Глава 1 ВЕТКИ КЛЕНА

Глава 1

ВЕТКИ КЛЕНА

Под утро бульканье воды в батарее водяного отопления усилилось. Казалось, что где-то совсем рядом, у самого изголовья кровати, бежит по камешкам горный ручеек.

Тихое журчание воды напомнило Алеше Звездину голосистые ручьи, стремительно текущие по улицам, яркое, горячее, весеннее солнце. На дворе стоял трескучий мороз. Но от ласкового бульканья воды в радиаторе Алеше было так тепло, приятно и радостно, точно в самом деле уже прошла зима и наступила весна.

Улыбнувшись, он перевернулся на другой бок и уже начал было дремать. Но в комнате возникли новые звуки. Алеша прислушивался сквозь дрему. Из репродуктора доносился мелодичный перезвон. Это были позывные Московской радиостанции. Начиналась шестичасовая передача. Значит, можно еще часок поспать. Он уснул, уверенный, что проснется обязательно во-время...

Через час он действительно проснулся, широким взмахом руки сбросил с себя одеяло. По правде сказать, ему и хотелось поваляться в постели лишнюю минутку. Еще как хотелось! Но он знал, как тяжело будет потом вставать и потому еще в ремесленном училище он взял себе за правило: сразу же сбрасывать одеяло. Голый, небось, спать не будешь!

Встав, он повернул регулятор репродуктора так, чтобы радиопередача была чуть слышной (это чтобы не проснулись ребята), и начал одеваться, внимательно слушая в то же время последние известия. Затем начали передавать урок гимнастики. Алеша, открыв форточку, стал делать зарядку одетым и обутым. Он знал, что нарушает правила радиогимнастики: ею полагалось заниматься в трусах и легкой обуви. Но что делать!.. Экономя время, он оделся до урока гимнастики, во время передачи последних известий. Иначе он не успел бы собраться и добежать до завода к восьми часам. — Ну, ничего, инструктору не видно, — решил Алеша и бросил мальчишески-озорной взгляд на репродуктор.

Покончив с гимнастикой, Алеша закрыл форточку, чтобы не выстудить комнату к подъему ребят, включил чайник и побежал умываться. Когда он вернулся, вода в чайнике уже бурлила и хлопала крышкой. Алеша нарезал колбасу, намазал маслом хлеб и начал завтракать.

Все остальные ребята еще крепко спали.

Саша лежал на спине, закинув руки за голову. Широкие и густые брови были сдвинуты, лоб пересекала морщина, лицо сохраняло сердитое, недовольное выражение. Он, пошевеливая губами, словно произносил какие-то слова.

«Должно быть, рифмы подбирает... Тоже не легкое дело — писать стихи...» — подумал Алеша и вспомнил, как они поспорили вчера с Сашкой. Саша — в который раз! — задумал бросить писать стихи.

— Ну их к чертям, Алеша, — заявил он.

— Зря!

— Ничего не зря! Ты вот сидишь над техникой, — глядишь, польза будет. Завтра, послезавтра у тебя выработка в гору пойдет. Может в самом деле добьешься — тысячу опок вставишь за смену. Это знаешь, что будет? Неслыханный рекорд! Мне Клавка говорила: на московском заводе есть один замечательный формовщик, так и тот больше девятисот за смену не давал. А ты — тысячу дашь! Шуточное дело!

— А стихи твои тут при чем?

— Да ну их, стихи! Рифмуешь, рифмуешь, а толк какой? Только время напрасно пропадает... Может, и я что-нибудь придумал бы, если бы производством занялся...

— Ты стихи не бросай и производством занимайся. И там и тут можно достигнуть результатов...

— Нет, Алеша, не достигнуть! Не такой я человек, чтобы чего-нибудь в жизни достигнуть... — уныло отвечал Саша.

