Сказания о бедствиях людей и гибели Вселенной

Сказания о сотворении мира и людей сопровождаются в аккадской мифологии и литературе, как и в шумерской, сюжетами, связанными с бедствиями людей и даже гибелью мира. При этом причины обрушивающихся на мир бедствий коренятся не в моральном зле, развращении и падении человека, как это будет представлено в библейских текстах, но связаны с непредсказуемой жестокостью богов, их желанием погубить людской род, а также с их самолюбием и гордыней, борьбой за власть над миром.

Так, коварство и злая воля бога чумы и разрушений Эрры становятся причиной, по которой едва не погибла вся Вселенная. Сказание об Эрре – «Царь всех обиталищ…» («Поэма о боге чумы Эрре»), дошедшее в виде нескольких десятков сильно поврежденных фрагментов из разных городв Месопотамии и Северной Сирии, что свидетельствует о его популярности, было реконструировано не сразу[495] и датировано временем не ранее XI в. до н. э. Возможно, оно косвенно отражает вполне реальное событие того времени – нашествие на Вавилонию в конце 2-го тыс. до н. э. с Запада эламитских и арамейских (халдейских) племен (в тексте они названы сутиями). Это третье по размерам (после поэмы о Гильгамеше и «Энума элиш») аккадское клинописное произведение, дошедшее до нас (как отмечает В. А. Якобсон, «первоначальный текст состоял из пяти таблиц, содержавших в общей сложности примерно 750 строк, из которых сохранилось примерно две трети»[496]).

Бог Эрра (или Ирра; отсюда, возможно, и имя хеттского бога чумы Иарри) был близок аккадскому богу Нергалу, а иногда и отождествлялся с ним (у них был даже общий храм Эмесалам, или Эмеслам, в городе Кута). Не случайно и в поэме о замужестве Эрешкигаль Нергал фигурирует под именем Эрры, а в других аккадских текстах царица подземного царства часто именуется супругой Эрры. Согласно тексту поэмы «Царь всех обиталищ…», Эрра (именование в первой строке отнесено именно к нему), сын Эллиля, «воитель богов», томится в своем жилище, «жаждет сердце его затеять битву» (здесь и далее перевод В. Якобсона) [112]. Ему приходятся по душе слова Сибитти – семерки богов, сотворенных Аном и Ки, подстрекающих его захватить власть у самого Мардука, уничтожить род людской и все живое только потому, что их шум мешает богам-Ануннакам:

…Люди да устрашатся, да утихнет их гомон,

Звери да содрогнутся, да вновь станут глиной,

Боги, твои предки, да видят, да восславят твою доблесть.

Эрра-воитель, что оставил ты волю, сидишь во граде?

Стада Шаккана и звери нас презирают.

Эрра-воитель, тебе мы молвим, будь не во гнев наше слово:

Прежде чем вся страна над нами вознесется,

Пожалуй, ухо склони к реченьям нашим,

Ануннакам, любящим блаженную тишь, окажи услугу,

Из-за гомона людского к ним сон не приходит! [115]

Честолюбивый Эрра решает откликнуться на этот призыв. Вопреки призывам Ишума, своего советника, бога огня, одуматься («Состраданьем охвачен, он молвит воителю Эрре: “Владыка, зачем на богов ты злое замыслил, // На погибель страны, на людей истребленье безвозвратно ль ты злое замыслил?”» [116]) Эрра гордо и одновременно гневно говорит о своей значимости и о том, как мало его почитают «черноголовые» (так именовали себя аккадцы вслед за шумерами); теперь же нужно настроить против людей самого Мардука:

Я на небе тур, и лев на земле я,

В мире я царь, средь богов я грозен,

Средь Игигов отважен, средь Ануннаков всесилен,

Для гор – таран, для дичи – охотник,

В тростниках я огонь, в лесу я секира,

В походе – знамя,

Я вею как ветер, гремлю грозою,

Как солнце озираю окружность вселенной,

В степь выхожу я диким муфлоном,

Брожу по пустыням, не строю жилища.

Все боги боятся схватки со мною,

Но черноголовые люди мною пренебрегают!

