Глава 5 КАК УЖАСНО НЕМЦЫ БОЯЛИСЬ ВТОРЖЕНИЯ СТАЛИНА
Глава 5
КАК УЖАСНО НЕМЦЫ БОЯЛИСЬ ВТОРЖЕНИЯ СТАЛИНА
Глава называется «С немецким разговорником по Смоленской области». В ней Суворов-Резун делает все новые открытия. Да еще какие!
«Единый замысел советского вторжения существовал и германской разведкой в общих чертах был вскрыт. Утром 22 июня 1941 года германский посол фон дер Шуленбург товарищу Молотову этот план довольно точно обрисовал. Еще и бумагу вручил. На память. Этот вскрытый германской разведкой советский замысел вторжения собственно и явился причиной и поводом германского вторжения как предупредительной акции самозащиты от неизбежного и скорого нападения».
Новейшая, смелая, прямо дерзкая версия начала Великой Отечественной войны!
Раньше все знали, что Шуленбург вручил документ, в котором говорилось, что, сосредоточив «все имеющиеся русские вооруженные силы на длинном фронте от Балтийского до Черного моря», СССР «создал угрозу рейху» и что СССР вступил в сговор с Англией «в целях нападения на немецкие войска в Румынии и Болгарии» (От Барбароссы до Терминала. М., 1988. С. 47). Никакого плана «советского вторжения» Шуленбург не предъявлял, и в его заявлении говорилось лишь о некоей потенциальной угрозе рейху.
Не было у немцев советского плана нападения на Германию.
Никогда.
Ни до войны, ни во время войны, ни после нее. Черную кошку не найти в темной комнате — особенно когда этой кошки там нет.
Немецкий историк М. Мессершмидт тщательно изучил дневники и письма немецких солдат, относящиеся к июню 1941 года. В книге «Operation Barbarossa» (Salt Lake Sity. 1961) есть его статья «Июнь 1941-го в немецких дневниках и мемуарах», в которой на странице 207 он пишет следующее:
«Если бы вермахт начал наступление против Красной Армии, тоже готовый к наступательным операциям, то можно было бы ожидать огромного числа свидетельств этой наступательной готовности в дневниках и мемуарах — тем более охотно это фиксировалось бы ввиду того, что помогало бы отрицать преступления самой германской армии. Но никаких признаков дневники и мемуары не выявляют».
Исключением было лишь одно-единственное свидетельство: перед Нюрнбергским трибуналом начальник штаба верховного главнокомандования вермахта Кейтель говорил о превентивном характере нападения по СССР. Но Кейтель, ответственный за многие злодеяния, писал тогда и мемуары, в которых пытался обелить свои действия. Каких-либо доказательств агрессивных намерений Сталина Кейтель не привел. Он лишь сказал, что в агрессивности Сталина его убедил — уже после нападения вермахта — Гитлер.
Ну а какие аргументы могли быть у Гитлера?
18 мая 1942 года, ведя беседу за столом, Гитлер сообщил, что именно их борьба с Россией «наиболее четко доказала, что глава государства должен первым нанести удар в том случае, если он считает войну неизбежной».
В обнаруженном у сына Сталина и написанном у одного из его друзей незадолго до нашего нападения письме говорилось буквально следующее: он «перед прогулкой в Берлин» хотел бы еще раз повидать свою Аннушку.
Если бы он, Гитлер, прислушался к словам своих плохо информированных генералов и русские в соответствии со своими планами опередили нас, на хороших европейских дорогах для их танков не было бы никаких преград» (Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1993. С. 303).
На самом деле это письмо было найдено не у сына Сталина, а было предъявлено ему, Якову Джугашвили, на допросе с целью прокомментировать. Яков заявил, что никакого нападения в СССР не готовилось.
Таким образом, в качестве аргумента Гитлер имел одно-единственное, неизвестно кем написанное письмо! Это ясно говорит только о том, что никаких серьезных аргументов у него не было даже в 1942 году.
После нападения на Россию Гитлер в своей речи, оправдывая нападение вермахта, говорил о большом количестве советских танков, захваченных и уничтоженных на западной границе СССР. Но большое число танков на границе само по себе еще не свидетельствует о желании напасть. Это косвенно признал и сам Гитлер, сказав 4 августа 1941 года Г. Гудериану: «Если бы я знал, что у русских действительно имеется такое количество танков, которое приводится в вашей книге, я бы, пожалуй, не начал эту войну». Другими словами, танки Сталина Гитлер не расценивал как угрозу агрессии, требовавшей превентивного удара.
