В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕР

С Курганом связана одна из последних страниц жизни выдающегося поэта-декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера.

На формирование политических взглядов Кюхельбекера огромное влияние оказали отечественная война 1812 года, революционные события на Западе и крестьянское движение в России во второй половине XVIII — первой четверти XIX века. Его поэзия, проникнутая любовью «к земле родимой», несла идеи протеста против самодержавного деспотизма, звала к мужеству и дерзанию, предрекала грядущую свободу народу русскому.

С юношеских лет Кюхельбекера связывала тесная дружба с Пушкиным. «Лицейской жизни милым братом» называл его Пушкин и сохранил к нему на всю жизнь трогательную привязанность, несмотря на размолвки по литературным вопросам. В стихотворении «19 октября 1825 г.» Пушкин посвятил Кюхельбекеру такие проникновенные строки:

Я жду тебя, мой запоздалый друг, —

Приди, огнем волшебного рассказа

Сердечные преданья оживи;

Поговорим о бурных днях Кавказа,

О Шиллере, о славе, о любви.

Незадолго до выступления декабристов Кюхельбекер — человек, горячо преданный идее борьбы с самодержавием, ненавидевший «барство дикое», тиранию и деспотизм, — был принят по рекомендации К. Ф. Рылеева в «Северное общество» и активно участвовал в восстании 14 декабря 1825 года. После разгрома восстания он пытался бежать за границу, но через месяц был схвачен. Кюхельбекер был приговорен к смертной казни которую затем заменили двадцатилетней каторгой и наконец заключили поэта в крепость.

Десять лет провел Кюхельбекер в каземате, пока не был выслан на поселение в Баргузин, а затем в Акшу (Забайкалье).

Однако и тяжело больной от длительного пребывания в темных и сырых одиночных камерах, Кюхельбекер не был сломлен. И в крепостях и в ссылке он оставался верен свободолюбивым идеям декабристов. В стихотворении «19 октября 1836 года», верный лицейской традиции, Кюхельбекер вспоминает о «лицейской семье» и, обращаясь к Пушкину, заявляет:

О друг! Хотя мой волос поседел,

Но сердце бьется молодо и смело.

В Курган Кюхельбекер приехал 22 марта 1845 года. В письме от 11 июня 1846 года из Тобольска к известному поэту В. А. Жуковскому он писал: «В 45 году мне разрешили переехать в Курган. В Кургане много хорошего: климат прекрасный, все очень дешево, есть люди, есть книги, но доходов ровно никаких и, вдобавок, я и слеп»[1].

На переезд в Курган Кюхельбекер возлагал большие надежды, рассчитывая здесь встретиться со ссыльными декабристами, получать регулярную медицинскую помощь, укрепить здоровье.

Дневник курганского периода жизни ссыльного поэта открывается записью 29 марта 1845 года: «Постараюсь ныне, когда для меня, так сказать, в новом месте началась новая жизнь, быть в ведении своего дневника точным, добросовестным, и сколько то возможно, по теперешнему состоянию моей души, искренним»[2].

Местные власти не оставляли в покое поднадзорного поэта, боясь его влияния на общественную жизнь города. 2 мая 1845 года Кюхельбекер писал в дневнике: «Сегодня получил я известие, что не позволяют мне жить в городе»[3]. Пришлось поселиться в Смолинской слободе, стоявшей вниз по течению Тобола в двух километрах от Кургана. Здесь Кюхельбекер построил на средства своего родственника В. А. Глинки (мужа сестры Юстины Карловны) небольшой домик, сохранившийся и доныне. «Перебрался в свой собственный дом, и вдобавок больной»[4], записал Кюхельбекер 21 сентября 1845 г.

Не оправдались надежды и на получение регулярной медицинской помощи. «По слабости здоровья, — писал поэт В. Ф. Одоевскому 3 мая 1845 г., — переведен сюда из Акши. Но в Кургане и во всем уезде один только лекарь, — между тем живу за Тоболом в 1¹/₂ верстах от города»[5].

Он делает попытку получить разрешение шефа жандармов, начальника Третьего отделения А. Ф. Орлова переехать в Курган, о чем сообщает в том же письме В. Ф. Одоевскому: «Я думал и думал и наконец решился просить графа Орлова исходатайствовать мне позволение перебраться в самый Курган. Не могут, полагаю, опасаться, чтоб человек дряхлый и больной, который двадцать лет провел в совершенном уединении, стал заводить знакомства и входить в какие бы то ни было связи…

Если же, чего, однако, и думать не смею, мне откажут в совершенном и окончательном переводе в Курган, постарайся по крайней мере, мой добрый друг, чтобы мне при усиливании моих страданий позволено было хоть на время приезжать в город»[6].