Поелику они не страшились моей славы

И Мардука слово отвергли, поступали по своей воле,

Сам я сделаю гневным Мардука, государя, подыму его

из жилища, людей ниспровергну! [116]

Эрра является к Мардуку в храм Эсагилу и предлагает ему временно заменить его на троне в связи с необходимостью обновления и очищения храма, а также запачкавшихся одежд и тиары (чтобы очистить храм с помощью бога огня Гирры (или Гирру), Мардук должен спуститься в Абзу). Мардук поясняет, что некогда он был гневен, «из жилища вышел – потоп устроил» (ему приписываются деяния шумерского Энлиля), «из жилища вышел – уставы небес и земли отменил», в результате чего «небеса всколыхнулись, сместились созвездья»; тогда-то ризу его «потоп окатил, и она загрязнилась» [117]. Мардук не хочет оставлять трон пустым, а мир безнадзорным, ибо это может привести к новому глобальному бедствию. Именно поэтому он соглашается на предложение коварного Эрры, обещающего только укреплять порядок:

Государь Мардук, пока в тот дом не войдешь,

А Огнь одежды твои не очистит и к себе ты не вернешься,

До тех пор буду править, укреплю уставы земли и неба… [119]

Однако, узурпировав власть, Эрра насылает на людей чуму, гибель, разрушения, раздоры, как он и задумывал:

Сокрушу я страну, обращу в руины,

Города разрушу, превращу в пустыню,

Горы снесу, зверей уничтожу,

Моря всколыхну, истреблю их богатства,

Искореню болотные заросли, спалю их, как Гирру,

Ниспровергну людей, погублю все живое,

Никого не оставлю даже на семя! [121]

При этом самое страшное в намерениях Эрры – не просто стихийные бедствия и катастрофы, но моральное развращение людей, извращение всех естественных законов человеческого общежития (так древний автор пытается осмыслить не только гибель многих людей в результате междоусобиц и вражеских нашествий, но также и социальные противоречия, вызванные падением нравов, в котором – и это примечательно – виноваты опять же не люди, но коварные боги):

Подниму я общины друг против друга,

Сын отца возненавидит, не даст ему покоя…

<…> У заступника доброго душу исторгну,

Злого убийцу над всеми возвышу,

Изменю людские сердца: отец не услышит сына,

Матери дочь скажет злобное слово,

Злые речи вложу в них, забудут бога,

На богиню свою изрыгнут кощунство,

Подниму разбойников, прегражу дороги,

Среди города люди станут грабить друг друга… [121–122]

В результате осуществления злых намерений Эрры наступает всеобщий хаос: «Люди правду забыли, к насилью пристали, // Справедливость покинули, служат злому. // Кто в резне не умрет – умрет от мора, // Кто от мора не умрет – враги в плен угонят…» [127]. Символом чудовищного времени в тексте становятся кровавые реки – реки, окрашенные кровью убитых. Боги с ужасом говорят Эрре:

Эти вавилоняне – птицы, а ты – их ловушка,

Ты гонишь их в сеть, ловишь их, истребляешь, воитель Эрра.

<…> Людей посвященных ты заставил носить оружье —

мерзость для Дагана и Ану,

Как сточную воду, их кровь ты пролил на стогнах,

Вскрыл им вены, окрасил реки.

Мардук, великий владыка, увидел, «Увы!» —

воскликнул, стеснилось его сердце.

На устах его – неотменимое проклятье.

Он поклялся не пить речную воду,

Он боится их крови, не хочет войти в Эсагилу. [125–126]

Только насытившись разрушениями до предела, Эрра поддается уговорам других богов и прекращает гибель всего живого, а трон возвращает Мардуку. Интересно, что все происходящее изображено через диалоги богов, что придает поэме особую драматичность. В конце произведения указано имя составителя текста: Кабту-илани-Мардук, или Кабтилани-Мардук (типичное вавилонское имя – «Мардук – почтеннейший из богов»), сын Дабибу, был составителем этой таблички. Автор сообщает, что все это открыл ему в ночном сновиденье советник Эрры Ишум, а утром, повторив все это себе, он все записал, ничего не забыл и «ни одной строки туда не прибавил» [132]. Более того, написанное Кабтилани-Мардуком одобрили сам Эрра и другие боги.

Из шумерской мифологии и литературы в аккадскую попал миф о всемирном потопе, который дал две вавилонские версии сюжета – самостоятельное «Сказание об Атрахасисе» и рассказ о потопе, включенный в текст «Эпоса о Гильгамеше». Первая версия содержит также миф о сотворении рода людского, на который затем по злой воле богов обрушились многие страшные бедствия, в том числе и потоп.

