Джеймс Фрэй

Джеймс Фрэй

Почему я пишу

Просто ни для чего другого я не гожусь. На сегодняшний день сочинительство настолько стало частью моей жизни, что я не могу не писать. Если я не буду работать, то сойду с ума. Кроме того, у меня все-таки есть семья, и ее нужно кормить.

Когда я был маленьким, я любил зарываться в книгах. Но никогда не думал стать писателем — до тех пор, пока в двадцать один год не прочитал «Тропик Рака». Мало что в моей жизни потрясло меня так, как эта книга. Никогда больше ни одна вещь не производила на меня такое впечатление — чистое, непосредственное и глубокое. Эта ярость вперемежку с удовольствием — именно так я воспринимал мир.

Единственное, где еще есть красивое и яростное сочленение всего со всем, — это картины Джексона Поллока. Они произвели на меня столь же сильное впечатление, потому что их создал человек, однажды сказавший: «Мне все равно. Это то, чем я занимаюсь, это то, как я намерен делать, это то, чем оно и является. Можете любить это или ненавидеть. Это не о вас».

И я подумал: «Вот! Это и я буду делать». Шесть месяцев спустя я переехал в Париж, потому что в «Тропике Рака» Генри Миллер рассказывал об этом городе, где он жил. После переезда я искал, смотрел, жил и пытался стать писателем. Пытался разобраться, что означает «быть писателем», если это вообще возможно понять. Дерзкая, безрассудная, глупая и прекрасная жизнь.

«Исторический импульс»

Я стараюсь делать такие книги, которые всегда хотел прочитать сам, но, к сожалению, другие их не написали. Когда я честно признаюсь в этом, люди, как правило, обвиняют меня в чрезмерной гордыне. Я так не думаю. Просто я один из немногих, кто честен по отношению к самому себе, вещам и событиям, то есть к тому, что Оруэлл назвал «историческим импульсом»[52]. Надеюсь писать исторически важные, значимые книги — книги, которые изменят мир, повлияют на писательское ремесло и издательское дело.

Я смотрю на ход литературной истории и думаю, что вполне могу найти место и для себя. У меня есть нужный потенциал, чтобы встать в один ряд с писателями, которых я люблю, писателями, вошедшими в историю. Я не принимаю никаких канонов, поэтому спокойно отвожу себе собственное место в истории.

Разумеется, многое продиктовано моим самолюбием. Говорить, что это не так, — чушь собачья. В проявлении своего эго я не знаю себе равных. Я сейчас сижу за столом, и единственная картинка на стене, кроме рисунков моих детей, — обложка Sports Illustrated с Марвином Хаглером, боксером, чемпионом в средней весовой категории в 1980-е годы. Его называли Марвин Великолепный. Заголовок звучит: «Лучший и худший». Это мне близко. Я хочу быть лучшим и худшим.

Раньше я добивался признания. Сейчас я хочу закрепить и усилить его. Я говорил об этом много лет назад, в своем первом интервью. Да, хочу быть самым читаемым, самым сомнительным и самым влиятельным автором своего времени.

Не потеряться…

Что мне больше всего нравится в процессе работы над книгой? Моя уверенность в себе. Я не застываю в бессилии, пытаясь подобрать нужное слово, и не блуждаю в растерянности по тексту, выстраивая сюжет.

Я все держу под контролем. В книге ничто не происходит без моего ведома. Будет только так, как я напишу. Останется только то, что я захочу сохранить, остальное безжалостно выбрасываю. Когда сидишь за компьютером, создаешь свой мир, живешь в нем, управляешь им. И он такой, каким ты его хочешь видеть. В жизни нет лучшего времени, чем то, когда находишься один на один со своим текстом хотя бы в течение восьми часов, — именно в такие моменты я испытываю наивысшее удовлетворение и свободу.

Мне потребовались годы, чтобы дойти до такого состояния: теперь я сажусь за книгу и знаю, что буду писать, как хочу, и получится хорошо. Я не пишу исходя из принятых норм. Не пользуюсь стандартной грамматикой и пунктуацией. Я ничего не делаю правильно. Это обдуманный и выстраданный шаг, но мне потребовалось много времени, чтобы обрести уверенность и научиться нарушать каждое существующее правило.

Многие писатели, особенно молодые авторы, любят играть с самими с собой, проверяя себя на смелость: «Смогу ли я это сделать? О, как сложно! Получается не так, как хотелось бы». Многие из них теряются, пытаясь найти свой путь. А кто-то, и таких немало, его вообще не находит.