Просьбу Кюхельбекера граф Орлов оставил без ответа.

Занятия сельским хозяйством, чтение, которое становилось все затруднительнее в связи с резко ухудшавшимся зрением, задушевные беседы с друзьями, воспитание сына и дочери да любимая поэзия составляли круг интересов ссыльного поэта. Он живо интересуется литературой, с радостью встречает каждую хорошую новую книгу. Так, познакомившись со сборником повестей В. Ф. Одоевского «Русские Ночи» (1843), Кюхельбекер пишет автору: «В твоих Русских ночах мыслей множество, много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и притом резко и красноречиво высказанного, что в глазах моих не безделица (ты помнишь: я всегда дорожил и формою). Словом, ты тут написал книгу, которую мы смело можем противуставить самым дельным европейским»[7].

Несмотря на запрещение, Кюхельбекер встречается с проживавшими в то время в Кургане ссыльными декабристами Н. В. Басаргиным, А. Ф. Бриггеном, Д. А. Щепиным-Ростовским, И. А. Анненковым, Ф. М. Башмаковым, И. С. Повало-Швейковским. Последний скончался на его руках.

От старожилов деревни Смолиной можно и сейчас услышать предания-рассказы о «ссыльном декабристе», о том, как он трудолюбиво возделывал свой огород, как любил играть на скрипке, как звуки ее привлекали многочисленных слушателей к его домику…

Полицейский надзор, материальная нужда гнетут Кюхельбекера. Он делает две безуспешные попытки добиться разрешения печатать свои произведения, хотя бы без указания имени автора, «дабы изданием этих сочинений и переводов получить средства к существованию, за неимением в виду каких-либо источников для обеспечения содержания с женою и детьми, вследствие совершенного расстройства своего здоровья и потери зрения»[8].

Минуты душевной слабости, объяснявшиеся разлукой с близкими, друзьями, а также болезненным состоянием, сменялись уверенностью в торжество великих идеалов, верой в жизнь, людей.

Творчество Кюхельбекера «курганского» периода служит красноречивым опровержением правительственной версии о примирении декабристов с самодержавно-крепостнической действительностью. В стихотворении, посвященном Марии Николаевне Волконской, мужественной русской женщине, последовавшей за мужем-изгнанником в Сибирь, Кюхельбекер пишет:

А в глубине души моей

Одно живет прекрасное желанье:

Оставить я хочу друзьям воспоминанье,

Залог, что тот же я,

Что вас достоин я, друзья…

Так поднадзорный поэт заявляет о своей верности идеям тех, кто погиб на виселице, задыхался в сибирских рудниках, томился в ссылке.

Скромно, в кругу товарищей по изгнанию, отметил Кюхельбекер в Смолиной свое 48-летие. 10 июня 1845 года он записал в дневнике: «Минуло мне сегодня 48 лет. Печально я встретил день своего рождения, пока не сошлись гости. Я стал выхаживать стихи, да не удалось составить более того, что следует:

Еще прибавился мне год

К годам унылого страданья;

Гляжу на их тяжелый ход

Не ропща, но без упованья.

Что будет, знаю наперед:

Нет в жизни для меня обмана.

Блестящ и весел был восход,

А запад весь во мгле тумана»[9].

Искренняя душевная скорбь много страдавшего человека и поэта, восход которого, совпав с размахом освободительного движения в стране, был «блестящ и весел», а последние дни омрачены разгулом самодержавного произвола, слышится в каждом слове этого восьмистишия.

В нескольких стихотворениях, написанных в курганской ссылке, Кюхельбекер обращается к своим лицейским друзьям-единомышленникам. Он помнит о них, говорит с ними, слышит их голоса. В чудесном стихотворении «Работы сельские подходят уж к концу», где, кстати, поэт метко определяет приметы зауральской осени, он, используя прием параллелизма, раскрывает душевное состояние человека, увидевшего много зла на тяжелом пути поисков правды:

Уж стал туманен свод померкнувшего неба,

И пал туман и на чело певцу…

И хотя «все тяжеле путь» и «плечи все больнее ломит бремя», а усталость сковывает движения, он слышит призывы ушедших из жизни товарищей:

…Иди! Иди!

Надолго нанят ты; еще тебе не время!

Ступай, не уставай, не думай отдохнуть!

В стихотворении «До смерти мне грозила смерти тьма», которое поэт писал будучи уже полуслепым, он вновь вспоминает о своих друзьях. «Неутомимым врагом пороков» называет он Грибоедова, «сердец властителем», «мощным чародеем» стиха — от «злодейского свинца» погибшего Пушкина. Глубокая боль за родную землю, потерявшую двух исполинов, слышится в этом стихотворении.