«Сказание об Атрахасисе» впервые было опубликовано оксфордскими учеными У. Г. Лэмбертом и А. Р. Миллардом в 1969 г.[497] Поэма дошла в нескольких версиях. Первая, старовавилонская, датируется временем правления вавилонского царя Аммицадуки (ок. 1646–1626 гг. до н. э.). Она записана писцом Ку-Айей (или Нур-Айей) на трех таблицах и является основной версией (именно она переведена оксфордскими учеными). Вторая – средневавилонская – версия дошла в виде двух фрагментов – из Ниппура и из Угарита (Рас-Шамры) и относится к концу 2-го тыс. до н. э. В библиотеке Ашшурбанапала сохранилась новоассирийская версия VII в. до н. э., записанная на двух таблицах; к ней примыкают два фрагмента нововавилонского времени VI в. до н. э. В первом переводе на русский язык под названием «“Когда боги, подобно людям…” (Сказание об Атрахасисе)» В. К. Афанасьева предприняла попытку создать сводный текст поэмы, дополняя основную версию наиболее яркими или хорошо сохранившимися фрагментами других версий[498].

В начале поэмы следует обширное вступление, посвященное сотворению человека и обнаруживающее много общего с шумерским вариантом этого мифа: боги-Игиги по велению семерки великих богов вынуждены трудиться, рыть канавы, таскать тяжелые корзины:

Когда боги, подобно людям,

Бремя несли, таскали корзины,

Корзины богов огромны были,

Тяжек труд, велики невзгоды.

(Здесь и далее перевод В. Афанасьевой [58])

Владыкой богов был Ану, советником – воитель Энлиль, управляющим – Нинурта, бог войны, сын Энлиля и Нинлиль. По велению семерых великих богов остальные боги трудились, копая русла рек Тигр и Евфрат, роя каналы, возводя в водных глубинах Апсу – жилище для Энки, в общей сложности две с половиной тысячи лет. Когда Игиги наконец подсчитали количество лет, проведенных ими в тяжких трудах, они взбунтовались, возмущенные прежде всего жестокостью и несправедливостью Энлиля:

Они кричали, наполняясь злобой,

Они шумели в своих котлованах:

«Хотим управляющего увидеть!

Пусть он отменит труд наш тяжелый!

Он, советник богов, воитель!

Пойдем, разыщем его жилище!

…Неправедно был назначен Энлиль!

Его заменим, другого назначим!

…Энлиль, советник богов, воитель!

Пойдем, разыщем его жилище!

Ныне ему объявляем войну!» [59]

Боги сожгли орудия труда и свои корзины, отправились к храму Энлиля и окружили его, о чем и доложил своему господину советник Энлиля Нуску. Встревоженный Энлиль призывает на совет Ану и Энки. Ану предлагает узнать, отчего взбунтовались боги; Энлиля же больше всего волнует вопрос о том, кто зачинщик бунта. По заданию Энлиля Нуску выходит к богам, почтительно склоняется перед ними и задает этот вопрос. В ответ боги в один голос заявляют, что они «все, как один, войну объявили!» [62]. Энлиль обескуражен этим сообщением: «Когда Энлиль услыхал их речи, // Из глаз его покатились слезы» [63]. Обиженный и разозленный, он просит Ану выявить и предать смерти зачинщика бунта. Однако более толерантный Ану предлагает отнестись с пониманием к жалобам богов и облегчить их участь, создав «род человеков»:

За что мы к ним питаем злобу?

Их труд тяжел, велики невзгоды.

Каждый день они носят корзины,

Горьки их плачи, их стенанья мы слышим.

Да создаст праматерь род человеков,

Бремя богов на него возложим. [63]

Сотворение людей боги поручают богине Мами-Нинту, «мудрейшей повитухе богов», именующейся также Белет-или («владычица богов», «праматерь богов») и, по-видимому, тождественной шумерской Нинхурсаг (она же – Нинмах, Нинту). Однако Мами-Нинту заявляет, что ей нужна помощь Энки: «Я не могу сотворить в одиночку, // Только с Энки исполню работу, // Ибо только он освящает, // Пусть глины мне даст, и я исполню!» [64]. В ответ Энки объявляет, что боги должны выбрать из своего собрания одного, кто будет убит, и из его плоти и крови, смешанной с глиной, будут созданы люди (ср. вариацию этого же мотива в «Энума элиш»):

Один из богов да будет повергнут,

Да очистятся боги, в кровь окунувшись.

Из его плоти, на его крови

Да намешает Нинту глины!

Воистину божье и человечье соединятся,

Смешавшись в глине!

