Заметки рецензента
Заметки рецензента
I Kанцелярист и дипломатический протокол. Психопаты самотека
Поход Корнея Чуковского против «канцелярита» — за чистоту русского языка — донкихотский поход. За «канцеляритом» стоит огромная сила. Не косность, не неграмотность, не лень, a сила самых грамотных, самых «интеллигентных» — дипломатический протокол. Это — традиция великой силы, где содержание открыто выступает в виде формы.
Вековая традиция, где вопрос, как загибать визитную карточку, приобретает драматический характер, где ссылаются на события 1667 года, где юридическая формула ровно восходит к временам Венского конгресса. Это перед этими «условностями» — которые отнюдь не условности, ибо они — живое оружие сегодняшних отношений — какая-то «дана сия» и «предъявитель сего». Мой знакомый говорил, что справке, если она не Начинается словами «дана сия», никто не поверит.
Страшно подумать. Что тысячи людей в мире тратят всё свое время на вычисление — «кто знатнее из приглашенных гостей», чтоб посадить гостей за обеденный стол 13 соответствии c правилами дипломатического этикета.
«Дана сия» в дипломатическом протоколе — предмет международного права. Это — не ветряные мельницьы. Это — закованные в железо великaны, уважаемый Корней Иванович.
Самотек многообразен. Бывают случаи фантастические, невероятные. Подчас кажется, что в редакционном гзппарате должны быть врачи-психиатры, многое касается их компетенции.
Недавно некий автор прислал своеобразный литмонтаж из газетных статей и стихов — пять школьных тетрадок, заполненные убористым почерком. Двадцать пять стихотворений. Стихотворения эти были разного художественного уровня и среди них стихотворениe, озаглавленное «Березовка».
«Березовка» начиналась:
«Навис покров угрюмой ночи
под сводом дремлющих небес…»
и далее было старательно переписано с небольшими изменениями пушкинские «Воспоминания в Царском селе». Только простодушный автор изменил «наяды» на более понятное «наряды», и — из тех же соображений — написал вместо «скальд» — «склад». Далее в тетрадках шел романс Пушкина «Под вечер осенью ненастной», начатый «автором» — «Под утро, в летний день ненастной». «Тайга болотная» c чуть измененными словами известного романа Прокофьева-Пушкова.
Графоманство было вызывающим, грубым. Впрочем…
Известны случаи, когда в редакции журналов присылались стихи Лермонтова, рассказы Чехова — под чужой фамилией c измененными именами героев. Присылались, чтобы «поймать» беспечных работников редакции, которые, по мнению многих, отвечают, вовсе не читая присылаемого. Ведь все знают, что ни в одной редакции нет штампа, которым пользовался Лев Толстой в своей переписке c поэтами-самотечниками.
«Уважаемый…
Лев Николаевич прочел Ваши стихи и нашел их очень плохими»
С уважением Секретарь…»
Подписывала обычно Александра Львовна.
Может быть, и теперь делают так. Проверим. Если не «поймаем» — хорошо, a поймаем — предадим гласности и высмеем.
«Капкан» — не очень приличное, но все же развлечение.
Но почему «Воспоминания в Царском селе»? Ведь это длинное стихотворение едва уместилось в тетрадь. «Воспоминания» переполнены архаизмами, славянизмами. И почему «Под вечер осенью ненастной»?
За свою жизнь я встречаюсь в двадцатый раз с этим лицейским стихотворением, в котором так мало еще Пушкина. Почему в школе запоминают «Навис покров угрюмой нощи» и не запоминают «Медного Всадника» или «Полтаву»?
Виновата учебная программа. «Воспоминания в Царском селе» — первое пушкинское стихотворение, Которое заставляют или рекомендуют учить наизусть, a через двадцать лет школьники помнят нощи и скальды.
Расставлять ловушку c помощью «Воспоминаний в Царском селе» наивно, но кто знает душу графомана?
K величайшему моему удивлению автор явился за ответом сам. Мягкий тенор. Торопливо бегущие бессвязные фразы. Семилетнее образование. Фронтовое ранение в голову. Жизнь в глухом селе липецкой области.
Ведь это не ваши стихи, a Пушкина. Почему вы назвали чужие стихи «Березовка»?