Поэзия Кюхельбекера этого периода полна любви к страдающей «под тяжким игом самовластья» отчизне. Грустными размышлениями о судьбе порабощенной, родины проникнуто стихотворение «Усталость»:

Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,

Узнал слепоты нерассветную тьму,

И совести грозной узнал укоризны,

И жаль мне невольницы — милой отчизны.

Своеобразным мартирологом русской литературы является лучшее из написанных в Смолинской слободе стихотворение «Участь русских поэтов». Приводя в пример жизнь и трагическую гибель Рылеева, Грибоедова, Пушкина, поэт говорит о страшной судьбе передовых писателей крепостной России:

Горька судьба поэтов всех племен;

Тяжеле всех судьба казнит Россию:

Для славы и Рылеев был рожден;

Но юноша в свободу был влюблен…

Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,

Прекрасной обольщенные мечтою,

Пожалися годиной роковою…

Глубокая скорбь звучит в каждой строчке этого выстраданного стихотворения. В условиях самодержавного произвола гибнут восторженные, пылкие умы, влюбленные в свободу, способные на весь мир прославить родную страну. Лучших людей шлют на виселицу, другие прозябают в «безнадежной ссылке», третьих подставляют под пулю «любовников презренных». Пожалуй, ни в одном поэтическом произведении прошлого века с такой горечью не говорится о судьбах лучших людей дореволюционной России, поднявших свой протестующий голос против порабощения родины и народа.

В Кургане Кюхельбекер писал не только лирические стихи. Жизнь курганских чиновников-обывателей изображена им в сатирическом стихотворении «Курганиада». В нем упоминается смотритель уездных училищ Каренгин (К…ъ) и управляющий курганскими питейными откупами Ф. А. Мальцев (Агапыч). Начинается стихотворение такими словами:

Премудрый К…ъ, Кургана управитель,

Нахохлившись, идет к Агапычу в обитель…[10]

Кроме занятий поэзией, случались и другие минуты радости у ссыльного поэта. Светлым воспоминанием для него была встреча с «первым другом» Пушкина И. И. Пущиным, сосланным в Ялуторовск, куда Кюхельбекер заехал в марте 1845 г. проездом в Курган. Лицейские друзья обнялись, много говорили, Кюхельбекер читал свои стихи.

В письме к Е. А. Энгельгардту И. И. Пущин писал: «Три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житье в Курган со своей Дросидой Ивановной (жена В. К. Кюхельбекера — М. Я.), двумя крикливыми детьми и ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувствам. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал, только с проседью в голове»[11].

В Смолиной здоровье Кюхельбекера ухудшилось. Пришлось хлопотать о переезде в Тобольск, чтобы попасть под наблюдение врачей. В прошении от 3 декабря 1845 года на имя тобольского губернатора Кюхельбекер писал: «Будучи одержим жестокою глазною болезнью, которая угрожает мне потерею зрения, и не имея здесь средств к пользованию, я осмеливаюсь покорнейше просить ваше превосходительство исходатайствовать мне позволение отлучиться в г. Тобольск, где я буду иметь возможность найти необходимые для меня медицинские пособия, которые, как я надеюсь, хоть и несколько помогут мне в моей тяжкой болезни»[12].

После длительной переписки разрешение на временный отъезд из Смолиной, наконец, было получено. В начале марта 1846 г. Кюхельбекер, выехав в Тобольск с женою и детьми, встретился в Ялуторовске еще раз с И. И. Пущиным, которому он, предчувствуя близкий конец, продиктовал литературное завещание, назвав свои произведения для публикации в печати. В стихотворном послании И. И. Пущину Кюхельбекер вспоминает об этой встрече с особой теплотой:

Вот я вошел в твою смиренную обитель.

И ожил вдруг душой; и вера и любовь

Вновь встретили меня…

В Тобольске он быстро сошелся с известным писателем Ершовым, автором сказки «Конек-Горбунок». Беседы с ним скрашивали последние дни потерявшего зрение поэта.

Тобольск не принес облегчения Кюхельбекеру. 11 августа 1846 года он скончался. Детей, Михаила и Устинью, позднее разрешили взять на воспитание сестре Кюхельбекера Ю. К. Глинке с тем, однако, чтобы «упомянутые дети назывались не по фамилии их отца, а Васильевыми». Это было очередным актом жестокости царя по отношению к ссыльному поэту-декабристу.

Но память потомков сохранила имена первых русских дворянских революционеров, среди которых видное место занимает В. К. Кюхельбекер, поэт-протестант, принадлежавший к славной когорте Декабристов.