— Торопиться не будем, — сказал Иванилов конструктору. — Сначала все до конца взвесим. Но думаю — дело пойдет.
Взяв в бюро рационализации и изобретательства насквозь пропыленную папку с расчетами и схемами Романова, Алексей Павлович отправился к директору завода.
— Вот, — сказал он. — Находка. Думаем внедрять.
Директор посмотрел все, подумал и спросил:
— А сколько времени все это займет?
— Ну, месяца два, наверное.
Николай Петрович погрозил пальцем.
— Ишь какой… Внедряй. Но за месяц.
Давно уже у Иванилова сложились самые хорошие отношения с коллективом цеха. Он посоветовался с мастерами, и они, чтобы обезопасить цех от всякой случайности, обеспечили большой задел рессор.
После этого термические линии остановили.
Печи переоборудовали в полтора месяца. Производительность их сразу возросла на тридцать процентов.
А когда прошло время, оказалось, что конвейеры печей могут работать без ремонта по полгода и больше.
Оказалось еще, что такая термическая линия — вообще новая в стране. Но самое главное даже, может быть, и не в этом. Главное в том, что Евгений Спиридонович Романов, талантливый человек, воспрянул духом. Сейчас он кандидат технических наук и работает на заводе главным технологом.
За успехи, достигнутые коллективом рессорного цеха в восьмой пятилетке, Алексея Павловича Иванилова наградили орденом Ленина. Наградили и… перевели начальником цеха горячих штампов. Нового на заводе цеха.
С пуском в 1971 году цеха горячих штампов коллектив завода внес свой первый, действительный, вклад в развитие в стране научно-технической революции. Значение этого цеха распространяется далеко за пределы Челябинского кузнечно-прессового завода, а тема самого Иванилова приобретает здесь такое звучание, что об этом хочется рассказать особо.
ЦЕХ ГОРЯЧИХ ШТАМПОВ. Откровенно говоря, когда Алексею Павловичу предложили возглавлять новый цех, то он растерялся и даже обиделся. Едва-едва вытянул из прорыва рессорный цех, сдружился с его коллективом и — пожалуйста — принимай новый. А нового цеха, как такового, еще и не было: лежала строительная площадка, со всех сторон продуваемая ветром, на ней поднимались первые опоры. Пока что, выходит, просто нет никакого цеха. Пока есть лишь участок горячих штампов. И этот участок ругают все, кому не лень: он не в состоянии обеспечить молотовыми и прессовыми штампами два кузнечных цеха — завод на семьсот тысяч рублей в год закупает штампы на стороне.
Все продумав, как ему тогда казалось, Иванилов ответил:
— Не пойду.
Заставить его, понятно, никто не мог. Никто и не хотел заставлять. Но вот если уговорить — другое дело. Иванилова уговаривали и в кабинете директора и в парткоме.
Но он заупрямился:
— Не хочу — и все. Не надо давить мне на психику.
Пожалуй, главную роль сыграла кем-то вскользь брошенная фраза:
— Сколько тебя помню, всегда ты ратовал за переворот в производстве. Все уши нам прожужжал. А теперь, когда представляется настоящая возможность для этого поработать, ты решил спрятаться в кусты…
«Правда ведь, — подумалось Иванилову. — Так и получается. Старею, что ли? И то: уже под пятьдесят… Но разве это конец?»
— Ладно. Хватит стыдить. Согласен.
Теперь для Алексея Павловича нет ничего дороже нового цеха. Ходить за ним по цеху — одно удовольствие. Просторно, светло, уютно, тихо. Посредине — стоит высокая, до плеч человека, ванна аквариума, точнее даже, нет, не ванна, а небольшой бассейн с зеленоватыми стеклами, с выложенными кафельной плиткой перегородками; когда смотришь сквозь стекло в аквариум, то рыбы выплывают из его глубин, откуда-то из зарослей, собираются резвой стайкой.
Положив на ванну бассейна доски, художник цеха — то присаживаясь на корточки, то поднимаясь во весь рост — рисовал на доске панораму: невысокие горы и отсвечивающие голубизной сосны, сбегавшие к берегу озера.
Достаточно уже находившись по цеху, я с удовольствием смотрел и на то, как он рисует, и на рыб, раздувавших за стеклом жабры.
— Так что, пошли дальше? — тронул меня за руку Иванилов.
— Постоим немного, отдохнем, — ответил я и полез в карман за сигаретой.
Неожиданно Иванилов прямо-таки с детской непосредственностью чему-то обрадовался.
— Вот-вот, отдохнем… — с торжеством в голосе произнес он. — Знаете, чем лучше всего снимается утомляемость? Водой, природой. Вот мы и решили организовать в цехе такой уголок природы. Всю смену у рабочего крутится перед глазами фреза… Устанет, подойдет сюда покурить — и перед взором его все новое. По мнению некоторых, это на десять процентов повышает производительность труда. Но не это главное. Здоровье лучше сохраняется.
Но все это, как говорится, лирика: внешний вид цеха является как бы отражением его внутренней сущности.
Главная суть в том, что во время строительства цеха наметился революционный переворот во всем штампо-инструментальном хозяйстве.
Обрубая по своему обыкновению окончания фраз, Иванилов громко говорил:
— Подумайте, что получается… Автомобильная промышленность стоит сейчас по оснащенности новой техникой, по культуре производства, можно сказать, на втором месте в стране. После самолетостроения. А вспомогательным цехам помогают очень плохо: они находятся на уровне тридцатых годов. Здесь полным-полно кустарщины, а технология крайне отсталая — индивидуальная. Но инструментальная оснастка имеет огромное значение. Наш завод на эту оснастку тратит четыре с половиной — пять миллионов рублей в год. От оснастки зависит и качество кованых и штампованных деталей.
Подобные порядки Алексей Павлович мог ругать с чистым сердцем и спокойной совестью: сам он сделал все, чтобы их поломать.
Еще знакомясь с документацией на техническую оснастку нового цеха, обсуждая ее с назначенными в цех инженерами, с опытными мастерами, он обратил внимание — все в цехе строилось по старому принципу индивидуальной технологии.
— Похоже, что так, — согласились с ним.
Стало ясно, что если вот сейчас, в разгар строительства, все не поломать, то новый цех, едва вступив в строй, сразу же и устареет.
Все осложнялось тем, что пока были только твердые убеждения и мысли. А опыта — никакого. По всей стране в штампо-инструментальном хозяйстве еще господствовала старая технология.
Надо было начинать самим. С нуля.
Хорошо, что Иванилов теперь был уже не один. В цехе подобрался очень хороший коллектив, и его поддержали, они вместе разработали свою программу переоборудования цеха и обратились с этим в дирекцию.