Ю. Б. Орлицкий. Москва Водка-селедка: алкогольная лексика в русской рифме

Ю. Б. Орлицкий. Москва

Водка-селедка: алкогольная лексика в русской рифме

Лексика, соотносимая с понятиями «питье», «пьянство», «опьянение», «выпивка» безусловно принадлежит в русской поэзии к разряду эмоционально окрашенной, а в определенные исторические периоды — отчасти табуированной. Именно поэтому интересно рассмотреть поведение и эстетические функции наиболее однозначно опознаваемой ее части — названий алкогольных напитков — в максимально сильной позиции в художественном тексте — в рифме. К тому же это позволит нам проверить некоторые берущиеся обычно на веру общие положения.

Например, что рифмуются в стихе обычно так или иначе близкие по смыслу слова. Рассмотрим для этого рифмопары, в которые попадают названия алкогольных напитков. В случае с водкой предположение о близости рифмующихся слов вполне оправдывается: в нашем материале самыми распространенными рифмами к этому слову оказываются «глотка» и «селедка». Не менее показательны и остальные рифмы к любимому «народному» напитку: «походка», «находка», «субботка», «сковородка», «короткий», «околодке».

Если говорить об истории упомянутого слова в русской поэзии, то самым активным образом использовать эту лексему, в том числе и в рифме, начинает еще Денис Давыдов, но чаще всего в XIX веке использует его Н. Некрасов. При этом и слова «вино» и «винцо» в словаре названных авторов тоже чаще всего обозначают водку.

У поэтов Серебряного века, напротив, «водка» может оказаться основой очень изысканной, никак практически не связанной с алкоголем метафоры. См. у Пастернака: «Опять, как водка на анисе, / Земля душиста и крепка» или у Анненского: «А вдали рисунок четкий — / Леса синие верхи: Как на меди крепкой водкой Проведенные штрихи».

Значительно разнообразнее и, соответственно, свободнее по значению оказываются рифмопары, включающие слово «вино» (и «винцо»). Хотя слова-«лидеры» и здесь вполне показательны — с их помощью описывается ситуация пития и традиционно сопровождающие этот акт реалии: «одно/а», «окно», «дно», «луна», «она/о», «тишина», «давно», «дано», «темно», «душна», «Сатана». При этом «обличительное» сопоставление в рифме вина и вины встретилось в нашем материалы только два раза!

Характерным оказывается и круг рифм к слову «шампанское»: «испанское», «шпанское», «цыганское», «крестьянское»: все эпитеты, кроме последнего, поддерживают экзотический ореол этого вина, последний же образует контраст с ним.

Вполне ожидаемым оказывается и круг рифм к самому бытовому и легкому в нашем материале напитку — пиву: «крапива» (2 раза), «надрыв», «счастливой», «живо», «лениво», «шутливо», «красиво». Характерны тут иронические контексты из стихов С. Гандлевского:

Когда волнуется желтеющее пиво,

Волнение его передается мне.

Но шумом лебеды, полыни и крапивы

Слух полон изнутри, и мысли в западне.

Таким образом, можно сказать, что в рифмопарах к названиям алкогольных напитков в русской поэзии чаще всего возникают слова, так или иначе характеризующие обстановку употребления этих напитков (водка — глотка, селедка; вино — луна, тишина; пиво — крапива), их особенности и особенности поведения их потребителей (водка — походка), значительно реже — оценки алкогольной деятельности человека и ее результатов (вино — вина, Сатана; пиво — счастливый, лениво).

Не менее интересные результаты дает рассмотрение следующей гипотезы: в рифму обычно попадают ключевые для автора слова. Так, одни поэты крайне редко используют в своих стихах названия горячительных напитков, другие — наоборот, причем именно в сильной рифменной позиции. Это нередко находит простое (чаще всего — биографическое) объяснение: например, для А. Пушкина вино ассоциировалось прежде всего со свободой, любовью и искусством; именно поэтому в его стихотворных произведениях слово «вино» используется 102 раза, из них 50 — в рифме.

В отличие от Пушкина, Н. Некрасов описывал в своей лирике тяжелую, а потому нетрезвую жизнь народа, увидеть которую во всех подробностях ему помогало и собственное пристрастие к спиртному, — именно этим можно объяснить частое использование в стихах поэта алкогольной лексики, особенно слова «водка».

Из современников Пушкина слово «вино» Баратынский использует в стихах только один раз, зато его довольно часто поминают Денис Давыдов, П. Вяземский и К. Батюшков (в середине строки 14 раз, в рифме — 7; основной эпитет — светлое, контекст — безусловно положительный — «С любовью, с дружбой и вином»). Вполне в пушкинской традиции использует это «ключевое» слово и А. Фет (в середине строки 6 раз, в рифме 8 раз). Как правило, для всех этих поэтов вино — источник радости и высокого опьянения, а рифмы к нему носят нейтральный стилистический характер. Например, у Фета:

Рвутся нити, пробка рвется,

Напряженная давно,

И в стакан шумящий льется

Искрометное вино;

Друзья, как он хорош за чашею вина!

Как молодой души неопытность видна!