На том же Нюрнбергском суде Кейтель сообщил, что перед нападением на Россию он направил Гитлеру записку, предостерегая его от нападения на СССР. Гитлер отреагировал резко.
«Разговор свелся к весьма односторонней нотации Гитлера, заявившего, что мои соображения его никоим образом не убедили и моя оценка стратегической обстановки неправильна. Неверна и моя ссылка на прошлогодний договор с Россией: Сталин так же, как и он сам, не станет больше соблюдать его, если положение измениться и предпосылки для него исчезнут» (Откровения и признания С. 338).
Слова Кейтеля знаменательны. «Сталин… не станет больше соблюдать его [договор], если положение изменится». Значит, Сталин договор соблюдал.
Далее Кейтель говорил про Гитлера: «Он был одержим идеей: столкновение так или иначе, но обязательно произойдет, и было бы ошибкой ждать, когда противник изготовится и нападет на нас».
Выходит, Гитлер сам свидетельствует, что противник его еще не «изготовился».
Кейтель до Нюрнбергского трибунала утверждал, что министр иностранных дел Риббентроп согласился с ним попробовать отговорить Гитлера от его «русской авантюры». Отговорить Гитлера пытались также командующий ВВС Г. Геринг и командующий ВМФ Э. Рёдер (там же. С. 339). А это значит, что данных о якобы готовившемся Красной армией нападении не было и у них.
Лееб «оставался в оккупированной Южной Франции до 25 октября, когда группа армий «Ц» была переброшена в Дрезден, чтобы начать подготовку вторжения в Россию. Лееб протестовал против этой новой авантюры. Он предвидел возможные последствия, в том числе и вступление в войну Соединенных Штатов» (М и т ч е м С. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы. Смоленск, 1999. С. 181). 22 июня 1941 года Лееб командовал группой армий «Север».
«В 1941 году Бок выражал несогласие со вторжением в Советский Союз и даже отказался во вверенной ему группе армий выпустить пресловутый «приказ о комиссарах» (там же. С. 209). 22 июня 1941 года Бок командовал группой армий «Центр».
«Герд фон Рундштедт был с самого начала против этой авантюры в России» (там же. С. 394). Рундштедт 22 июня 1941 года командовал группой «Юг».
Таким образом, командующие всеми тремя группами армий, вторгшихся в Россию 22 июня 1941 года, были против войны!
Генерал-фельдмаршал Рейхенау, презрев воинскую субординацию, предпринял попытку переубедить Гитлера. «Весной 1941 года Рейхенау подготовил подробный и объективный доклад о нежелательности войны с Россией и отослал его Гитлеру, минуя промежуточные инстанции.
После того как Гитлер отмахнулся от этого документа, Рейхенау, судя по свидетельствам генералов Роэрихта, Ферча, фон Фитингофа и Шпейделя, стал относиться к нему критически в целом» (там же. С. 166). 22 июня 1941 года Рейхенау командовал 6-й армией.
Э. фон Манштейн писал:
«Много спорили о том, носило ли развертывание сил Советской Армии оборонительный или наступательный характер. По числу сосредоточенных в западных областях Советского Союза сил и на основе сосредоточения больших масс танков как в районе Белостока, так и в районе Львова, можно было предполагать
— во всяком случае, Гитлер так мотивировал принятое им решение о наступлении, — что рано или поздно Советский Союз перейдет в наступление. С другой стороны, группировка советских сил на 22 июня не говорила в пользу намерения в ближайшее время начать наступление… 22 июня 1941 г. советские войска были, бесспорно, так глубоко эшелонированы, что при таком их расположении они были готовы только для ведения обороны» (Манштейн Э. фон. Утерянные победы. Смоленск, 1999. С. 198–200).
Так что Манштейн не считал фуппировку советских войск у границы угрожающей.
Командующий 2-й танковой группой Г. Гудериан на вопрос, за сколько дней он достигнет Минска, ответил: «5–6 дней» (Гудериан Г. Воспоминания солдата. С. 126). До Минска он действительно дошел за 5 дней, а Гот, идя другим путем, — за 4 дня. Вряд ли Гудериан, называя столь малый срок для такого значительного продвижения, считал, что основные советские войска сосредоточены на границе и готовы к бою.
