С. Третьяков. О том же (Писатель на колхозе)

С. Третьяков. О том же (Писатель на колхозе)

Когда Виктор Шкловский говорит о том, что писатель должен обязательно иметь какую-то профессию кроме писательства, это значит, что писатель должен вступить с действительностью в деловые отношения.

Я знаю только один случай, когда писательство и вторая профессия совпадают. Это — репортер-очеркист, специально существующий в газетном аппарате для того, чтобы фиксировать действительность. Но и тут не обходится без внелитературной специальности. Очеркист, если он добросовестен, попав в новую, незнакомую ему обстановку, дает фактам не свои оценки, а оценки тех людей, которые находятся с фактами в деловой связи. Очеркист опросит старожилов, специалистов, знающих людей и приведет их мнения, не пытаясь выдавать за собственные.

Там же, где писатель хочет воспринимать вещи со своей «писательской вышки», получается фальшь.

Такой фальшью были полны летние (1928 года) мечтания некоторых наших московских писателей — вот, мол, вскинем мы на плечи себе котомки, пойдем бродяжить, будут у нас встречи, будет материал для беллетристики.

Когда бродяжил Горький, он это делал не потому, что ему так нравилось, а такова была его жизнь. Если он попадал в переделку, ему приходилось туго. А нашим инсценированным бродягам, в случае какой-нибудь беды — стоит только добраться до ближнего поселка, до сберегательной кассы, до телеграфного окошечка, до поездного билета. Их восприятие — это точка зрения прогуливающихся дачников.

В настоящее время писательство переживает резкий сырьевой кризис. У него не хватает материала о чем писать.

События эпохи гражданской войны были основным сырьем, из которого наше писательство в последующие годы делало рассказы, повести и романы.

Но когда темы эти израсходовались и перед писателями встал вопрос о материале поновее и позлободневнее, такого материала у них не оказалось, ибо жизнь писателя после эпохи гражданской войны протекала между письменным столом, редакциями, дачей, местами писательских отдохновений и литературными эстрадами.

Но этот маршрут лежит в стороне от ведущих сил современья. Вот почему в последнее время писатели, учуяв катастрофическое свое положение, усиленно потянулись за сырьем к действительности.

Вот тут бы и брать газете писателя за жабры, используя его литературную тренировку на славном посту очеркиста.

Конечно, писателю, мыслящему о себе с большой буквы, пришлось бы поступиться капризным желанием своим — обязательно «входить в жизнь с передней площадки». Его беллетристическая свобода творчества была бы соответственно ущемлена рамками газетных требований. Газета заставила бы его выражать не «особое мнение» литератора-одиночки, а то, что нужно сегодняшнему абзацу плана социалистического строительства.

Мне кажется, что именно этот сырьевой голод дал возможность Колхозцентру сгруппировать летом довольно большое количество писателей около мысли поехать на колхозы и описать их.

Всячески приветствуя впрягание литераторов в публицистическую запряжку, я должен отметить, однако, в этой отправке писателей две отрицательные черты. Во-первых, писателям не давалось на колхозе никаких деловых поручений (у них не создавалось второй профессии, кроме писательской); а, во-вторых, они не получали точных заданий — что описывать и как описывать (отсутствие репортерской установки). Они ехали почти как прогулочники с котомкой.

Все вытекающие отсюда неудобства пришлось испытать и мне, на своей собственной шкуре, но, я думаю, что зафиксировать ошибки и неудачи будет полезно, ибо колхозы — это первостепеннейший материал, который только впервые сейчас поднимается на концы журналистских перьев. А ведь «колхоз» в советской литературе должен быть нами противопоставлен «имению» в литературе классической, «коммуна» — дворянскому гнезду.

Перед отъездом мне сильно мечталось попасть на колхоз в качестве какой-нибудь деловой фигуры, ну, хотя бы завклубом. Но заранее об этом списаться было трудно, да и на такую работу ехать надо не на короткий срок. Затем было у меня опасение следующего рода — я буду на колхозе жить за счет коммунаров — не свяжет ли это меня в смысле резкости моих суждений и отзывов? Но это оказалось немыслимым (да и ненужным), ибо весь бытовой уклад коммуны, где я был, исключает возможность непосредственных расплат за стол и квартиру, не говоря уже о том, что коммунары рассматривают себя как одну семью и обижаются: как это так их гость платить будет?