Когда я сажусь за компьютер, у меня нет ни тени сомнения. Я испытываю страх, только когда обдумываю книгу вне рабочего пространства. Но когда я сижу перед экраном, я всегда уверен в себе и могу делать все, что пожелаю. На это может потребоваться много времени. Возможно, будет тяжело, даже одиноко. Но я неизменно верю, что начатая книга будет такой, какой я хочу ее видеть. Почему? Потому что я чертовски хорошо управляю процессом. Как только в вашей жизни появится уверенность в себе, вы уже не сможете без нее писать книги. Никогда.

Я много работаю в кино и на телевидении — и это сплошное расстройство. Там требуется совершенно другой образ мыслей, поскольку в студии ты уже не хозяин положения и не держишь все под контролем.

…и обязательно найти себя

После того как я прочитал «Тропик Рака», я все время пытался найти способ писать то, что имело бы для меня смысл. И не мог. Продолжал писать всевозможный вздор. Всякую дрянь.

Потом сел и написал первые тридцать страниц «Миллиона осколков» за один присест. Ушло на это около четырех часов. Никогда раньше и никогда позже я так быстро не писал. После этой пулеметной очереди я взглянул на написанное, откинулся на спинку стула и только и смог выговорить: «Черт возьми».

В самом начале «Тропика Рака» есть такая фраза: «Год назад, даже полгода, я думал, что я писатель. Сейчас я об этом уже не думаю, просто я писатель»[53]. И я, уставившись на свои тридцать страниц текста, подумал: «Вот оно, дружище, вот оно».

Богатство против бедности

Я был бедным. Это полный отстой. Мне совсем не хотелось устраиваться на какую-нибудь дрянную работенку в баре или магазине одежды. Поэтому в двадцать пять лет я начал писать сценарии к фильмам. О том, чтобы писать книги, я даже подумать не мог, но сценарии… почему бы не попробовать? Куча полуграмотных парней писали плохие сценарии. Чем я хуже?

Откровенно корысти ради я написал вполне слезливую комедию — самую коммерческую и самую «романтическую» из всех, что только мог написать. Переехал из Чикаго в Лос-Анджелес и продал ее. Итак, я проработал наемным сценаристом с двадцати пяти лет до тридцати одного года. Я писал по долгу службы, но это не то же самое, что быть писателем.

После той пулеметной очереди, в результате которой появились первые страницы «Миллиона осколков», я понял, что могу делать то, что хочу. Просто нужно найти для этого время. Взяв второй кредит под залог дома, я запасся деньгами на восемнадцать месяцев. Мне потребовался год, чтобы дописать роман до конца, затем я его продал. С тех пор я занимаюсь только этим.

Правда, все еще пишу сценарии. На студии DreamWorks в 2011 году вышел фильм — большой, слезливый боевик для подростков — под названием «Я — четвертый»; над его сценарием я работал под псевдонимом.

Интересная личность

Использовать псевдонимы забавно. Писатель — не только то, что он пишет. Писатель обязательно окружает себя мифологией, создает о себе легенды, формирует в публичном пространстве свою творческую личность.

Есть Джеймс Фрэй, возвращающийся домой к семье, есть публичный Джеймс Фрэй. Взгляните на Хемингуэя, Керуака, Буковски, Нормана Мейлера или Хантера Томпсона. Я готов поспорить, что любой из этих парней дома с семьей был совсем другим человеком — совсем не тем, каким его знала публика. Все они были большими личностями, но вынужденными прятаться за публичными образами, и эти личины практически уничтожили их. Они потерялись. Забыли, что есть грань между тобой домашним и тобой публичным.

На данный момент в литературном пространстве существует публичный Джеймс Фрэй — плохой, пользующийся дурной славной, эгоистичный, высокомерный Джеймс Фрэй. Среди домашних я другой. Мне не нужно с важным видом открывать дверь и заявлять, что я лучший или я худший. Когда я иду домой, я просто отец для своих детей и муж своей жены.

В моей личной жизни встречается множество обстоятельств, когда я совсем не чувствую себя уверенным человеком. Я, например, боюсь, что в один не очень прекрасный день у меня не хватит денег, чтобы заплатить по счетам. Я нервничаю на вечеринках, поскольку не люблю толпу. Довольно-таки стандартная человеческая чушь.

В моей писательской работе случались паршивые моменты: когда меня «потрошила» Опра на национальном телеканале, а также шестнадцать коллективных исков против меня, когда мой адвокат сказал: «Тебе предстоит вечный финансовый Армагеддон. Тебе следует подумать о переезде во Флориду, или Швейцарию, или Монако».

Но больше всего я боюсь за детей, чтобы с ними ничего не случилось. Мы с женой пережили потерю второго ребенка. Сына. Это самое жестокое испытание в жизни.