Командующий 3-й танковой группой Г. Гот, по-немецки педантично описывая подготовку плана нападения на СССР, сообщает:
«В это время Гитлеру, который собирался начать наступление на Россию еще осенью, доложили, что сосредоточение и развертывание войск вдоль восточной границы займет от четырех до шести недель. Целью операции указывалось «разбить русскую армию или, по крайней мере, продвинуться в глубину русской территории настолько, чтобы исключить возможность налетов авиации противника на Берлин и Силезский промышленный район».
31 июля Гитлер изложил свои намерения более конкретно. Он заявил, что охотнее всего начал бы наступление на Россию уже в этом году. Но этого нельзя делать, так как военные действия захватят и зиму, а пауза опасна; операция имеет смысл только если мы разгромим Россию одним ударом» (Гот Г. Танковые операции; Гудериан Г. «Танки — вперед!». Смоленск, 1999. С. 22).
Другими словами, нападение поначалу замышлялось осенью, но его отложили из-за зимы и нехватки времени на развертывание войск. Если бы Гитлер наносил превентивный удар по изготовившемуся врагу, откладывание этого удара было бы опасным. А Гитлер потом еще раз перенес нападение: с 16 мая на 22 июня.
На совещании 22 июля 1940 года Гитлер сказал: «Сталин заигрывает с Англией с целью заставить ее продолжать войну и тем самым сковать нас, чтобы иметь время захватить то, что он может захватить, но не сможет, если наступит мир. Он стремится к тому, чтобы Германия не стала слишком сильной. Однако никаких признаков активного выступления России против нас нет» (Уткин А. Россия над бездной. Смоленск, 2000. С. 331).
Именно на этом совещании главнокомандующий сухопутными силами Германии фельдмаршал Вальтер фон Браухич получил указание Гитлера начать разработку плана нападения на СССР. Таким образом, нападение на СССР не было просто желанием «рубануть первым».
«Генерал Лоссберг, помощник Йодля в штабе командования вермахта, слышал вопрос Гитлера, сможет ли он нанести удар по Советскому Союзу после победы над Британией» (там же). Опять же, это отнюдь не вопрос о русском ударе в спину…
Гитлер был настолько уверен в успехе плана «Барбаросса», что 17 февраля попросил Йодля составить план вторжения в Индию через Афганистан, которое должно было осуществляться после разгрома Советских Вооруженных Сил. 17 февраля 1941 года советские войска еще к границе не подтягивались — началось подтягивание только немецких. Паулюс в советском плену описал военные игры, проведенные под его руководством в конце ноября — начале декабря 1940 года, на которых отрабатывались основные вопросы войны с Россией. По окончании игр со специальным докладом выступил начальник отдела иностранных армий «Восток» полковник Киндель. «Выводы докладчика, — свидетельствовал Паулюс в заявлении Советскому правительству, — были построены на предпосылках, что Красная Армия — заслуживающий внимания противник, что сведений об особо важных приготовлениях не было и что военная промышленность, включая вновь созданную восточнее Волги, была высокоразвитой» (Волков Ф. Д. За кулисами Второй мировой войны. М., 1985. С. 67).
В. Шелленберг, в июне 1941 года начальник АМТ6, службы разведки за рубежом, писал:
«Несмотря на склонность Канариса недооценивать успехи русских в области военной техники, в последних наших беседах он высказывал серьезные опасения по поводу того, что Германия может оказаться втянутой в войну на два фронта со всеми вытекающими отсюда последствиями». Канарис был главой абвера, разведывательной службы, и, если бы его разведка располагала данными о готовившемся Сталиным нападении, он должен был настаивать на скорейшем превентивном ударе по России.
Когда 22 мая Гальдеру доложили результаты воздушной разведки, он сделал вывод: «Аэрофотосъемки подтверждают наше мнение о решимости русских удержаться на границе». Это порадовало Гальдера: жесткая оборона давала немецкой армии шанс заключить приграничные части в мешки и разгромить основные силы Красной Армии западнее Двины и Днепра. Немцы разгромили приграничные части Красной Армии именно из-за их жесткой обороны, обрекавшей их на окружение. Мобильные части, призванные закрывать бреши в обороне, были во втором эшелоне и вовремя не подоспели.
