В. Тренин. Рабкор и беллетрист
В. Тренин. Рабкор и беллетрист
Работа рабкоров выросла непосредственно из социально-экономических условий нашей советской действительности.
Не нужен лингвистический анализ для того, чтобы отметить в самом слове «рабкор» момент связи человека с определенным производством.
В противовес буржуазным разновидностям газетного корреспондента, рассматривающим события со стороны (обыкновенно со стороны их возможной сенсационности), рабкор — рабочий корреспондент — пишет о фактах, встречающихся в сфере хорошо ему известного производства и производственного быта.
Это особенно ясно подчеркивается дифференциацией рабкоровской профессии: желдоркоры, военкоры, селькоры и проч.
Рабкоровское движение возникло стихийно, но уже давно встал вопрос о месте рабкоровской работы в условиях нашей журналистики и о дальнейшей учебе рабкоров.
Достаточно отчетливо наметилась одна тенденция: повышение литературной квалификации рабкоров с целью превращения их в писателей-беллетристов.
Так думают некоторые наши руководители литературной политики; так думает Максим Горький, напечатавший недавно свое поучение рабочим журналистам.
Можно подумать, что весь вопрос в иррациональном человеческом свойстве, которое называется литературным талантом. Если рабкор одарен литературно, то ему нужно перечесть известное количество классиков, буржуазных и пролетарских, овладеть литературным стилем и приняться за большое социальное полотно. И тогда он сменит скромное звание рабкора на импозантный титул писателя, получит членский билет в доме Герцена, и вообще все будет удивительно благополучно и полезно для задач культурной революции!
Между тем, вопрос о взаимоотношении рабкоров с остальными категориями писательской профессии гораздо более сложен.
В работе рабкора прежде всего важен его метод. А метод рабкора диаметрально противоположен методу писателя-беллетриста.
При некотором сужении темы можно сказать, что метод беллетриста — эстетизация восприятия постороннего человека.
Пушкин в «Капитанской дочке» описывает пугачевское движение с точки зрения ограниченного дворянчика Гринева. Толстой в «Войне и мире» все время меняет точки зрения, но к каждому событию подставляет незаинтересованных или непонимающих созерцателей (Николай Ростов, мальчик Петя, девчонка Малаша). Бабель дает воровскую Одессу через восприятие иностранца или человека с луны, видящего цветистые детали бесцветного молдаванского быта. Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» описывает дворец Екатерины с точки зрения кузнеца Вакулы. Достоевский изображает Петербург, как видение нервного ребенка («Неточка Незванова»).
Множество аналогичных примеров мы можем найти у Диккенса, Стерна, Жюля Верна, Анатоля Франса и других.
Выписывать эти примеры не стоит, чтобы не превращать статью в словарь приемов остранения.
В несколько ином виде эти приемы действуют в так называемом комическом искусстве и в гротеске. Мир, показанный, как у нас теперь принято говорить, глазами гоголевского Акакия Акакиевича или леоновского Андрея Ковякина, не отличается принципиально от мира, показанного глазами Пильняка.
Оба мира — миры эстетические, кривозеркальные, искажающие реальную перспективу вещей и событий. Вся разница между ними — в мотивировке: в одном случае — мотивировка комическая, в другом — она лирико-патетическая.
Кузнец Вакула во дворце Екатерины и Пильняк в Японии одинаково представляют собой тип «человека не на своем месте».
Но кузнец Вакула за наковальней, кузнец Вакула в производственной атмосфере, до сих пор не входил в план беллетристики, так как нормальное восприятие знакомых вещей не дает смещения и переключения семантических рядов, необходимого для художественного эффекта.
Преследуя свои эстетические цели, беллетристы сплошь и рядом пользуются даже дефективным восприятием (все эти мотивировки сном, бредом, записки сумасшедших и проч.).
Но если мы отодвинем в сторону эти крайние случаи, у нас останется «схема» беллетристического описания: точка зрения постороннего человека.
В блестящем очерке «Сквозь непротертые очки» («Новый Леф», 1928 г., № 9) Сергей Третьяков называет эту точку зрения — восприятием потребителя.
Третьяков вспоминает об эренбурговском любовании американскими паровозами и никелевой обшивкой пароходных кают как о ярком выражении этой потребительской, эстетской установки.
Действительно, когда Эренбург помещал в своем журнале «Вещь» фотографию паровоза-снегоочистителя, то паровоз ему был важен как эстетический объект; точнее — ему было важно смещение рядов, перенесение паровоза в число объектов эстетического потребления.
Но для специалиста-производителя, для инженера и машиниста фотография паровоза будет интересна с иной, функциональной точки зрения. Он по-разному подойдет к четырехцилиндровому товарному паровозу Маллета и к курьерскому Пасифику; специалисту-производителю будут ясны их специфические различия, достоинства и недостатки, которые в глазах потребителя заслонены грандиозными размерами обоих паровозов.
Метод рабкоров — это описание фактов с точки зрения специалиста-производителя.
Поэтому рост рабкоров в направлении к художественной беллетристике невозможен, так как и большие романные формы и малые, новелльные — в одинаковой степени основаны на потребительском методе.
Единственно правильный путь рабкоров — это расширение формы рабкоровской заметки до размеров производственного очерка.
Вопрос о стиле не должен решаться оторванно от метода рабкоров. Нельзя учить рабкоров литературному языку, потому что этих литературных языков много, и неизвестно, какой из них лучше для рабкора. Надо думать, что все они хуже.
Рабкор должен научиться описывать вещи не остраненно и не метафорически, а производственно, рассматривая каждую вещь в процессе ее действия, в ее рабочей диалектике. Этому можно научиться не в беллетристике, а в специальной литературе — научно-технической.
Только таким путем из рабкоровских рядов вырастут очеркисты, нужные советской печати, а не беллетристы, которые не находят себе места ни в художественной литературе, ни в газете.