Чтоб вечно мы слышали стуки сердца,

Да живет разум во плоти бога,

Да знает живущий знак своей жизни,

Не забывал бы, что имеет разум! [64]

Итак, человек задуман как существо, несущее в себе божественное начало, растворенное в крови, как существо, наделенное разумом, но общая участь его незавидна: «Корзины богов – носить человеку!» [64]. Боги выполняют повеление Энки: «“Премудрого”-бога, что имеет разум, // Они убили в своем собранье» [65]. Как предполагают исследователи, «Премудрый» – Ве-ила (искаженное шумерское слово) – является именем бога; вероятно, этот бог и был зачинщиком бунта Игигов[499] (ср. подобный мотив, связанный с Кингу, в «Энума элиш»). Когда Мами-Нинту смешала кровь «Премудрого» с глиной, Игиги для надежности «слюной своею смочили глину» [65] (согласно древним представлениям, слюна, особенно божественная, обладает сверхъестественной животворящей или мертвящей силой). Далее Энки-Эйя произносит заклинания, которые повторяет Мами-Нинту, отламывая четырнадцать ломтей глины и раскладывая их попарно: «Семь она положила направо, // Семь она положила налево. // Кирпич – посредине между ними» [67]. Кирпич, вероятно, связан с определением судьбы создаваемых людей (на кирпиче гадали шумеры, вслед за ними аккадцы), а также с самим процессом рождения (женщины на Древнем Ближнем Востоке рожали, стоя на кирпичах). Так сотворяются семь мужчин и семь женщин, которых Мами-Нинту соединяет попарно и определяет судьбу людям – вступать в брак, а женщинам через девять месяцев беременности рожать детей.

Так был создан род людской, взявший на себя тяжкую работу – поддерживать миропорядок, кормить богов и самих себя:

Человек нес свое бремя,

Чистоту жилищ блюли люди,

Сын отцу своему был опорой…

…Загрубели руки от тяжкой работы.

Киркой и лопатой строили храмы,

Сооружали большие каналы,

Для пищи людской, пропитания божья… [68–69]

Затем, как сообщает древний автор, «не прошло и двенадцати сотен лет, // Страна разрослась, расплодились люди» [69] (этот рефрен сопровождает далее весь рассказ). Людской шум начинает раздражать Энлиля, и на совете богов он предлагает уничтожить род людской, наслав на него смертельные болезни:

Шум человека меня донимает,

Спать невозможно в таком гаме!

Прикажем – пусть-ка чума нагрянет!

Пускай-ка Намтар уменьшит их гомон!

Подобно буре по ним пройдутся

Мор, болезни, чума и язва! [69]

В результате страшные болезни обрушиваются на людей. Однако один человек, «мудрейший из всех, Атрахасис» (так текст по принципу автокомментария толкует имя героя), которому покровительствует сам Энки, осмеливается обратиться к своему владыке с мольбой об избавлении людей от бедствий, что говорит также о его благочестии:

Господин мой, человечество стонет!

Болезнь, что наслал ты, пожирает землю!

Эйа, владыка, человечество стонет!

Божья болезнь пожирает землю!

Воистину, вы создатели наши!

Так возьмите ж болезни, чуму и язву!

Доколе, владыка, беда продлится?

Неужто болезни даны нам навеки? [69]

Здесь нельзя не уловить в подтексте вопрос, связанный с проблемой теодицеи: Атрахасис недоумевает, почему боги, сотворившие людей себе на пользу, решили их извести болезнями. Энки дает Атрахасису совет собрать всех старейшин и объявить по всей стране, что бедствия происходят из-за того, что люди не чтили и не славили богов (таким образом, вводится оправдательный мотив, но лишь для самих людей, ибо о непочтительном отношении людей к богам как причине гнева Энлиля не шло и речи). Энки особо советует принести обильные жертвы Намтару, посланнику смерти, богу судьбы. Атрахасис и старейшины выполняют все указания, воздвигают храм Намтару, приносят ему дары, и тот перестает забирать людей в преисподнюю.

И вновь – «не прошло и двенадцати сотен лет, // Страна разрослась, расплодились люди» [71]. Энлиль вновь «слышит людской гомон» и на сей раз предлагает наслать на землю страшную засуху, следствием которой станут голод и гибель всего человечества:

Да выйдет ветер, иссушит почву,

Нальются тучи, да не прольются ливнем!

Поля да уменьшат свои урожаи!

Пусть грудь свою отвернет Нисаба!

Прекратится среди людей ликованье!

Уничтожат людей лишенья и голод. [72]

«Программа», начертанная Энлилем, начинает осуществляться: «Нисаба грудь свою отвернула» (не уродился хлеб), «черные нивы стали белы», «просторное поле соль рождало» [72] (речь идет о засолении почв – бедствии, постепенно уничтожившем во 2-м тыс. до н. э. плодородные почвы древнейших областей Вавилонии). Весьма экспрессивно и натуралистично в поэме описаны страшные последствия многолетнего голода: на шестой год люди дошли до того, что «дочерей своих они съели, // Сыновей употребили в пищу» [73]. Люди стали бояться друг друга, своих близких: «Семьи истребляли друг друга. // Их лица покрылись солодом смерти. // Людям недостовало жизни» [73]. Наблюдая всю эту страшную картину, особенно переживает Атрахасис. Поставив на берегу реки свое ложе, он каждый день приносит жертвы Энки и молится ему о спасении, оплакивая погибающее человечество и ожидая ответа:

Атрахасис молился своему богу,

Приношения к ногам его ставил.