Генералы Маркс и Лоссберг, ответственные за германское планирование в 1941 году, категорически исключали наступательные действия Красной Армии даже в случае нападения на нее.
А вот что писал в своих дневниках Геббельс:
«14 апреля 1941. Хорошо обладать силой. Сталин явно не хочет познакомиться поближе с немецкими танками».
«4 мая 1941. Первого мая в России был военный парад с пылкими речами и громогласными восхвалениями великого Сталина. Однако внимательное ухо без труда различит в этом страх перед надвигающимися событиями.
7 мая. Сталин и его люди совершенно бездействуют. Замерли, словно кролики перед удавом».
«11 мая 1941. Москва уже не признает суверенитет оккупированных стран. Теперь она уже не признает Югославию, с которой две недели назад подписала пакт о ненападении. Невроз, порожденный страхом».
«24 мая 1941. Р. должна быть разложена на составные части… на Востоке нельзя терпеть существование такого колоссального государства…»
«29 мая. Сталин, по-видимому, понемногу разбирается в трюке. Но в остальном он по-прежнему зачарован, он как кролик перед удавом».
«1 июня 1941. Москва вдруг заговорила о новой этике большевизма, в основе которой лежит идея защиты отечества. Это совершенно ясно. Но это все же подтверждает, что большевики очутились в тисках. Иначе бы они не затянули такую фальшивую песню».
«5 июня 1941. Дрожу от возбуждения. Не могу дождаться минуты, когда разразится шторм».
«6 июня 1941. Доклад из Москвы: частично подавленное разочарование, частично грубые попытки сближения с нами, частично уже видимая подготовка. В случае конфликта правительство намерено эвакуироваться в Свердловск».
«12 июня 1941. Информация из Бессарабии и Украины: русские уставились на нас как загипнотизированные и боятся. Делать они много не делают. Они будут сбиты с ног, как ни один народ».
«14 июня 1941. Восточная Пруссия так насыщена войсками, что русские своими предупредительными налетами могли бы нанести нам большой ущерб. Но они этого не сделают. Для этого у них не хватит мужества».
«16 июня 1941. Я оцениваю мощь русских очень низко, еще ниже, чем фюрер. Изо всех, что были и есть, эта операция самая обеспеченная».
«17 июня. Частично говорят о русской всеобщей мобилизации. Я это пока считаю совершенно исключенным».
Годом позже, 14 февраля 1942 года, Геббельс написал в своем дневнике:
«Наш посол в Москве граф фон дер Шуленбург тоже не имел никакого представления о том, что рейх намерен совершить нападение [на Советский Союз]. Он постоянно настаивал на том, что наилучшей политикой было бы сделать Сталина другом и союзником. Он отказывается верить, что Советский Союз готовит крупный военный удар против рейха».
9 января 1941 года Гитлер сказал Риббентропу:
«Сталин, хозяин России, — умный парень. Он не станет открыто выступать против Германии… Сейчас русские вооруженные силы — это обезглавленный колосс на глиняных ногах, но невозможно предсказать его будущее развитие. Коль скоро Россия будет разбита, лучше сделать это сейчас, когда русские войска не имеют хорошего руководства, плохо оснащены и когда русские испытывают большие трудности в военной промышленности» (Цит. по: Уткин А. Россия над бездной. С. 301).
Итак, политические и военные лидеры Третьего рейха — Гитлер, Геббельс, Геринг, Канарис, Риббентроп, Шуленбург, Рёдер, Кейтель, Рунштедт, Бок, Рейхенау, Гудериан, Бок, Йодль, Маркс, Лоссберг, Паулюс — 22 июня 1941 года не исходили из страха перед нападением Сталина.
Не обнаружили изготовившихся к броску советских войск и простые немецкие солдаты. Л. Штейдле встретил 22 июня на границе в районе Бреста. Вот его свидетельство:
«На следующее утро в 5. 30 вдоль всей границы начался артиллерийский огонь небывалой силы. Подавлялся каждый объект, который мог служить обороне. Одновременно немецкая авиация начала массированные налеты. Все это говорило о том, что началось тщательно и заблаговременно подготовленное вторжение.
Через несколько минут после начала артиллерийской подготовки вспыхнули пожары. Находившиеся на советских пограничных заставах передовые части были быстро опрокинуты. На моем участке никакого сопротивления не было. Только со стороны Малкино был слышен шум пехотного боя и раздавались взрывы. Непрерывно почти на бреющем полете над нами летели на Восток эскадрильи и отдельные бомбардировщики.
