Национальные границы поэзии и свободный стих

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Национальные границы поэзии и свободный стих

Поэзия имеет национальные границы во много раз более глухие, чем проза. И в этом не беда, а счастье поэзии.

Фактически поэт непереводим, отгорожен от другого народа частоколом традиций, принципов — не только литературных, но и бытовых. Ведь поэзия — вся в недоговоренности, в полунамеке, где вся тонкость ощущается только родным по языку человеком.

Разве знаменитые аллитерации «Медного всадника» переводимы на другой язык?

Люблю тебя Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит…

Никакой перевод никогда не передаст даже намека на этот «береговой гранит», «строгий, стройный вид», а ведь лишенный этого стих обессилен. Это — русское стихотворение.

Конечно, можно перевести, как переводили раньше — прозой, оставляя «домыслы» читателям Так переводили раньше, так советует сейчас переводить стихи Арагон. Может быть, он и прав, подчеркивая бессилие любых переводов и любых переводчиков.

Разумеется, «Горные вершины» Гете Лермонтов не переводил, а написал русское стихотворение «по мотивам Гете».

Иннокентий Анненский пробовал перевести это стихотворение Гете.

Над высью горной

Тишь.

В листве, уж черной,

Не ощутишь

Ни дуновенья…

Как видите, стихотворения не получилось.

Поэт не испытывает нужды в признании иностранцами, ибо понимает, насколько газетно, конъюнктурно, условно такое признание и понимание.

Вот эта непереводимость стихов, отключение поэтов от международной жизни и было, мне кажется, одной из причин успеха так называемого свободного стиха.

Свободный стих и так называемые стихи — все, что к ним относится, все это-поэзия второго сорта. Выражаясь по-спортивному, «верлибр» — это стихи второго эшелона, второго класса.

Решение вопроса должно быть в рамках национальной традиции и не должно быть каким-то откликом или перекличкой с модой Запада.

Для западного читателя, кто выступает против советской власти хоть немножко, тот и хорош, и литературной политикой может управлять любой разведчик. Газетная популярность и сенсация — всегда очень определенные. О любой проститутке в западных газетах пишут больше, чем о поэтах русских (не говоря о своих собственных).

Виктор Шкловский в своих мемуарах «Жили-были» подал голос за «свободный стих», не утруждая себя аргументацией Зато бывший теоретик конструктивизма Квятковский выступил в «Вопросах литературы» со статьей о свободном стихе, доказывая его правомерность, возможности развития и т. д.

Конечно, каждый русский поэт пробовал себя в свободном стихе. Свободный стих никогда не был под запретом, и нельзя говорить так, что вот сталинские времена прошли и свободный стих выходит из подполья.

Творческого удовлетворения большие поэты в свободном стихе не получили — вот секрет его малой популярности. Квятковский в своей статье не совсем добросовестно обошелся с Блоком, у которого свободные стихи составляют, вероятно, одну тысячную часть всех стихов…

Квятковский процитировал («Вопросы литературы», № 12, 1963 г., стр. 60, статья «Русский свободный стих»).

«К вечеру вышло тихое солнце,

И ветер понес дымки из труб

Хорошо прислониться к дверному косяку

После ночной попойки моей.

Многое миновалось

И много будет еще,

Но никогда не перестанет радоваться сердце

Тихою радостью

О том, что вы придете,

Сядете на этом старом диване

И скажете простые слова

При тихом вечернем солнце,

После моей ночной попойки.

Я люблю ваше тонкое имя,

Ваши руки и плечи

И черный платок.

Эти слова Блока — образец тончайшей лирической поэзии».

Мне кажется, что образцов, превосходящих это стихотворение, у Блока много — их 687(!). По сравнению с остальными 687 стихотворениями это кажется лишь черновой записью, наброском, который превращен автором с помощью рифм в гораздо более тонкое стихотворение. Оно всем известно.

Знаю я твое льстивое имя,

Черный бархат и губы в огне,

Но стоит за плечами твоими

Иногда неизвестное мне.

И ложится упорная гневность

У меня меж бровей на челе:

Она жжет меня, черная ревность

По твоей незнакомой земле.

И, готовый на новые муки,

Вспоминаю те вьюги, снега,

Твои дикие слабые руки,

Бормотаний твоих жемчуга

Это уж, что называется, «посвыше» опуса с вечерней попойкой.

1963[42]