Владимир Корнилов Колкий дождь

Владимир Корнилов

Колкий дождь

Мечты

Я себя не дурил мечтами,

Сколько мог, отгонял их прочь,

Всю дорогу менял местами

Два глагола — мечтать и мочь.

Оттого-то любая малость

Невпопад, а порой впопад,

Удавалась мне, исполнялась,

Правда, лет через пятьдесят.

Кафе

Двадцать первого октября

Шестьдесят ненастного года

Я впервые терял тебя

И рыдал на глазах народа.

Мы сидели с тобой в кафе,

Над которым была киношка,

И слеза текла по скуле,

И соленой была картошка.

Двадцать первое октября.

В окна пасмурный лезет полдень.

Безнадега и страх… Не зря

Полдень тот я навек запомнил.

Было много других утрат,

Но их список не больно четок:

Жизнь огромна, почти как склад

При бесхозном бюро находок.

Ни кафе, ни над ним кино

Больше нет на кольце Садовом,

Но со мной они все равно

И тревожат предвестьем новым.

Дом

Так из дому рвутся…

М. Цветаева.

Для других — неприметный,

В целом свете — один,

На квадратные метры,

Как душа, неделим

И отважней, чем крепость —

Подступиться нельзя:

Не напрасно в нем эпос

С лирикою слился.

Распахнулось пространство

В нем во весь окоем.

…А ведь некогда рвался

Из дому, а не в дом.

В нем сегодня легко мне,

И зачем, почему

Рвался — вряд ли припомню

И навряд ли пойму…

Для меня он превыше

Всех знакомых чудес,

Даже собственной крыши

Выше, весь — до небес…

Если что-нибудь стою,

То виной всему — он,

Дом, что создан тобою

И тобой осенен.

Илиада

«Бессонница. Гомер…» Я не читал Гомера

Ни в поздней старости, ни в детстве по складам.

Однако объяснил, что эпос — не химера

Совсем не сказочник, а Осип Мандельштам.

Он список кораблей с собой унес в могилу,

Которую доныне не нашли,

Но лирика его мне заменила

Великое сказание земли.

Остров

На необитаемом острове

Живу и дышу, как могу,

И воспоминания пестрые

Давно не теснятся в мозгу.

И междоусобным баталиям

Сюда нипочем не достать —

На острове необитаемом

И тишь, и блаженная гладь.

Все нужное и все ненужное —

Дабы не случилось чего —

Зарыто. Забыто минувшее,

Грядущее отключено.

Забрался я в жадные заросли,

Где розы шипов лишены,

Где выданы жалкие радости

Беспамятства и тишины.

Бабушка Домна

— Что ты надумала, бабушка Домна?

Разумом, видно, слаба —

Снова вернулась на старые г б омна?..

— Миленький, это судьба…

— Видно, забыла аресты да тюрьмы,

Мыканье по лагерям,

Что же ты выбрала-кинула в урны?

— Миленький, в том-то и срам…

Миленький мой, я такой неудачи

Не пожелаю врагу…

Плачу, мой миленький, только иначе

Выбрать опять не смогу.

— Видно, ослепла ты, бабушка Домна!..

— Миленький, я не слепа:

Все замечаю, и знаю, и помню,

Просто такая судьба…

Погода

То колкий дождь,

То мокрый снег —

Весь день, всю ночь,

Весь год, весь век —

Ни мрак, ни свет,

А полумрак

С тьмой разных бед

И передряг.

А все равно,

Откинув спесь, —

Все, что дано,

Приму, как есть —

Весь год, весь век,

Весь день, всю ночь,

Весь мокрый снег,

Весь колкий дождь.

Поздняя осень

Осень поздняя, что ты такое?

Не постигну твое раздвоенье:

То уносишь ты сон, беспокоя,

То даруешь умиротворенье.

Осень поздняя — время позора,

Не косы, а заржавленной бритвы,

Не хозяина, а мародера,

Что оставил пейзаж после битвы.

И хотя небеса не синее,

Но простора и воздуха много,

Оттого-то и веришь сильнее

Поздней осенью в Господа Бога.

Поздней осенью — хворь и усталость,

И рассветы, как полночи, серы…

Поздней осенью вряд ли осталось

Что-нибудь, кроме смерти и веры.

Корнилов Владимир Николаевич родился в 1928 году в Днепропетровске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Автор девяти поэтических книг. Лауреат премии «Нового мира» за 1999 год. Живет в Москве.