Как и капитан медицинской службы доктор Бергманн, я следовал за батальоном верхом на коне. Вскоре мы достигли высоты с пологими склонами и тригонометрическим знаком. Тут, наверху, мы увидели первого и за эти часы единственного мертвеца: пожилого сержанта-пограничника в оливково-зеленом обмундировании.
Через километр наше продвижение было на некоторое время остановлено огнем из пулеметов и винтовок. Вскоре наша головная походная застава наткнулась на недостроенные легкие полевые укрепления. Солдат в них уже не было. По всему было видно, что стройка началась недавно. Вокруг валялись мотки колючей проволоки, деревянные колья, скобы, доски и мешки с цементом. Мы были поражены увиденным. Ничем не подтверждалось, что готовилось нападение, которое мы предупредили» (Штейдле Л. От Волги до Веймара. М., 1975. С. 111).
А теперь, после всех приведенных выше свидетельств, перечитаем, чтобы оживить в памяти, Суворова-Резуна.
«Единый замысел советского вторжения, — пишет он, — существовал и германской разведкой в общих чертах был вскрыт. Утром 22 июня 1941 года германский посол фон дер Шуленбург товарищу Молотову этот план довольно точно обрисовал. Еще и бумагу вручил. На память. Этот вскрытый германской разведкой советский замысел вторжения собственно и явился причиной и поводом германского вторжения как предупредительной акции самозащиты от неизбежного и скорого нападения».
После этого утверждения Суворов-Резун снова пишет о советской топографии:
«А командир 5-й гаубичной артиллерийской батареи 14-го гаубичного артиллерийского полка 14-й танковой дивизии 7-го мехкорпуса старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович попал в плен и на допросе показал: «Карты подвели Красную Армию, так как война, вопреки ожиданиям, разыгралась восточнее государственной границы». Показания сына Сталина опубликованы германским историком И. Хоффманом в российском журнале «Отечественная история» (1993. № 4. С. 26).
Это я к тому, что материал о намерениях и замыслах советского командования есть. В изобилии. При желании любой может в германских архивах найти штабеля разоблачительного материала, документов, свидетельствующих о подготовке Красной Армии к «освобождению» Европы летом 1941 года».
Итак, материалы о коварных замыслах советского командования есть! Старший лейтенант Джугашвили — это советское командование.
Над кем командование? Наверное, над Светланой Аллилуевой.
Но это, в общем, не важно. Важно, что командование говорило на допросе.
Ладно, посмотрим, что сказал на допросе Яков Джугашвили.
В каком бою он впервые участвовал?
Я забываю это место, это в 25–30 км от Витебска, у меня не было с собой карты, у нас вообще не было карт. Карт у нас не было.
У офицеров тоже нет карт?
Все у нас делалось так безалаберно, так беспорядочно, наши марши, как мы их совершали, организация была вообще безалаберной.
Как это следует понимать?
Понимать это надо так: все части и моя часть, считавшаяся хорошей… Вы спрашиваете, значит, как следует понимать, что организация была плохая? Дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне, за исключением артиллеристов, потому что переходы совершались плохо, сплошная неразбериха, никаких регулировщиков, ничего, это первое; во-вторых, вы уничтожали машины по частям.
А как это отражалось на командовании?
Оно никуда не годится (почему?), потому что оно отсиживалось в лагерях, вот и все, так было целых три года. Переходы совершались не больше чем на 30 км, к тому же один-два раза в год» (Иосиф Сталин в объятиях семьи. М., 1993. С. 73–74).
Итак, обратившись к протоколу допроса, мы видим, что отсутствие карт Джугашвили объяснял безалаберностью в своем мехкорпусе.
При допросе Джугашвили спрашивали и про планы нападения Сталина. Суворов-Резун эти строки почему-то не привел.
«Если бы красное правительство было так называемым миролюбивым правительством, почему же оно так вооружалось; Германия была вынуждена вооружаться, так как другие страны тоже вооружались и ей нужно было защищать свою страну. Советское правительство называет себя раем крестьян и рабочих! Зачем же они вооружались, если они говорят, что настроены миролюбиво и их не интересует политика других стран. Может быть, Советский Союз думал, что ему придется занять оборону и что на него нападет какая-нибудь страна?
