Глава 8 БОЛЬШОЙ РАЗГОВОР

Глава 8

БОЛЬШОЙ РАЗГОВОР

Разговор с Клавой совсем легко начался сам собой. Рухнула и развалилась в одну минуту та стена принужденности, которая так угнетала Алешу.

— Говорят, очень хорошая картина «Падение Берлина»?

— Да, хорошая. Наш Коля уже видел ее, хвалит...

Алеша усмехнулся, вспомнив Колины разговоры:

— Понимаешь, какой чудак: прихожу домой, он мне и говорит: «Ты, Алеша, будь готов! Тебя, наверное, товарищ Сталин вызовет в Москву на беседу...» — «С чего ты взял?» — «А я картину «Падение Берлина» смотрел, там показано, как товарищ Сталин вызвал к себе одного сталевара и долго с ним беседовал...» — «Что ж из этого?» — «А вот выставишь за смену тысячу опок — и с тобой то же случится. Думаешь, это так незаметно и пройдет? Обязательно в Москву вызовут!» Придумает же чудак такое! Совсем еще мальчишка!

Алеша ожидал, что Клава вместе с ним посмеется над выдумщиком Колей. Но Клава даже не улыбнулась. Она вытирала платком капли мороженого с кончиков пальцев и задумчиво смотрела на Алешу.

— Мне кажется, Алеша, что Коля прав...

— Вот еще новости! И ты за него?

— Ничего невероятного нет. Вспомни-ка Зину Захарову! Кто она такая была? Простая деревенская девчонка, ничем не примечательная. Стала работать на заводе, проявила инициативу, об этом узнали в Москве — и пожалуйста! Зина ездила туда, докладывала на коллегии министерства, на совещании механиков всей страны... Ничего невероятного нет! Если ты добьешься тысячи опок за смену на таком участке, как формовка мелких деталей, — это будет большое дело. Незамеченным оно не пройдет, вполне могут вызвать на коллегию...

Алеша смотрел на Клаву немного встревоженно. Теперь уж и ему стало казаться, что поездка в Москву возможна. Вот так Колька, мальчишка-мальчишка, а напророчил ему, смотри, какое дело!

— Надеюсь, ты не загордишься, Алеша?

— И не подумаю!

— Правильно, не надо! Здесь дело совсем не в твоей персоне. Хоть ты какой рекорд поставь — это будет очень мало значить для страны. А вот когда сотни тысяч формовщиков Советского Союза станут формовать столько же, сколько формует Алеша, вот тогда будет огромное государственное дело! Литейные цеха станут давать столько продукции — только держись! А для этого самое маленькое достижение формовщика, самый крошечный его опыт должна знать вся страна.

С Алешей произошло то, что уже случалось с ним не раз: он как бы взлетел на большую высоту и посмотрел на себя, на свой труд не с обычной, будничной, а с какой-то другой, государственной стороны. Еще и сегодня он думал, что тысяча опок — только его, Алешино, дело. Сможет он — даст тысячу, не сможет — не даст, никого это не касается. Будет удача — поинтересуются цеховые руководители, быть может, придет посмотреть его работу директор завода, появится кто-нибудь из парткома, завкома, комитета комсомола. Не будет удачи — ну, и что же? Значит, напрасно хлопотал, только и всего...

Никогда он не думал, что его борьба — частичка общей борьбы всех формовщиков страны за высокую выработку. Словно живые, перед его взором встали они, его товарищи по труду, формовщики Советского Союза, — тысячи, десятки тысяч людей, целая армия! Грохочут станки, трещат вибраторы, щипят воздухопроводы... А он, Алеша, разведчик у этой армии, прокладывает путь к высокой выработке, чтобы каждый мог давать по тысяче опок на формовке мелких деталей. Каждый, а не он один!

Несколько смущенный всей этой картиной, Алеша сказал:

— Да, без Москвы такого дела не решить! — подумав, добавил: — Лучше бы ты, Клава, не рассказывала про это — неспокойно стало на душе. Не осрамиться бы! Я сам об этом ведь и не думал...