По сравнению с утратой ребенка, потеря друга или разбитое сердце — все эти ужасные писательские переживания — просто плохие дни на работе. Поэтому 2006 год был для меня плохим годом на работе — и все.

Когда я сижу за компьютером, когда я писатель Джеймс Фрэй — все исчезает. Я не сомневаюсь. Я не боюсь. Никто не может причинить мне боль, сказать гадость и вообще сделать что-то такое, чтобы это было для меня важно. Когда я занимаюсь своей книгой, то эгоизм, самомнение и все прочее уходят — остается работа, просто борьба и вызов. Я довольно четко это разграничиваю. Если у людей эти границы размыты, тогда обязательно возникнут проблемы.

Моя литературная работа, я сам, все, что меня окружает, — это большое, продолжительное представление. Жребий брошен. Мифология в действии. Долго ли она продержится, зависит от того, насколько хороши книги, которые я пишу. Вот в чем прелесть моей работы. Вся чушь, собранная в мире, и все самое важное, что есть у меня в жизни, сконцентрировано в одном вопросе: «Достаточно ли хороши мои книги?» Я хочу сделать для людей то, что для меня сделал Генри Миллер.

Радикально

Когда я учился писать так, как я хотел, я много обращался к истории литературы. Я пытался понять, что общего было у разных писателей, которыми я восхищался. Я изучал их всех: Бодлер, Фицджеральд, Генри Миллер, Дос Пассос, Хемингуэй, Керуак, Мейлер, Томпсон, Гинзберг, Брет Истон Эллис. Когда появлялись их книги — никто прежде ничего подобного не видел и не читал. Например, «В дороге»[54]. Сколько книг существовало до нее? Миллиарды. «Дон Кихот» — тоже своеобразный дорожный справочник, книга о путешествии двоих парней. Приходится радикально менять не только стиль и подачу повествования, но и то, каким образом можно рассматривать основную тему произведения. Тебя просто вынуждают создавать великолепные, уникальные, неповторимые вещи, и почти такие же революционные и немедленно узнаваемые, как книги этих великих писателей.

Сейчас мы, думая о Хемингуэе, понимаем, что он — Хемингуэй! Но когда вышла его первая книга с короткими предложениями, скупым повествованием, сжатым, легко читаемым и сконцентрированным на сюжете стилем — это было радикально. Если вы подумаете о Керуаке — радикально. Генри Миллер — радикально. Гинзберг — радикально.

Лучший из лучших

В моей жизни писателя были захватывающие, потрясающие моменты. Впервые увидеть свою книгу в книжном магазине. Впервые услышать: «Черт возьми, чувак, мне нравятся твои книги». Я люблю начинать книгу и заканчивать ее. В ощущении, которое охватывает тебя, когда ты написал точную фразу, идеально подходящую для того, что ты хотел выразить, есть чистое удовольствие. У меня были чтения, на которых присутствовали тысячи людей, я продал десять или пятнадцать миллионов экземпляров своих книг, я собираюсь отправиться в книжный тур по всему миру. Какое-то время моя книга занимала первую строчку в списке бестселлеров по версии New York Times.

Вы думаете, это были лучшие моменты? Отнюдь.

Лучший момент — говоря о нем, я могу даже пустить слезу — это когда я напечатал последнее слово в «Миллионе осколков». Я посмотрел на него и расплакался. Не знаю, испытаю ли в своей писательской жизни момент лучше этого.

У меня соглашение с самим собой. Если когда-либо я буду озабочен мнением окружающих, или продажами тиражей, или количеством публики, приходящей на мои чтения, больше, чем желанием написать бомбу, которая взорвет человеческий мир, я брошу все и займусь другим делом. Я не собираюсь быть семидесятипятилетним стариком, пишущим всякую фигню только затем, чтобы потешить свое самолюбие.

Марвин Хаглер однажды просто взял и ушел из бокса. Все вокруг только и говорили: «Когда же он вернется?» Он не вернется. Я очень уважаю его за этот поступок.

Наступит момент, и я просто уйду. Никто никогда обо мне больше не услышит.

Джеймс Фрэй делится профессиональным опытом с коллегами

• В настоящем искусстве нет правил. Не стоит задумываться на тем, представителем какого направления ты являешься, в каком жанре работаешь, написал ли ты художественный роман или автобиографическую повесть. Чтобы быть писателем, необязательно заканчивать учебное заведение или иметь степень магистра словесных искусств. Ты либо можешь писать, либо нет.

• Трудись.

• Благодаря электронным книгам, в издательствах больше нет необходимости. Хочешь опубликовать книгу — сделай это сам.

• Верь в себя. Если могу я, справишься и ты.