Конечно, он зря говорил, и писать стихи ему не бросить. Но терпения у него маловато, это правда. Чуть только какая-нибудь трудность, как Сашка уже раскисает и готов бросить все дело. Молодой еще, характер не закалился, слабоват, а так хороший человек. Вон он как нашептывает, наверное, целую поэму сочинил. Как встанет, так и начнет записывать, будь здоров!

Алеша перевел глаза на второго своего соседа по комнате — Колю Кострова. Коля спал на боку, плотно прильнув щекой к подушке и подтянув колени к самому подбородку, видимо, замерз. Сползшее одеяло, как водится, лежало на полу рядом с кроватью. Это еще совсем молоденький паренек. Месяц тому назад приехал на завод, окончив ремесленное училище где-то в Сибири. Новая обстановка была для него непривычной и, очевидно, смущала. Поэтому он больше помалкивал, прислушивался да присматривался ко всему, стараясь, видимо, сначала разобраться, что к чему на этом большом заводе. Во всяком случае, молчит он не от глупости, это ясно... Приезжала его мать и рассказывала: в колхозной работе паренек показывал себя смекалистым. Со слезами на глазах она просила:

— Присмотри, Алексей, за сынком, не допускай до баловства...

Счастливый Колька! Есть кому за него попросить. Мать заботится, отец, поди, в своем колхозе тоже думу о сыне думает...

Алеша тяжело вздохнул. А вот о нем попросить некому, хлопотать никто не будет. Один, как былинка в поле, — сирота...

Теплое чувство заботы о товарище охватило Алешу. Он подобрал с пола одеяло, заботливо укрыл им Колю, подоткнув со всех сторон. Коля на секунду приоткрыл глаза, взглянул на Алешу, благодарно улыбнулся. Его рука шевельнулась, было, потянулась к Алеше, но так и замерла на полпути: уснул.

«Эх ты, формовщик, горюшко луковое!» — подумал Алеша я погладил коротко остриженную голову спящего.

Выходные двери общежития начали беспрерывно хлопать, коридор заполнялся шумом шагов, зазвучали голоса уходивших на работу жильцов. Пора было выходить. Алеша вышел, закрыл дверь на ключ и в щель снизу просунул его обратно в комнату

Крыльцо у молодежного дома было большое, просторное, настоящий балкон. Широкие бетонные перила спускались вниз и заканчивались квадратными столбами, увенчанными массивными вазами. Под каждой такой вазой ребята пристроили ребристые калориферы, чтобы было о что ноги вытирать. Они разыскали их на свалках железного лома и сами притащили сюда. Сделано это было еще в то время, когда перед домом была не улица, а лежал незастроенный глинистый пустырь.

Теперь калориферы почти не нужны, от пустыря и помину и осталось, вырос большой квартал, а к крыльцу вплотную подходил бетонный тротуар. Но калориферы попрежнему лежали у крыльца, никто их не уносил. Иногда ими пользовались те из ребят, кому приходилось забрести на дальнюю окраину поселка где еще не было тротуаров и лежала непролазная грязь.

С крыльца Алеша осмотрел улицу, ряды домов, звездное небо. Небо показалось ему очень низким, густосиним. Звезды мерцали как будто над самыми крышами домов. Над заводом и поселком нависла тяжелая лесистая громада Куштумгинского хребта. Звезды прятались среди деревьев, росших на его вершине, а белый кружок месяца, как зацепился за какую-то сосенку, торчавшую на самой макушке горы, так и не мог отцепиться.

Всю ночь по дну Куштумгинской долины стлался густой морозный туман. Теперь его куда-то унесло, и на улицу точно белую шубу накинули: густой куржак свисал с высоковольтных проводов, облепил частую сеть телефонных и осветительных линий. Высаженный осенью по сторонам аллеи молодняк сам на себя стал непохож — вместо голых жидковатых прутиков из сугробов высовывались плотно обросшие игольчатым куржаком ветки, похожие на сказочные белоснежные растения. Штахетники, столбы, заборы словно какой-то особенной, белой и воросистой, кожицей обросли — столько насело на них за ночь инея.

