Вместо предисловия [К «Избранным произведениям» И. И. Лебедева]*
Вместо предисловия [К «Избранным произведениям» И. И. Лебедева]*
В июле 1929 года исполнилось семьдесят лет со дня рождения крупного самородка — Ив. Ив. Лебедева.
Много на своем веку поработал тов. Лебедев. Целые сотни его рассказов, стихотворений и фельетонов разбросаны на протяжении пятидесяти лет по разным периодическим изданиям, но самой значительной и ценной работой нужно считать его труды в области крестьянской драматургии, в которой он справедливо считается пионером и крупным работником.
Для того чтобы стать крестьянским писателем, нужно окунуться с головой в самую гущу деревенской жизни, сродниться с последней, остаться в ней навсегда, быть в ней «своим», болеть ее печалями и скорбями и радоваться ее немногими радостями.
В своем воззвании к молодым писателям (газета «Правда») тов. Лебедев, вынужденный болезнью временно проживать в Москве, между прочим говорит:
«Да, откровенно признаюсь: жизнь в Москве для меня тяжела. Так бы вот взял и вырвался из этого „омута“, улетел бы туда — в необъятный простор, к полям и лесам, к покосившимся избам и пахучему навозу, к кудлатым и загорелым ребятишкам, — туда, где я всегда был бодр духом и телом, где легко жилось и легко работалось.
И вот чего я не понимаю, — говорит далее тов. Лебедев, — вот что теперь грызет мой ум: почему большинство нынешних „народников“, новых крестьянских писателей или считающих себя таковыми, удирает из деревни, стараясь пристроиться в Москве или других крупных центрах?
И это в наше время, когда вся крестьянская жизнь перестраивается заново, когда на обломках и развалинах старого быта воздвигаются мирные обители народного довольства и благополучия; когда зашумели и заклокотали горячие ключи и обильные источники всеисцеляющей „живой воды“; когда обновленная деревня манит и зовет нас к себе; когда советская интеллигенция (а писатели, конечно, в первую голову) приглашается и должна стать лицом к деревне. В такое время покидать деревню или не вернуться к ней — крестьянскому писателю (в особенности молодому) непростительно и даже преступно.
Ведь такой эпохи, такой кипучей и захватывающей деятельности, такого неисчерпаемого источника для нашего творчества не только не дождаться нам, а, может быть, и целым поколениям после нас.
Мы кичимся тем, что знаем и любим деревню, а сами покинули ее и стали к ней спиною. Что же это такое? Ведь пути к деревне свободны и расширены, и сама деревня, как родная мать, зовет и ждет нас к себе».
В этом воззвании к новичкам стоит перед нами во весь свой роет тов. Лебедев, выявилась вся необыкновенно крепкая натура старого закоренелого народолюбца и справедливого судьи над нерешительностью и половинчатостью.
Тов. Лебедев, несмотря на свой преклонный возраст, на все преодоленные трудности и преграды, до конца остается верным своему долгу, с удивительным упорством стоит на своем посту и, оставаясь тесно связанным с деревней, неустанно продолжает работать над новыми произведениями, давая живые и яркие картины и образы старой и новой деревни. Для этого самородка, образование которого ограничилось начальной школой, деревня действительно была высшей школой, обильно давшей крупные и зрелые плоды.
Его пьесы: «Божья коровка» (она же «Народный учитель»), бывшая при царизме долгое время под запретом и, несмотря на это, выдержавшая девять изданий, «Дунькина карьера», «Голодные и сытые», «Подвох», «Безбожники», «Земля пробудилась», «В селе Курбатове», «Бой-баба» и др. — десятками тысяч поглощаются крестьянством, их знает каждая деревня.
Для более точной характеристики творчества тов. Лебедева хочется повторить сказанное мною в моей статье в январе 1920 года1 по поводу его пьесы «Голодные и сытые», выпущенной, кстати сказать, Госиздатом в начале 1926 года уже третьим изданием.
«Пьеса И. Лебедева „Голодные и сытые“ поистине превосходная вещь. Тов. Лебедев выступает в ней частью учеником Толстого („Плоды просвещения“), частью учеником Горького („Дети солнца“). По идее пьеса не нова. Она противопоставляет темную голодную деревню, с одной стороны, и верхоглядов-культуртрегеров, выходцев паразитических классов — с другой; само собой разумеется, Лебедеву не приходит в голову осуждать в их лице настоящую культуру, — в это заблуждение при чтении его пьесы никто не впадет, и были бы праздны раз-говоры о том, что тов. Лебедев демагогически уничтожает интеллигенцию. Нет, — перед нами только яркое противопоставление двух миров в их типичнейших проявлениях. И крестьянина Лебедев не берет как революционера, как натуру исключительную, он берет деревню как она есть и противополагает ей тот общий тон культуры оторванных от масс трутней, который был весьма присущ русской интеллигенции в дореволюционный период, дух которого остается в ней еще и сейчас и с которым нельзя не бороться.
Со стороны же формы пьеса тов. Лебедева превосходна. Крестьянские типы удались ему как нельзя лучше; они говорят сочным сельским языком, от которого брызжет непосредственной, стихийной талантливостью. Эти темные, но искренние люди сразу завоевывают вашу симпатию во всех своих проявлениях: горюющие бабы, рассудительные мужички, деревенский острослов, песельник-пьянчуга, юродивый. Интеллигенция, может быть, менее удачна, но черты празднословия, суетности, мелочности и в особенности зияющей оторванности от массы, от ее реальных интересов — проведены метко.
Драмы, в сущности, нет — есть ряд сцен, характеризующих соприкосновение этих двух миров, но они так живы, что захватывают и в чтении, и тем более будут захватывать на сцене.
Пьесу нельзя назвать революционной в точном смысле этого слова, но эта пьеса глубоко народная, благородная в своем плаче над горем народным и в своей негодующей сатире. Заметьте, что эта скорбь и этот сатирический бич смягчены юмором, который придает всей пьесе главную прелесть».
Все это, сказанное мною несколько лет тому назад, может быть отнесено не только к «Голодным и сытым», но и к большинству произведений тов Лебедева.
11 ноября 1927 года тов. Лебедеву присвоено звание заслуженного деятеля искусства.