— А я давно думаю. Такую задачу себе ставлю — вперед двигать формовочное дело, нам без этого нельзя... Между прочим, я была у механиков. Обещают завтра поставить педаль на твой станок...

— Посмотрим! Они давно обещают... А сифон?

— И сифон обещают, только не так скоро...

— Вот бы еще с землей решить дело!

— А что с землей?

— Понимаешь, за смену ее столько накапливается у станка — чистое мучение убирать после работы. Я хотел поставить ящик и всю лишнюю землю смахивать в него.

— Ничего это тебе не даст, — покачала головой Клава.

— Ты так думаешь?

— Рабочее место у тебя тесное, тебе и поставить-то ящик некуда. Даже если и втиснешь, все равно часть земли будет просыпаться на пол.

Алеша, вздохнул:

— Так-то оно так, но делать нечего, придется пробовать...

— С землей не ты один, все формовщики мучаются. Я хочу решить задачу по-другому.

— Уже придумала что-нибудь?

— Еще не придумала, одни мысли пока бегают. Хочу к бункеру подвесить коробку-мерку, в которую земли входило бы ровно столько, сколько нужно для набивки одной опоки. Ты открываешь мерку, земля валится тебе в опоку, ни одной крошки лишней...

Алеше такая идея не понравилась:

— Двойная работа! Сперва надо открывать бункер, засыпать землю в мерку, потом открыть коробку и сыпать в опоку. Сосчитай, сколько лишнего времени!

— Знаю. В том-то и вся трудность, чтобы придумать такую конструкцию, при которой все делалось бы одним нажимом на педаль: сначала бы высыпалась земля из мерки, потом автоматически открывалась бы заслонка у бункера, и земля снова бы заполняла мерку.

— Сложная механика! Нам бы чего-нибудь попроще...

— Проще всего решетчатый пол под станком. Тогда бы у тебя ни пылинки не было бы у станка, все валилось бы под пол... Но это дело пока невозможное, надо полную реконструкцию пролета проводить...

— Чего же сразу-то не сделали?

— Ты знаешь, в какое время завод строился? В войну! Иногда и крыши не было, а станки уже работали на полный ход, под открытым небом.

Война! Много было на заводе разговоров и воспоминаний об этом суровом и трудном времени. Алеша представил себе свой станок. Плывут над ним облака, кругом сугробы, мерзлая земля, а он, Алеша, все равно бы работал — заказ для фронта. Разве тут до решетчатого пола!

И до чего же здорово получается: в то время над цехами крыш не было, а теперь они, Алеша с Клавой, сидят в отличнейшем кино. В войну на этом месте пустыри были, а теперь сплошь разрослись жилые дома. И так везде, строительство развернулось по всему Уралу, по всей стране. В Москве вон какие высотные стройки начаты — закачаешься. Как в сказке, семимильными шагами страна идет вперед.

— Знаешь, Клава, — задумчиво сказал Алеша, — недавно я ночью проснулся, и интересные мне мысли в голову пришли. Вспомнил я твою беседу... Помнишь, ты как-то проводила ее в красном уголке? О социализме и коммунизме. Помнишь, как ты говорила: главное, чем отличается социализм от коммунизма, это то, что при социализме каждый должен трудиться по способности, а получать по труду, а при коммунизме каждый будет трудиться тоже по способности, а получать будет по потребности. Так?

— Примерно, так.

— Теперь дальше. Вот я работаю по способности. Никто на посмеет сказать про меня, что я какую-то свою способность припрятал от народа, от производства. Все, что у меня есть, все отдаю заводу! — Он широко распахнул руки, точно открывая всего себя. — Так? Ты согласна с этим?

— Согласна. Где угодно могу подтвердить.

— Хорошо. Получаю я по две тысячи рублей в месяц. Мне этого вполне хватает на все мои потребности. Ведь я так понимаю потребность, чтобы человек ни в чем не нуждался, чтобы у него было все для жизни, чтобы он мог работать со спокойной душой... А разве я один? Разве нас, стахановцев, мало? Разве ты не живешь так же, как я? Сколько ты зарабатываешь?

— Да так, около полутора-двух тысяч.

— Хватает на потребности?