Вино у Фета может быть также «янтарным», «жемчужным» и даже «пафосским»! Некрасовское же вино — это в основном водка, которую пьют герои, принадлежащие к разным социальным группам. Пьют много: слово употребляется 67 раз, причем в рифмованных стихах в рифме немного чаще, чем в строке (30:22), в белом стихе — примерно в одинаковом соотношении (13 раз в строке, 12 — в конце строки). Рифмы к водке оказываются сниженными в стилевом отношении: жена, пьяна, насолена, животом, голодна, Сатана; эпитеты встречаются редко, контексты — в основном, отрицательные («празднословье и вино», «разгул и вино»). Впрочем, некрасовские герои не гнушаются и другими недорогими напитками: «Наливки! чаю! полпива! / Цимлянского — живей!..»; «Свои наливки сочные»; «Эй, Прошка! рюмку хересу, / Подушку и ковер!».

Очень показательную картину употребления спиртных напитков находим в лирике поэтов Серебряного века. Чаще других использует названия напитков Гумилев, причем как в рифме (17), так и внутри строки (16). Вино у него может быть «золотым» (2 раза), «горячим», «страшным», «багровым», «старым» и даже «влюбленным», контекст чаще всего положителен («Какой-то край обетованный / Восторгов, песен и вина»; «Прекрасно в нас влюбленное вино / И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано, Сперва измучившись, нам насладиться»).

Г. Иванов обращается к «сильной» алкогольной лексике нечасто и исключительно в рифме. Эпитетов только два («дешевое» и «земное»), контексты — нейтральные и положительные (еда, веселье, любовь).

Пастернак тоже использует эту лексику довольно часто (в строке 16 раз, в рифме — 9), но при этом нередко в переносном значении. Эпитеты у него редки, в основном — отрицательные («захолустное», «приворотное»; оно «булькает», хотя есть и «янтарные дни вина»). Зато часто встречаются «именные» напитки («Скромный дом, но рюмка рома / И набросков черный грог…»; «По захладелости на вкус / напоминая рислинг»).

Очень редко и почти всегда — внутри строки используют алкогольную лексику Сологуб и Цветаева. Наконец, в рифмах Ахматовой вино встречается 18 раз — ровно вдвое чаще, чем в строке — причем почти всегда в сопровождении эпитетов, нередко очень индивидуальных и выразительных; отличить прямое значение от переносного при этом удается далеко не всегда. Приведем в виде исключения все контексты:

Не будем пить из одного стакана

Ни воду мы, ни сладкое вино,

Не поцелуемся мы утром рано,

А ввечеру не поглядим в окно;

Я с тобой не стану пить вино,

Оттого что ты мальчишка озорной.

Знаю я — у вас заведено

С кем попало целоваться под луной;

А дальше — свет невыносимо щедрый,

Как красное горячее вино…

Уже душистым, раскаленным ветром

Сознание мое опалено;

И мнится мне, что уцелела

Под этим небом я одна, —

За то, что первая хотела

Испить смертельного вина;

Мимо зданий, где мы когда-то

Танцевали, пили вино,

Мимо белых колонн Сената.

Туда, где темно, темно;

Спокойной и уверенной любови

Не превозмочь мне к этой стороне:

Ведь капелька новогородской крови

Во мне — как льдинка в пенистом вине;

Не оттого ль хозяйке новой скучно,

Не оттого ль хозяин пьет вино

И слышит, как за тонкою стеною

Пришедший гость беседует со мною?

Буду с милыми есть голубой виноград,

Буду пить ледяное вино

И глядеть, как струится седой водопад

На кремнистое влажное дно;

Уже безумие крылом

Души закрыло половину,

И поит огненным вином,

И манит в черную долину;

Как в трапезной — скамейки, стол, окно

С огромною серебряной луною.

Мы кофе пьем и черное вино,

Мы музыкою бредим…

Все равно…

И зацветает ветка над стеною;

Меж сосен метель присмирела.

Но, пьяная и без вина,

Там, словно Офелия, пела

Всю ночь нам сама тишина;

И видит сень священную берез

Сквозь радугу невольных слез.

И вкруг тебя запела тишина,

И чистым солнцем сумрак озарился,

И мир на миг один преобразился,

И странно изменился вкус вина;

На дне песок белее мела,

А воздух пьяный, как вино,

И сосен розовое тело

В закатный час обнажено;

Я его приняла случайно

За того, кто дарован тайной,

С кем горчайшее суждено,

Он ко мне во дворец Фонтанный

Опоздает ночью туманной

Новогоднее пить вино;

А веселое слово — дома —

Никому теперь не знакомо,

Все в чужое глядят окно.

Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке,

И изгнания воздух горький,

Как отравленное вино;

Но стонет и молит: «Ты мне суждена,

О, выпей со мною хоть каплю вина».

К чему эти крылья и это вино, —

Я знаю тебя хорошо и давно.

Еще более смелые эпитеты к рифмующемуся слову «вино» находим позднее у Бродского: «буфетное», «рассветное».