Так. (Продолжительная пауза). Могу сказать то, что я думаю. Я изложу мою личную точку зрения. Очевидно, что существует предположение, что Германия готова напасть, а для того, чтобы предотвратить это, надо быть готовым.
Разве не бросается в глаза, что на всех знаках Советского Союза, на глобусе изображен серп и молот? Свастика и национализм — это понятия, принадлежащие одной Германии и должны быть действительны только для Германии. Почему же Советский Союз всегда изображал земной шар с серпом и молотом? Он ведь должен был указывать на мировое господство красного правительства.
И все же он повсюду прокладывает себе дорогу. Факт остается фактом. Вы ведь первые напали, правда? Не Советский Союз напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть такая речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападет первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал! Это я могу сказать. Я не знаю» (там же. С. 83–84).
Вот что сказал сын Сталина на допросе немцам.
Мог бы ответить иначе: что Сталин готовил войну. За это получил бы и паек получше, и постель помягче. Может, и авторский гонорар в английских фунтах стерлингов. Но не ответил так, как от него хотели. И потому его из Гоммельбургского лагеря для офицеров перевели в лагерь смерти Заксенхаузен.
Из доклада по поводу допроса коменданта концлагеря Заксенхаузен Кайндля:
«ДЖУГАШВИЛИ, идя в раздумье, перешел через нейтральную тропу к проволоке. Часовой взял винтовку наизготовку и крикнул «стой». ДЖУГАШВИЛИ продолжал идти. Часовой крикнул «стрелять буду».
После этого окрика ДЖУГАШВИЛИ начал ругаться, схватился руками за гимнастерку, разорвал ворот, обнажил грудь и закричал часовому «стреляй». Часовой выстрелил в голову и убил ДЖУГАШВИЛИ» (там же. С. 99).
Но продолжим чтение Суворова-Резуна:
«При желании любой может в германских архивах найти штабеля разоблачительного материала, документов, свидетельствующих о подготовке Красной Армии к «освобождению» Европы летом 1941 года».
Штабеля разоблачительного материала лежат. Удивительно, почему Суворов-Резун не взял из них ни одного, ни одного-единственного документика о сталинском «плане нападения».
Если бы такой документ был, наш архивист его несомненно опубликовал бы. Но вместо этого он занимается одними подлогами.
«Считалось, что война с Германией неизбежна.
Но не на советской территории.
В соответствии с этим и работали советские топографы».
Далее идет гневливое обличение, но через страницу Суворов-Резун уже забывает о том, что только что утверждал:
«Свидетельствует бывший начальник Генерального штаба генерал армии С.М. Штеменко: «А надо заметить, что до войны карты, нужные войскам, на значительную часть территории нашего государства не распространялись» (Генеральный штаб в годы войны. С. 128). Исключением, говорит Штеменко, была узкая полоса от западной границы до городов Петрозаводск, Витебск, Киев, Одесса».
Тут же схватим Суворова-Резуна за руку. «Исключением, говорит Штеменко, была узкая полоска…» Про «узкую полоску» Штеменко не говорил. Тем более что от границы до Витебска 450 километров, а до Киева — 360. Это не «узкая полоска», а размах иного европейского государства.
Однако приведенный отрывок любопытен не этим, а тем, что Суворов-Резун опровергает самого себя: сначала он говорит, что война якобы предполагалась «не на советской территории», а потом ляпает опровергающий текст из Штеменко.
Чтобы отвлечь внимание от Киева и Витебска, Суворов-Резун тут же приковывает внимание читателя к Одессе.
«Присмотримся: вот граница, а вот рядышком Одесса. Это потом границу на запад отодвинули, а до
1940 года Одесса была городом приграничным. Между одесскими окраинами и границей — узкая полоска территории. А вот на этой территории и работали топографы».
Удивляет это Суворова-Резуна. Как же так — боярская Румыния нависла над СССР, а карт Крыма, Сталинграда и Омска топографы не заготовили? Это потом границу на запад отодвинули, а в 1940-м бронированная армада румын прямо нависла над Киевом, Москвой и Уралом. Румыния была сверхдержавой, имела мощный воздушный флот, сто линкоров типа «Дракула» и десять тысяч танков «Большой румынский капут»…
Одним словом, надо было готовить пути к отступлению — готовить карты. Румыния, как-никак.