— Вполне. Одной — вполне... Но вот, допустим, ты обзавелся семьей, твои потребности увеличатся, а заработок останется прежним. Как тогда? Нельзя так упрощенно понимать эти вещи, Алеша...

Но, увлеченный спором, Алеша ничего не хотел слушать:

— Ну, хорошо, пусть будет семья. Ну, вот, допустим, ты получаешь полторы тысячи рублей, я — две тысячи, всего три с половиной. Так? Теперь допустим, что мы с тобой поженились, у нас появились дети, пусть даже пять ребятишек. Неужели нам нехватит, чтобы их воспитать, чтобы удовлетворить все потребности нашей семьи?

Алеша вдруг заметил, что Клава покраснела и перестала его слушать. Отвернувшись, она упорно смотрела вниз, в заполнявшееся народом фойе.

Алеша опомнился. Что случилось? Что такое он говорит? «Мы с тобой поженились, у нас появились дети, пять ребятишек...» Вот так разболтался! Как глупо! Что теперь делать?

Клава покосилась на Алешу. У него был такой вид, словно бежал-бежал человек, да вдруг и стукнулся лбом об забор.

— Ничего себе поговорили! Начали с коммунизма и кончили — женитьбой. Принципиальный разговор! Ты всегда так с девушками разговариваешь?

— У меня нечаянно получилось...

— Нечаянно! Нечаянно даже глупости не надо говорить! — возразила Клава.

Они помолчали, глядя в разные стороны. В фойе уже было много людей. Скоро должен был начаться сеанс.

— Я больше не буду так, Клавдия Афанасьевна! — хмуро пробубнил Алеша.

Клава рассмеялась:

— Честное слово, ты как маленький! «Больше не буду!» Хорошо, хорошо, забудем на первый раз.

Алеша облегченно вздохнул: кажется, выпутался из истории. Он начал обдумывать, с чего бы ему начать разговор, чтобы не опростоволоситься еще раз. Наконец, придумал:

— Сегодня Сашка на меня ни с того, ни с сего обиделся...

— А что такое?

Алеша рассказал, как он попросил Сашу убрать землю, высыпанную из пробной опоки, и как Саша потребовал, чтобы он, Алеша, на него не кричал.

— Ты и в самом деле кричал?

— Ничего подобного! Просто сказал, что раз насвинячил за моим станком, так надо и убрать...

— Вот видишь! Все-таки оскорбительно! — Клава подумала и продолжала: — Ты должен в корне изменить к нему отношение. Подумай, какие он сегодня победы одержал: стихотворение написал раньше срока, работать начал в один переверт, в ликвидации аварии на печи участвовал... Для него очень много, по крайней мере, за один день. А ты ему — «насвинячил». Знаешь, поговорка есть: тверди человеку все время, что он свинья, он и в самом деле захрюкает...

— А ты сама?

— А что я сама?

— Ты его больше моего изводишь своими насмешками. Он мне признавался: «Я, говорит, эту Клавку отлуплю как-нибудь под горячую руку, она мне всю душу выворачивает. Только шпильки и шпильки от нее слышишь...» Это как? Хорошо?

Клава помедлила с ответом.

— Признаюсь, действительно, ошибка. Я уже сама задумывалась, что неверно подхожу к некоторым ребятам. Надо быть очень осторожной в отношениях с людьми. Можно одним словом душу исковеркать... Да вот беда — не всегда удержаться могу. Уж очень он забавный, твой Саша, так и подмывает пощекотать его...

Внизу прозвенели звонки. Вторя им, билетерши гремели кольцами, откидывая портьеры над входами.

Алеша и Клава спустились вниз и вошли в зрительный зал. Небольшой, выкрашенный в светлые кремовые тона, окаймленный лепными карнизами и нишами, он выглядел очень уютно. Под потолком широко раскинула пять бронзовых лучей сверкающая люстра в форме пятиконечной звезды.

— Значит, признаешь свои ошибки? — спросил Алеша, когда они уселись на свои места.

— Признаю.

— Мир?

— Мир.

Они пожали друг другу руки.

Люстра медленно погасла, точно сама себя погрузила во мрак. Замелькали первые кадры картины. Руки их так и остались одна в другой...