Каждый день он горестно плакал,

Вместе с зарей приносил ему жертвы.

Он заклинал бога в молитвах,

Он ждал знамения в сновиденье.

Он заклинал Энки в молитвах,

Искал знамения в сновиденьях.

Он приходил к храму бога,

Пред храмом бога сидел и плакал. [74]

Наконец Энки решает откликнуться на мольбы своего любимца и велит своим помощникам – водяным демонам Лахму и Лахаму привести к нему Атрахасиса. По совету Энки люди (им вновь объявлено, что виной всему – непочитание богов) приносят жертвы богу грозы и дождя Ададу, и посланный им обильный дождь избавляет страну от засухи.

На этот раз Энлиль страшно разгневан на Энки, ибо понимает, что это он помог человечеству избежать гибели: «Куда бы ни отправился Энки, // Облегчает он бремя, дает послабленье. // Он допустил изобилье людское, // Дал им дышать на земле под солнцем» [76]. Об этом Энлиль с негодованием говорит на совете богов и самому Энки. Тот пытается оправдаться (якобы бежали мириады рыб из его владений и разбили засов, запирающий пресноводный подпочвенный океан), но ему самому становится смешно до колик: «Энки колики схватили в собранье, // Смех одолел его среди совета» [77]. Однако Энлилю не до смеха: его гнев нарастает, он решает устроить вселенский потоп и берет с богов клятву не разглашать тайну. Энки, согласно одной из версий, пытается отказаться от клятвы и отговорить богов от задуманного Энлилем или возложить именно на него ответственность за последствия:

Зачем вы хотите связать меня клятвой?

Положу ли я руку на моих человеков?

Потоп, что вы мне повелели, —

Что такое? Мне неизвестно!

Мне ли давать рожденье потопу?

Воистину, это дело Энлиля.

Да будет избран на это дело. [78]

Согласно другой версии, Энки вынужден дать клятву, как и все боги; ему не удается предотвратить потоп. Древний автор четко констатирует, что боги осознанно творят зло: «Собранье всех великих богов, // Не послушав, на злое дело решилось. // Боги решились на гибель мира. // Злое дело уготовил людям Энлиль» [78]. Однако Энки, как и в шумерской версии, находит способ предупредить своего любимца Атрахасиса, формально не нарушая клятву – сообщая о готовящемся потопе «стене и хижине», в которой оказывается Атрахасис:

Внемли, о стена!

Хижина, слушай!

Разрушь свой дом, корабль выстрой!

Презри богатство, спасай душу! [79]

Энки повелевает Атрахасису построить огромный корабль, равный шириною длине, и назвать его «Спасающий жизнь». В указанный богом срок герой должен войти в этот просмоленный корабль и плотно закрыть за собой все двери, но до этого погрузить на корабль запасы зерна, свое имущество и взять с собой «жену, семью, родню, рабочих» [80] (таким образом, «вавилонский Ной» в этой версии спасается с целым кланом родственников и даже с рабочими). Кроме того, Энки обещает, что он сам пришлет к воротам Атрахасиса «тварей степных, травоядных и диких», т. е. животных, которых должен спасти герой. Атрахасис, который никогда не строил кораблей, просит своего покровителя начертить ему на земле чертеж будущего ковчега, и тот выполняет его просьбу.

Атрахасис начинает готовится к потопу, который, как открыл ему Энки, будет длиться семь дней и семь ночей. При этом герою как-то нужно мотивировать строительство корабля и свое отплытие вместе с семьей из города, и он сообщает старейшинам, что гневаются друг на друга Энлиль и Энки и что его изгоняют из города (вероятно, Ниппура) за то, что он поклоняется Энки: «Не могу я жить во граде вашем, // Не могу ступать по земле Энлиля. // Может ли смертный спорить с богами? // Вот что сказал мне владыка мой Энки» [80]. Таким образом, герой, претерпев большую эволюцию по сравнению с шумерским Зиусудрой, что выражается прежде всего в заботе о людях, в неоднократных и успешных попытках их спасти, перед потопом думает только о спасении себя и своих близких и вынужден обманывать верящих ему людей. Сограждане, благодарные Атрахасису за его прежние благодеяния, стараются во всем помочь ему: «Старейшины словам его вняли. // Со своим топором приходит плотник, // Камень свой несет строитель. // Даже малыш смолу таскает. // Даже бедняк несет, что может» [81]. Наконец Атрахасис готов к испытанию. Перед отплытием он созывает горожан на прощальный пир, а семью и родню поднимает на борт корабля, где уже находятся все животные, подлежащие спасению. Древний текст удивляет психологизмом в изображении мучений Атрахасиса, который отчетливо сознает, что пирующие с ним люди погибнут, они же этого не понимают: «Они ели яства, // Они пили напитки. // Он же спускался и поднимался. // Сесть не мог он, и лечь не мог он. // Разрывалось сердце, желчью рвало» [81].