Наконец, к рифменной позиции тяготеет, наряду с ключевыми для авторов словами, экзотическая лексика, позволяющая обогатить звуковой облик стиха. В нашем материале это, прежде всего, конкретные названия вин и других напитков. Хрестоматийный пример тут — мандельштамовское «шерри-бренди», появляющееся в начале и в конце стихотворения (в котором, кстати, встречаются в рифме также нейтральные коктейли и вино). Интересно, что более экзотическое «асти-спуманте» этот поэт помещает в середину строки.

Приведем несколько характерных примеров редких напитков, упоминаемых русскими поэтами в рифме:

Муската — раската — заката; Ликер — амор; Крем де вервен — вдохновен (все — Северянин); Телиани — в тумане (Мандельштам); Коньяк — маниак, Токайских — китайских (Пастернак); Клико — не страдал глубоко (Бенедиктов); Аи — дни (Вяземский), Аи — любви (Блок); Арака — забияка (Д. Давыдов), араком — мраком (Пушкин); Ратафьей — Агафьей (А. Илличевский); Ганимеду — меду! (И. Барков); Пшеничной — яичной (Б. Корнилов, стихотворение «Выпьем водки…»)

Большую коллекцию экзотических напитков и не менее экзотических рифм к их названиям находим в стихах современного петербургского стихотворца А. Голынко-Вульфсона: «Кьянти — к яствам», «горла — Russian Golden», «текилы — скулы», «Куросавы — кюрасао», «лафита — лафета», «пино-коллада — пиноккио», «свистни мне — виски», «алказельтцен — сельтерской»; у него же в конце строк без рифмы (белых) находим коктейль, джин и даже «Блади Ваньку».

Разумеется, этот пример — уже из разряда языковых игр с использованием хорошо подходящих для этой цели редких названий алкогольных напитков. В этой функции алкогольную лексику успешно использовали Вяземский («Давным-давно»), Северянин («Моя безбожная Россия…»), Саша Черный. При этом и Вяземский, и Северянин опирались прежде всего на большое количество слов, рифмующихся в русском языке с «вином»; так в стихотворении «Моя безбожная Россия…» (1924) с ним рифмуются страна, дана, до дна, луна, глубина, крутизна, весна, волна, полна, она, и снова страна — перед нами здесь, таким образом, материал для статьи в словаре рифм!

Тот же Северянин использует «винную» лексику для создания юмористической омонимической рифмы в романе «Колокола собора чувств» — передавая речь Маяковского: — «Она ко мне пришла нагою, / Взамен потребовав венца. / А я ей предложил винца / И оттолкнул ее ногою».

Наконец — попутно — нельзя не отметить, что обращение к той или иной алкогольной лексике демонстрирует безусловное падение вкусов (и нравов) в русской обществе. Если поэты XIX века воспевали (и пили) вино («а о водке ни полслова»), то затем в язык поэзии последовательно проникают и водка, и пиво (которое ранее использовалось только для сатирического изображения немцев — см. у Некрасова «Объятия хорошенькой жены, / Колпак, халат, душистый кнастер, пиво / И прочие филистерские сны…», а уже в известной песне из репертуара Вертинского (слова Б. Даева) — герой пьет «горькое пиво», рифмуя его с «живут красиво»), и разнообразные портвейны (вплоть до «Папа — стакан портвейна» у В. Цоя), и даже самогон (у Г. Горбовского) и одеколон (которого не пьет, в отличие от наших соотечественников, Ален Делон в известном хите «Наутилуса»). При этом нередко неблагородные напитки поэтизируются — см., например, у В. Салимона: «Таврическим пахнет портвейном /На даче последней левкой».

Едва ли не самый широкий спектр названий «низких» напитков использует в своих стихах — особенно из книги «Зеленая муха (русские алкоголи)» — Глеб Горбовский. Например, «Человек уснул в метро, / перебрав одеколона» (рифма — «определенно»); «не употреблял султан портвейн!» (рифма — «бассейн»); сразу три рифмы к ласкательной форме «пивко» в стихотворении «Рандеву» (ларька — пивка, пивко — легко, пивке — пузырьке); «по вынесении икон, — усердно варят самогон» и т. д. Ср. у него же употребленный в конкретном смысле термин «алкоголь»: «…окунулась душа в алкоголь» (в пушкинскую эпоху в таком значении иногда употреблялось слово «виноград» вместо «вино»).

Аналогичным образом можно говорить о пути, пройденном от античного пиршества до описанных тем же Горбовским попоек; Гандлевский совершенно точен в своем описании: «Я хлебал портвейн, развесив уши». Не случайно именно у этого поэта появляется и вывод: «Алкоголизм, хоть имя дико, / Но мне ласкает слух оно. / Мы все от мала до велика / Лакали разное вино».

…Настоящие заметки ни в коей мере не претендуют на решение той или иной конкретной научной задачи. У них куда более скромная задача: показать, как одна сравнительна небольшая лексическая группа при использовании в максимально значимых позициях максимально нагруженного семантически стихотворного текста оказывается способной не только продемонстрировать сущностно важные особенности поэтики отдельных авторов, но и обнаружить общие тенденции развития литературы (и даже общества в целом!).