Неузнаваемую, имевшую какой-то фантастический вид, улицу освещали две цепочки плафонов, тоже похожих на особой породы громадные цветы. Дальним концом улица упиралась в приземистую проходную завода, за проходной виднелось высокое здание сборочного корпуса. Туда непрерывно двигался поток людей. Они шли, покрякивая от мороза, гулко и раскатисто откашливаясь. Хрупкий мерзлый куржак, которым были густо усеяны тротуары, скрипел под ногами, пронзительно и тягуче, словно каждый рабочий постарался нарочно приобрести себе обувь с самым громким скрипом.

Шли такие же, как и он, Алеша, рабочие: литейщики, станочники, сборщики, инструментальщики, деревообделочники. Одним словом — автозаводцы.

Автозаводцы! Алеша гордился тем, что принадлежит к этому славному коллективу. Когда нужно, он с гордостью заявлял:

— Я с автозавода!.. — И всюду это производило впечатление. К прошлому празднику чкаловские колхозники прислали ему в подарок посылку. Он поехал за ней в старый город на почту. Как и все, подал извещение девушке, сидящей за стеклянной перегородкой, и добавил: «Я — с автозавода, мне бы поскорее получить...»

Надо было видеть, как все, кто был на почте, оглянулись на него, осмотрели особенно внимательно, уважительно, даже как будто с завистью. Ведь вот совсем еще молоденький паренек, а работает на автомобильном заводе, делает те самые грузовики, тысячи которых бегают по улицам многих городов, работает в той самой автомобильной промышленности, о которой всегда так тепло и сердечно отзывается товарищ Сталин... Алеше было приятно это внимание...

Где бы он ни был, Алеша всегда с особым вниманием рассматривал грузовые автомашины.

«Наша машинка»! — с радостью думал Алеша, увидев на машине серебристую марку своего завода. Особенное, почти нежное чувство охватывало Алешу. Ведь вполне возможно, что в машине были детали, опоки для которых делал он, Алеша.

Он враждебно, почти с ненавистью смотрел на шоферов-лихачей, гнавших машины без ума, не умевших осторожно и мягко вести их по дорожным ухабам и рытвинам. Уж кто, кто, а он-то знал, сколько труда затрачено на каждую трехтонку! Будь он шофером, он берег бы машину как зеницу ока...

Алеша вместе с густым потоком автозаводцев шел к проходной, по пути рассматривая причудливо разукрашенные куржаком кусты акаций и сирени. Алеша был даже доволен, что мороз и туман так разукрасили осенние посадки, угнетавшие его раньше своим жалким, сиротливым, чахлым видом.

Теперь кусты приобрели солидный вид, потолстели, переливались под светом фонарей белыми, красными, синими искрами. Алеша представил себе, что лет этак через пять они основательно разрастутся и он будет уходить на работу по большим тенистым аллеям. Алеша не сомневался, что он увидит взрослые деревья, выросшие из сегодняшних кустиков. Ему нравился завод, он любил его и уже давно решил остаться здесь на всю жизнь.

Его размышления были прерваны звонким криком, донесшимся с другой стороны улицы:

— Алешка-а! Не проспал?

Кричал какой-то совсем незнакомый паренек в длинной черной шинели, перехваченной поясом так туго, что на спине образовался большой горб. На крик отозвался шедший рядом с Алешей паренек в такой же черной шинели:

— Сенька, ты? Айда сюда!

— Ты, айда!

Паренек не стал долго думать, шагнул через штахетник и ринулся на ту сторону, головой и плечами задел он хрупкие ветки молодого клена. Густо посыпался куржак, шинель сразу побелела на плечах. Ветки в одно мгновение стали тонкими, сломались и повисли, беспомощно покачиваясь.