И вот погода начинает портиться, приближается буря («День начал менять лики. // Загремел Адад в черной туче» [81]), и Атрахасис понимает, что настало время замазать смолой все отверстия в корабле. Начинается потоп, описанный в поэме динамично и экспрессивно:

Вздымается ветер, несет бурю,

Адад на ветрах, своих мулах, мчится —

Восточном, Западном, Северном, Южном.

Ураганы и бури завыли пред ним,

Злобный вихрь взметнулся ветрам навстречу,

К нему вздымается Южный ветер,

Западный ветер трубит рядом.

[…………………………………………………….]

Колесницей богов ураган несется,

Мчится вперед, убивает, молотит.

Идет Нинурта, открывает плотины,

Эррагаль якоря и столбы вырывает.

Анзуд[500] разрывает когтями небо.

Разум страны, как горшок, расколот.

Поднялись воды, и потоп вышел.

Его мощь прошла по людям, как битва.

Один не может увидеть другого,

Узнать друг друга в уничтоженье.

Как дикий бык, потоп бушует,

Как ревущий осел, завывает ветер. [82]

Потоп столь страшен, что сами боги дрожат от ужаса, трясутся, как в лихорадке, наблюдая картину гибели мира: «Шум потопа дрожать богов заставил. // Энки! Его помутились мысли, // Как сыны его пред ним поверглись! // Нинту, величайшая из владычиц – // Тряслись в лихорадке ее губы!» [82]. Именно Мами-Нинту, вместе с Энки сотворившая людей, больше всего переживает из-за их гибели и проклинает тот день, когда она дала опрометчивую клятву, погубившую род людской. При этом Мами-Нимту упрекает остальных богов, особенно Ану, за необдуманное, неразумное решение:

Да померкнет день тот,

Во мрак да вернется!

Как могла я вместе со всеми богами

В совете решиться на гибель мира?

Насытился Энлиль постыдным приказом?

<…> Где же был Ану и его мудрость,

Когда боги, сыны его, речам его вняли?

Что, не подумав, потоп устроил,

Приговорил людей к истребленью! [82–83]

Мами-Нинту горько оплакивает людей, которыми, «как стрекозами, запрудили реки», и землю, которую перевернули, как лодку (дословно – «плот», «плоский челн»), «как лодчонку в степи вверх днищем поставили!» [83]. Остальные боги, сгрудившись возле Мами-Нинту, почти обезумели – не только от ужаса, но и от голода, и уподобляются древним поэтом овцам, сбившимся возле кормушки: «Когда села она, и они в слезах сели. // Словно овцы перед кормушкой, сгрудились. // В лихорадке от жажды пересохли губы, // От голода судороги сводили» [83]. Боги и хотели бы прекратить потоп, но уже ничего не могут поделать, пока он не отбушует всласть. Результаты бедствия сообщены предельно лаконично и страшно: «Там, где прошел потоп войною, // Все уничтожил, превратил в глину» [84].

