Книга аббата Ланци

Литературовед Т. В. Кочеткова, просматривая в Государственной библиотеке Латвийской ССР в Риге шеститомный труд аббата Ланци «История живописи в Италии» (на итальянском языке), заметила, что в третьем томе включена французская рукопись. Расшифрованная с большим трудом рукопись оказалась собственноручными записками Стендаля о путешествии из Парижа в Триест, о посещении им итальянских музеев и о труде аббата Ланци.

Известно, что Стендаль серьезно изучал итальянскую живопись и даже написал свою «Историю живописи в Италии», изданную в 1817 году.

Работа аббата Ланци «История живописи в Италии» после смерти Стендаля в 1842 году перешла к его другу антиквару, а от него к секретарю русской миссии в Риме, прибалтийскому барону Ф. Мейендорфу. Когда помещичьи библиотеки в Латвии были в 1919 году национализированы, книга попала в рижское книгохранилище. О находке записок Стендаля в Риге Луи Арагон сообщил в издаваемой им газете «Les lettres fran?aises» 26 декабря 1957 г.

Расшифрованные Т. В. Кочетковой записки Стендаля опубликованы в журнале «Вопросы литературы» (1958, № 5). Но на этом история книги аббата Ланци не заканчивается.

Еще в 1937 году в журнале «Книжные новости» появилась заметка о том, что в Литературный музей в Москве поступила книга, на переплете которой поэт С. Дуров написал стихотворение. Это сообщение стало известно автору этих строк позже, когда уже начавшаяся война помешала ознакомиться с книгой. Все литературные материалы музей передал в Центральный государственный архив литературы и искусства, поэтому, несмотря на предпринятые розыски, книгу обнаружить там не удалось. В картотеке архива сохранилась от нее только карточка. Оказалось, что книги были снова возвращены их прежнему владельцу — Литературному музею. Только в 1957 году в книжных фондах музея, сосредоточенных в бывшей квартире Демьяна Бедного на Рождественском бульваре, была найдена «История живописи в Италии» на французском языке (L’Histoire de la peinture en Italie (том I, издания 1824 года).

Судьба этой книги, оказавшейся в Москве, но имеющей то же значение, что у хранящейся в Риге, совсем иная.

История ее — это волнующий рассказ о пребывании поэта-петрашевца в стенах царской тюрьмы.

24 декабря 1849 года в Петропавловской крепости произошло не совсем обычное событие: на свидание с осужденными по процессу петрашевцев Ф. М. Достоевским и С. Ф. Дуровым прибыли брат писателя М. М. Достоевский и член дуровского кружка А. П. Милюков. Военный суд приговорил писателя Достоевского и поэта Дурова «за распространение письма Белинского к Гоголю, наполненного дерзкими выражениями против верховной власти, и за покушение к распространению сочинений против правительства» к смертной казни. После инсценировки казни на Семеновском плацу осужденным была объявлена «высочайшая конфирмация»: лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы. По окончании свидания в крепости заключенных заковали в кольчатые кандалы («мелкозвон»), посадили в открытые сани, каждого особо, с жандармом, и на четырех санях с фельдъегерем впереди отправили в Сибирь.

Теперь поэт С. Дуров мог сказать о себе:

Судьба жестокая свершилась надо мной.

От смертной казни я, едва освобожденный,

Стою среди снегов, один, в стране чужой,

В остроге, как в тюрьме, погибнуть осужденный.

Еще в каземате Алексеевского равелина С. Дуров написал стихотворение обличительного характера на сюжет евангельской притчи о пустыннике Иоанне и борьбе угнетенного и неимущего народа с богатыми фарисеями. Однако в условиях секретнейшей царской тюрьмы поэт не имел никаких средств, чтобы записать стихи.

Он воспользовался разрешенной к чтению французской книгой «История живописи в Италии». На оборотных сторонах переплета книги он и нацарапал обугленной спичкой стихи. За прошедшие сто с лишним лет многие буквы и слова стерлись, но все же текст может быть сличен с напечатанным.