Но карт не готовили.
Готовили немецкие разговорники. И это тут же засек ястребиный взор Суворова-Резуна.
«У границ горели ярким пламенем вагоны, набитые небольшими серыми книжечками под названием «Краткий русско-немецкий разговорник»…
Меня разговорник привлек содержанием: ни слова об обороне. Все о наступлении. Названия разделов: «Захват железнодорожной станции разъездом или разведывательной партией», «Ориентировка нашего парашютиста» и т. д.
… Правда, если мы воюем под Старой Руссой или Вязьмой, нам такая книжка без надобности. На кой нам изъясняться на немецком языке с новгородским или смоленским мужиком? Зачем красноармейцу в центре России на немецком языке спрашивать название деревни?
А фразы в книжке такие: «Назовите селение!», «Назовите город.», «Можно ли пить?», «Выпей сначала сам!», «Где топливо?», «Сколько скота?» и т. д.
Воображение у меня резвое. Прикинул: вот началась «великая отечественная», вот наши солдатики защищают Родину, воюют на родной земле. Вот вошли в незнакомый город, нашли в разговорнике нужную фразу и первому попавшему мужику:
Nennen Sie die Stadt! А тот в ответ:
Смоленск! А наши ему:
Sie lugen, падла.
Или зашли в деревню где-нибудь под Оршей, зачерпнули воды ключевой и молодухе: «Trinken Sie zuerst man selbst!»
Так ведь русская и не поймет. Это только если к немецкой молодухе обратиться…»
Все правильно говорит Суворов-Резун: такие вопросы можно задавать только на немецкой территории. Готовилась Красная Армия к боям с немцами. Впрочем, это известно. Неизвестно только — к оборонительной или наступательной. Суворов-Резун считает — к наступательной.
Но разговорник в этом вопросе ничего не проясняет. Точно такие же разговорники издаются во всех армиях мира. И это не значит, что все армии готовятся к внезапному нападению.
Пример? Ну, хотя бы изданный в 1974 году для высших военных командных училищ «Учебник английского языка» В. Вахмистрова, Н. К. Григорьева, М. М. Решоты. Я его купил в 1974 году в самом центре Москвы. Вот упражнение на странице 90:
«Переведите группы вопросов:
1. Как ваша фамилия? Кто вы (по специальности)? Где вы живете? На какой улице вы живете? Ваш дом далеко от этого училища? На каком берегу стоит ваш дом?»
Зачем советским офицерам задавать гражданам СССР вопрос «Где вы живете?» по-английски? Офицер давал подписку о том, что не будет общаться с иностранцами. А раз спрашивает, то не иначе как допрашивая пленного. Значит, Советская армия в 1974 году готовилась напасть на Великобританию…
Но куда интересней упражнение на странице 240:
«Переведите предложения, употребляя следующие сочетания слов:
… (to) establish (enlarge) a bridgehead.
1. Наша часть только что захватила небольшой плацдарм. 2. Этот плацдарм будет расширен вторым эшелоном. 3. Какими частями был захвачен плацдарм к востоку от города Н.? 4. Необходимо расширить этот плацдарм в течение ночи. 5. Смогут ли эти части форсировать реку с ходу и захватить плацдарм? 6. Командир дивизии сказал, что правофланговые части захватили плацдарм».
В учебнике говорится о захвате плацдармов, то есть о наступлении, об агрессии. Но говорит ли этот учебник о замысле Брежнева в 1974 году высадиться на берегах Англии или США?
Суворов-Резун:
«… Начали печатать разговорник в Москве 29 мая 1941 года. Но требовалось их много. Очень много. И срочно. Поэтому через неделю, 5 июня 1941 года, подключилась ленинградская типография, а может быть, и еще какие-то.
А дата наводит на размышления».
Верно, наводит…
Советские разговорники были сданы в печать только 29 мая 1941 года. А еще в середине февраля 1941 года «немецкий печатник передал в наше посольство копию только что вышедшего из-под печатного пресса разговорника. Фразы «Руки вверх!», «Я стреляю», «Сдавайтесь!» не нуждались в особых комментариях. Разговорник тут же был переслан в Москву дипломатической почтой» (Уткин А. Россия над бездной. С. 303).
Итак, три месяца Сталин не делал умозаключения по поводу немецкого разговорника! И через три месяца не сделал…
Вот что действительно наводит на размышления.