После окончания потопа (в этом месте поэмы повреждено около 60 строк) Атрахасис приносит жертвы «на четыре ветра», т. е. на четыре стороны света, воскуряет ароматы богам и готовит им пищу. Как говорит поэт (и в этих словах нельзя не почувствовать иронии), «боги почуяли благовонный запах, // К приношению, словно мухи, собрались» [84]. При этом к жертвенной пище подходит и проголодавшийся Энлиль. Его гневно упрекает Мами-Нинту: «Как? И Энлиль приблизился к жертве? // Потоп устроили, не подумав, // Приговорили людей к истребленью! // Вы решились на гибель мира!» [84]. Энлиль же, обнаружив уцелевший корабль, по-прежнему впадает в гнев и ругает Энки за разглашение его приказа. Однако Энки отвечает, что решение совета было неразумным и что он сознательно спас жизнь: «Воистину, дело мое перед вами. // За спасение жизни я в ответе. // Где же, боги, был ваш рассудок, // Что, не подумав, на потоп решились?» [85]. Особые слова упрека Энки обращает к Энлилю и говорит, что он готов понести наказание, если совет богов признает его, Энки, действия неразумными, но, возможно, виноват прежде всего Энлиль: «Сердце свое успокоил ты, Энлиль? // Смягчил ли ты свою ярость ныне? // Виновный да примет свое наказанье! // И тот, кто слова твои уничтожил!» [85]. Финал очень плохо сохранился, но, как можно понять, боги раскаиваются в содеянном, одобряют поступок Энки и восхищены стойкостью Атрахасиса: «Как мы потоп сотворили, // Но человек уцелел в разрушенье!» [86]. Не совсем ясно, что дальше произошло с героем поэмы, но, учитывая шумерскую версию и ту, которая изложена в «Эпосе о Гильгамеше», можно предположить, что боги даровали ему вечную жизнь. При этом, однако, речь в финале «Сказания об Атрахасисе» идет об ограничении впредь рождаемости у людей, о том, что праматерь Мами-Нинту должна создать «сторожей рожденья людям» [85], а какие-то женщины (определенные разряды жриц) вообще не должны рожать детей.

Таким образом, по сравнению с шумерским «Сказанием о Зиусудре» очевидно, насколько творчески вавилонские поэты переработали древний сюжет. Во-первых, вавилонская поэма отличается большей убедительностью мотивировок; во-вторых – большим психологизмом, особенно в изображении переживаний Атрахасиса; в-третьих – более детальным описанием подготовки богов и героя к потопу и более красочным описанием самого потопа; в-четвертых – большим акцентированием вины богов в бедствии; в-пятых – искусным соединением сюжета о потопе с рассказом о сотворении людей и о других бедствиях человеческого рода.

В «Эпосе о Гильгамеше» описание потопа также искусно вмонтировано в более обширное повествование и подчинено общему философскому замыслу: поискам героем смысла жизни и бессмертия. Сказание о потопе записано на XI табличке поэмы и вложено в уста непосредственного участника событий, пережившего потоп, – Ут-Напишти (букв. «нашел дыхание»; это имя – аккадский эквивалент шумерского имени Зиусудра – «нашедший жизнь долгих дней»). Действие происходит (в отличие от «Сказания об Атрахасисе») в городе Шуруппак (Шуриппак) на берегу Евфрата – там же, где жил «шумерский Ной». Вероятно, шумерская версия оказала самое прямое воздействие на автора или окончательного редактора ниневийской версии «Эпоса о Гильгамеше». И. М. Дьяконов, однако, полагает, что этот редактор вставил в поэму рассказ из «Сказания об Атрахасисе», но в сильном сокращении. «Он сделал текст лаконичнее, а вложив его в уста героя в виде прямой речи, придал ему большую эмоциональность»[501]. Здесь в большей степени акцентируется случайность спасения героя, вовремя оказавшегося за стеной какой-то хижины и услышавшего голос Эйи, который клялся вместе с богами в совете и поэтому может открыть тайну только «хижине» и «стенке», надеясь, что стена имеет уши, что за нею находится человек:

Хижина, хижина! Стенка, стенка!

Слушай, хижина! Стенка, запомни!

Шуриппакиец, сын Убар-Туту,

Снеси жилище, построй корабль,

Покинь изобилье, заботься о жизни,

Богатство презри, спасай свою душу!

На свой корабль погрузи все живое.

(Здесь и далее перевод И. Дьяконова) [197]

Как и в «Сказании об Атрахасисе», герой мотивирует необходимость своего отплытия из Шуриппака тем, что его ненавидит Энлиль (Эллиль) за преданность Эйе: «Я знаю, Эллиль меня ненавидит, – // Не буду я больше жить в вашем граде, // От почвы Эллиля стопы отвращу я. // Спущусь к Океану, к владыке Эйе!» [197]. Согражднам же Ут-Напишти обещает, что Эйя (или Эллиль) над ними «дождь прольет… обильно», что звучит трагически-двусмысленно. Точно так же, как Атрахасису, жители города помогают Ут-Напишти возводить четырехугольное судно, параметры которого точно указаны именно в «Эпосе о Гильгамеше»: каждая сторона его равна примено 60 м, высота бортов – также 60 м, а площадь – около трети гектара (параметры Ноева ковчега в Библии иные). Подробнее, нежели в «Сказании об Атрахасисе», описаны приготовления Ут-Напишти и все, что он берет на корабль. О сроке начала потопа его предупреждает бог солнца Шамаш, не упоминающийся в предыдущей версии, но зато фигурирующий в шумерской поэме (естественно, как Уту). Само же описание потопа весьма сходно в обеих вавилонских версиях, но в «Эпосе о Гильгамеше» оно вложено в уста очевидца, что, безусловно, усиливает его эмоциональное воздействие:

Едва занялось сияние утра,

С основанья небес встала черная туча,

Адду гремит в ее середине,

Шуллат и Ханиш идут перед нею,

Идут гонцы горой и равниной.