Возникла перед отъездом также мысль поселиться где-нибудь в селении рядом с колхозом, а на колхоз только захаживать. На месте я понял всю фантастичность этого намерения — от ближайшего селения до колхоза было слишком далеко, да и увидать при этих условиях удалось бы много меньше.

Пришлось жить на положении любопытствующего гостя-писателя.

Через два дня после приезда один из коммунаров подошел ко мне:

— Вот, товарищ, смотрел я в нашей библиотеке, но ваших книг не нашел. Может, назовете какую?

Это меня проверяли как писателя. Я дал на прочитку захваченные свои книжки.

Держались первое время несколько замкнуто, настороженно. Показывали себя с лицевой стороны. Когда я набредал на скрываемый дефект, сердились — «кто вам это сказал?» Чувствовалась невысказанная реплика: «Напишет еще, чего не надо».

С писанием о себе были уже знакомы, но ни одна книжка их не удовлетворяла, особенно же беллетристический рассказ под заглавием «Степное сердце». Коммунары в этом рассказе названы чуть измененными именами. Стиль книги приподнятый:

… За курганами человек шепчется с ветрами.

В его сердце — ни радость, и нет ласки.

Зверь.

По-звериному шел он через горы и камни в степь.

Прошел мимо.

И ветры проходят мимо.

— Что за зверь такой, — говорили коммунары, — не понимаем.

Выискивали непонятные слова из местных говоров и пожимали плечами — не говорили мы так.

В рассказе есть абзац:

«А вечером коммуна жалась тесно в особняке и чутко, затаив дыхание, слушала лекцию о почве».

А агроном коммуны, тот самый, о котором шла речь в абзаце, под сочувственный смех коммунаров пояснял:

— Действительно, попробовал я коммунарам как-то лекцию о почве прочитать, так они у меня с первых слов все позаснули.

В рассказе «затаив дыхание», а в действительности «позаснули».

Так патетический рассказ стал юмористическим чтивом для своих персонажей и грозным предупреждением для беллетристов.

Я приехал на колхоз будучи полным профаном в сельском хозяйстве вообще и в колхозном деле в частности. Что я мог делать? Во-первых, заниматься так называемыми художественными описаниями. Ну, скажем, говорить, как шелестят мучнистые листья тополей в июльском зное. Или, скажем, что у какого-нибудь дяди Акима натруженная шея в таких же морщинах, как и пашня, над которой он стоит. Или, что, скажем, какая-нибудь деваха сконфуженно закрывается загорелым локтем.

Я мог довольно легко разобраться в фактах из биографии коммуны по протоколам, записям, документам.

Гораздо уже труднее было выспросить у коммунаров их сегодняшние настроения, потому что народ это очень сдержанный, в особенности же, я думаю, с писателем.

Трудно приходилось, когда надо было себе уяснить процесс постепенного изменения системы оплаты рабочего времени в коммуне. Процесс в то же время интереснейший, ибо в нем отражалось, какими способами коммуна извлекала из коммунаров максимум инициативы, хозяйственности и производительности.

И совсем уже мне приходилось туго, когда речь заходила о том, правильный ли в коммуне севооборот? Рационально ли поставлено тракторное хозяйство? Сколько в неурожае текущего года процентов стихийного бедствия и сколько собственных ошибок? Падает или растет себестоимость единицы продукта? Надо ли развивать зерновое хозяйство во что бы то ни стало или же правильнее переходить на животноводство? Как строить колхозный куст? Каков оптимальный размер коммуны? По всем этим вопросам я был отдан во власть местных информаторов и превращен в простого записывателя их мнений.

Но эти вопросы были самыми главными, и в них надо было критически разбираться. Вот почему, вернувшись с колхоза, мне пришлось заняться самой трудной частью работы, а именно, ввести себя в курс агрономических, технических и организационных вопросов сельского хозяйства.

Кроме того, я уговорился с товарищами-колхозниками в следующий раз поехать к ним на долгий срок и обязательно на конкретную работу. Работа заставит людей обращаться ко мне за делом, а не просто из любопытства, а организационно-технические познания дадут возможность читать и расшифровывать те стороны колхозной экономики, которые, к сожалению, были для меня закрыты в первый пробный приезд.