— Пушкин лучший наш поэт. Царское село похоже на «Березовку». Я немножко подправил…
— А остальные стихи — где вы их взяли?
— B газетах.
— Разве вы не знаете, что стихи надо писать самому? Зачем вы ввели в заблуждение редакцию?
— Я думал, что так будет лучше, полезней. Я учился в Московском рабфаке. Имени Артема.
А почему вместо «О, скальд России вдохновенный» — вы написали: «О склад России вдохновенный». Глаза собеседника загораются:
— Я считал так — скальд — непонятное слово. A склад? Склад мысли, склад вдохновения.
Какая-то «живинка» мелькает в глазах моего собеседника. Вспоминаю и Я. Вторая половина двадцатых годов. Взгляд на авторское право того времени. А самое главное — литературные монтажи, «литмонтажи». Эти литературные Монтажи сочинялись, читались во многих клубах. До большого искусства довел литмонтаж Владимир Яхонтов. И больше, больше. «Синяя блуза» — знаменитый журнал того времени, в котором сотрудничали и Маяковский, и Третьяков, и много будущих известных драматургов. Печатали на своих страницах многочисленныe «оратории», где проза перемежалась со стихами — a авторство было безымянным. Редактор «Синей блузы» Борис Южанин (где он теперь?) писал теоретические статьи, где утверждал целесообразность безымяннсости, право на использование для «Синей блузы» ораторий, стихов, прозы любого поэта, любого времени.
Впоследствии подобная позиция была объявлена «заскоком», Маяковский и Асеев стали подписывать свои синеблузные стихи, но первый год или два жизни «Синей блузы» было именно так.
Литмонтаж из Пушкина и Прокофьева не показался бы никому «аморальным».
Правда, мой новый автор настойчиво избегал 6езымннности. Каждое стихотворение было подписано псевдонимом. А в сопроводительном письме была просьба прислать гонорар, выписать газету, отнестись внимательнее, добрее, вообще поощрить.
Но какой-то след литературной практики середины двадцатых годов несомненно был в этом «творчестве».
«Автор», получив ответ и возвращенную «Березовку», ушел. Но не оставил редакцию в покое. Через день от него начали приходить доплатные письма, адресованные членам редколлегии. «Деятель мира» — так начиналось каждое письмо.
Близко к автору «Березовки» стоит и автор «Сказочного оборотня» («Хаотические отрывки из романа» — так озаглавлено это произведение).
Тридцать страниц, исписанных мелким тонким почерком, без орфографических ошибок и без грубых погрешностей грамматики. Почти невозможно наметить сюжет. Все состоит из напыщенным языком написанных отступлений, псевдофилософских рассуждений, при полной композиционной бессвязности. B большом письме автор пишет, что он написал рассказ «Нимфа» и исследование на «медицинские темы» о народном здравии, что он просит внимания, помощи, уважения, что его «надо чувствовать, a не читать».
Может быть, перед нами — новый Кафка?
«Дробясь в волнении парили горизонты». «Ослепительная алость грациозной зари журчала дымящей поэтичностью уходящего лета».
«Ассоциация неприятных дуновений».
«Жемчужный бархат мягких лучей».
«Изумрудная загадочность незнакомки».
«Желтая эмоциональная луна шептала небесные слова, полные задушевных импульсов».
Нет, эта явно не Кафка.
Автор подписывает свое письмо: C уважением граф Назаров. Что это — шутовство? Сокращение слова «графоман»? Или свидетельство некоторого психического ущерба?
И хотя правильнее было бы отвечать на такое письмо родственникам автора, я взываю к Пушкину, и зову автора к ясности и простоте.
Любители классификации — не «ярлычка», не «полочки», a именно классификации, могут дать название первой, не очень многочисленной группе «самотечных» авторов. Это психические больные. Больные эти не Нуждаются во врачебном контроле или в наблюдении родственников. заболевание их — безопасно для окружающих — если не считать нервов работников редакции. Упорство таких авторов, их вера в себя обычно безгранична, покоится на медицинской стороне дела. B психиатрическую больницу из-за плагиата y Пушкина никого не отправят. Вот если бы автор вообразил себя Пушкиным — это другое дело, эта уже заболевание. Но где эта грань? И есть ли она?
Мы можем разоблачить хитреца, но что мы дoлжны делать c бoльными?