Эрагаль вырывает жерди плотины,

Идет Нинурта, гать прорывает,

Зажгли маяки Ануннаки,

Их сияньем они тревожат землю.

Из-за Адду цепенеет небо,

Что было светлым, – во тьму обратилось,

Вся земля, как горшок, раскололась. [199]

Здесь также боги цепенеют от ужаса, видя столь страшное бедствие: «Боги потопа устрашились, // Поднялись, удалились на небо Ану, // Прижались, как псы, растянулись снаружи» [199]. Первой не выдерживает Иштар, которая начинает плач о погибающем человечестве, ведь она отвечает за рождение людей, а вынуждена наблюдать их гибель:

Иштар кричит, как в муках родов,

Госпожа богов, чей прекрасен голос:

«Пусть бы тот день обратился в глину,

Раз в совете богов я решила злое,

Как в совете богов я решила злое,

На гибель людей моих войну объявила?

Для того ли рожаю я сама человеков,

Чтоб, как рыбий народ, наполняли море!» [199–200]

Вслед за Иштар начинают плакать и другие боги. Потоп бушует шесть дней, семь ночей и стихает в начале седьмого дня. С большой эмоциональной силой в поэме выражено страшное потрясение, испытанное человеком при взгляде на погибший мир и от сознания своего бесконечного одиночества:

Я открыл отдушину – свет упал на лицо мне,

Я взглянул на море – тишь настала,

И все человечество стало глиной!

Плоской, как крыша, сделалась равнина.

Я пал на колени, сел и плачу,

По лицу моему побежали слезы. [200]

Чтобы определить, насколько спали воды потопа, Ут-Напишти выпускает трех птиц – голубя, ласточку и ворона, который «спад воды увидел, // Не вернулся: каркает, ест и гадит» [201] (многие детали совпадают здесь с библейским рассказом: точно так же патриарх Ной будет троекратно выпускать птиц – но в другом порядке – из Ковчега). Ут-Напишти приносит жертву богам, и они слетаются на дым воскурений. Боги решают не подпускать к жертве главного виновника потопа – Эллиля. Богиня-матерь (в оригинале – Дингирмах, одно из шумерских именований богини-матери, идентичной Мами-Нинту) говорит: «К жертве все боги пусть подходят, // Эллиль к этой жертве пусть не подходит, // Ибо он, не размыслив, потоп устроил // И моих человеков обрек истребленью!» [201]. Эллиль же страшно разъярен, узнав, что какой-то человек спасся: «Увидев корабль, разъярился Эллиль, // Исполнился гневом на богов Игигов: // “Какая это душа спаслася? // Ни один человек не должен был выжить!”» [201]. Но мудрый Эйа урезонивает Эллиля: «Ты – герой, мудрец меж богами! // Как же, как, не размыслив, потоп ты устроил?» [202]. Пристыженный Эллиль благословляет Ут-Напишти и его жену и решает даровать им вечную жизнь: «Доселе Утнапишти был человеком, // Отныне ж Утнапишти нам, богам, подобен, // Пусть живет Утнапишти при устье рек, в отдаленье!» [202–203].

Таким образом, вавилонские обработки сюжета о потопе весьма оригинальны, несмотря на то, что они опираются на шумерский источник. В них совершенно очевидно углубляются психологическая, описательная и динамическая линии. Вместе с тем есть нечто общее, что связывает все три языческие версии и кардинально отличает их от библейского сказания о потопе: в них отсутствует сколько-нибудь серьезная мотивировка жестокого решения богов, в то время как в Библии акцентируется, что потоп – наказание человечеству за грехи после многократных попыток Бога дать ему шанс исправиться; хотя отчасти дается понять, что спасаются люди мудрые и праведные (особенно в поэме об Атрахасисе), спасение выглядит достаточно случайным и четко не мотивируется праведностью, равно как и гибель остальных – греховностью; хотя Энки (Эйа) и дружествен по отношению к человечеству, он не в силах предотвратить катастрофу, которая во всех языческих версиях осмысливается как «недомыслие» богов, особенно Энлиля (Эллиля), как резуьтат его капризной и непредсказуемой жестокости.