Сердце у Алеши вздрогнуло и забилось, в уме промелькнули фигуры тысяч людей, трудившихся нынче осенью над посадкой деревьев. Не размышляя, он протянул руку, ухватил парня за ворот черной шинели и одним рывком вытащил ремесленника обратно на тротуар.

— Тебе другой дороги нет, да?

Паренек смотрел на него с недоумением:

— Ты чего привязался?

Алеша круто повернул его к искалеченному клену:

— Видишь — сломал?

— Ну-к, что же? Дам вот по морде, будешь знать, как привязываться! Сознательный какой!

Ремесленник весь выгнулся, напружинился, сжал кулачки. Алеша был выше его. Паренек смотрел на Алешу, точно примериваясь к его силам и обдумывая, чей будет верх, если сейчас начать драку.

Алеша тоже напрягся и в упор рассматривал мальчишку: «Бить не буду, а уши, право, надеру!» — решил он. Так они и стояли, уставившись друг другу в глаза, словно молодые петушки.

— Что у вас тут происходит? — раздался рядом с ними женский голос.

К ним подошла Клава Волнова, технолог литейного цеха, одетая в телогрейку с меховым воротничком. Засунув руки в карманы, она с любопытством посматривала то на Алешу, то на ремесленника.

Алеша отвел глаза и почувствовал, что краснеет. Надо же было так получиться, чтобы Клава застала его в этом глупом положении.

— Да вот, парень ветки у клена обломал! — неохотно ответил он, не забывая посматривать, за ремесленником — вдруг тот, чего доброго, накинется. От такого озорника всего можно ожидать...

— Что же из этого? При чем тут кулаки?..

— «При чем, при чем»... Уши ему хочу надрать за такое дело, вот причем... — сердито сказал Алеша.

— Я тебе надеру... — отозвался задорно ремесленник. — Такого леща поддам — на ногах не устоишь! Смотри, как бы тебе не надрали!

Он и в самом деле был готов вступить в бой, даже продвинулся вперед на пол-шага и крепче сжал кулаки. Клава усмехнулась: петушился паренек совершенно напрасно, слишком уж мал был он, чтобы справиться с высоким Алешей. Она взяла мальчишку за плечи, повернула лицом к проходной и слегка подтолкнула вперед:

— Ступай, ступай, малыш, пока он тебе и в самом деле уши не надрал. Вполне может надрать, я его знаю!

— Ты чего лезешь? Твое какое дело? — кипятился ремесленник.

— Иди, иди, без разговоров! — продолжала подталкивать его Клава.

Паренек нетерпеливо передернул плечами, освобождаясь от Клавы.

Вот привязалась! Отойди, а то стукну!

Обойдя штахетник, он перебежал на другую сторону улицы и издали прокричал, вновь задирая Алексея:

— Тоже мне! Сознательный!

Клава вернулась к смущенному Алеше.

— Оказывается, ты драчун, Алеша! Вот уж не ожидала!

— Терпеть не могу, когда так озорничают! Чертяки этакие! Ничего не понимают, лишь бы баловаться! Небось, когда все зеленеет, сами будут довольнешеньки! — ворчал Алеша, не зная, куда девать глаза.

Он был доволен, что происшествие закончилось так спокойно, Драться не пришлось, и в то же время досадовал на то, что все это видела Клава, комсорг цеха.

— Так-то оно так, но все-таки кулаки в ход пускать не полагается. Воспитывать ребят надо, а не лупить...

— Вот бы вы занялись воспитанием! Не знаю, чего только ждете в комсомольском комитете? Посадки-то ломают?

— Это правда, надо будет подумать об этом... В самом деле обидно: садили, садили всю осень, а теперь губят.

Разговаривая, они дошли до цеха, отбили контрольные карточки на часах. Клава поднялась наверх, в техническую часть Алеша пошел в литейный цех.

Над цехом певуче запела сирена, возвещая начало первое смены.