На форзаце книги ближайший друг С. Дурова, его соучастник по процессу петрашевцев, Александр Иванович Пальм сделал дарственную «надпись, адресованную литератору П. М. Ковалевскому — автору романа «Итоги жизни», в котором выведен и Дуров под именем Сорнева. Надпись гласит: «Другу моему Павлу Михайловичу Ковалевскому дарю эту книгу. На корешке нацарапано обугленной спичкой стихотворение общего нашего друга Сергея Федоровича Дурова — им самим в 1849 г. в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. — А. Пальм».

Когда Дуров отбывал ссылку в Омске, друг Пушкина, декабрист И. И. Пущин, осужденный как «государственный преступник первого разряда», находился в ссылке в Ялуторовске Тобольской губернии.

Среди дошедших до нас писем Пущина из Ялуторовска к близкому другу и будущей жене Н. Д. Фонвизиной есть одно примечательное — от 24 мая 1856 года, которое хранится в Рукописном отделе Государственной библиотеки СССР имени Ленина.

Переписав своей рукой большое стихотворение, в конце письма Пущин добавил: «Давно переписаны для тебя, друг мой заветный, эти стихи. Может быть, ты уже их имеешь, но я на том же листке начинаю тебе сегодня писать. Если не знаешь, кто переложил так хорошо и просто с славянского, знакомого тебе текста, то не скажу: угадывай!»

Н. Д. Фонвизина, конечно, угадала автора стихов, ибо им был не кто иной, как названный племянник ее, С. Дуров, а списанное рукой Пущина стихотворение — то самое, что он нацарапал на переплете книги аббата Ланци.

«Славянский, знакомый тебе текст», о котором пишет Пущин, относится к евангельской притче об Иоанне, «друге мытарям и грешникам».

И все же написанное «государственным преступником» стихотворение долго не могло увидеть света. Оно было напечатано только через четверть века за границей, в том же сборнике «Лютня», где опубликовано и стихотворение «Родина», о чем говорилось выше.

Через несколько лет стихотворение появилось и в России. Оно было опубликовано в журнале «Русская старина» за 1881 год и позднее в других изданиях.

Однако во всех публикациях стихотворение содержало пятьдесят две строки. В вышедшем в 1957 году в «Библиотеке поэта» сборнике «Поэты-петрашевцы» среди стихотворений С. Дурова приводится и это, тоже в объеме пятидесяти двух строк. А между тем стихотворение имеет семьдесят шесть строк, как это видно из письма Пущина. Кроме некоторых разночтений оно содержит шесть неизвестных строф, в которых Дуров «переложил» со славянского еще одну легенду, рассказанную апостолом Иоанном, — о грешнице.

Учитель, блудную ее

Должны ль предать мы избиенью?

— Кинь камень тот в нее,

Кто не причастен согрешенью! —

И этот вызов вкруг него

Толпу лукавую раздвинул —

И не нашлось ни одного,

Кто б в жертву дерзко камень кинул.

Прошли века с тех пор, как мы

Под благодатью искупленья;

Но наши жесткие умы

Еще далеки обновленья.

Когда к нам грешник приведен,

Мы, судьи, совесть заглушаем;

И, столько ж грешные, как он,

В него каменьями бросаем.[7]

И далее, после сетований о том, что «наши жесткие умы еще далеки обновленья», поэт мечтает о грядущем веке, когда, «тщетно жизни не губя», человек пойдет свободной дорогой.

Будучи сам «другом мытарям», С. Дуров использовал славянские притчи для разоблачения богачей и «фарисеев», подобно последователям утопического социалиста Фурье, использовавшим в своих проповедях евангельские тексты.

Так книга аббата Ланци по истории живописи в Италии донесла до нас стихи гонимого царским правительством революционного поэта России и записки крупнейшего писателя Франции.