Глава 10 ЕСТЬ НА УРАЛЕ ЗАВОД...

Глава 10

ЕСТЬ НА УРАЛЕ ЗАВОД...

Оставшись один, Коля решил еще подремать до начала смены.

Он уже совсем было закрыл глаза, когда до него донеслись звуки музыки. Они были такие слабые, что Коля даже подумал: уж не спит ли он и не грезится ли это ему?

Приподняв голову, он посмотрел на репродуктор. Репродуктор молчал. Да и музыка не походила на ту, которая всегда неслась из репродуктора. Там все время потрескивало и слегка гудело, а эти звуки были чистыми, прозрачными, как биение ключевой воды.

Он встал и прошелся по комнате. Открыв дверь в коридор, Коля услышал, что звуки усилились. Выглянув, он увидел, что в Коридоре никого нет. Значит, играли в одной из комнат и играли на баяне. Теперь он был в этом уверен: в родном селе один из фронтовиков привез баян, и очень хорошо играл на нем. Хорошо звучал баян и у этого неизвестного игрока в общежитии.

Уж чем-чем, а в таких делах Коля разбирался: отец был заядлый гармонист и обучил своему искусству Колю, когда ему было всего семь лет. Редко давал отец Коле гармонь: очень берег ее. Она ему досталась еще от деда, первым из Курской губернии переселившегося в сибирские степи, была старинная, с колокольчиками, но голосистая и звонкая, как новая. Отец не позволял даже выносить гармонь куда-нибудь, разрешалось играть только, дома. А как хотелось пойти на школьный вечер, повеселить ребят!

— Подрастешь — совсем отдам! — отвечал отец на все уговоры.

Но когда Коля подрос, то уехал в город в ремесленное училище, потом уехал сюда, на уральский завод, а гармонь так и осталась лежать в отцовском сундуке недоступным и желанным сокровищем.

Вот почему так всполошился Коля, услышав мелодичные звуки баяна. Он шел по коридору, останавливался, прислушиваясь, то у одной, то у другой двери. И чем сильнее становились звуки, тем больше он волновался, — ах, как хорошо играет баян! Особенно сильны и полнозвучны были басы, так и рокочут, так и гудят!

Когда он дошел до конца коридора, то понял, что играли в самой крайней комнате, налево. Здесь было окно, освещавшее коридор, и Коля уселся на подоконник.

Баянист за дверью словно торопился и быстро перебирал одну песню за другой. От размашистых, удалых «Коробейников» он перешел на тоскливую, печальную «Глухой, неведомой тайгою». Потом лихо, с переборами заиграл простую деревенскую кадриль, ту самую, которую Коля первой разучил у себя в деревне на отцовской гармони. Родные звуки тронули Колю за самое сердце, и он не выдержал.

Спрыгнув с подоконника, он робко постучал в дверь. Баянист, повидимому, не слышал и продолжал играть. Коля приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Баянист сидел у самого окна, склонив голову, точно прислушиваясь к переливчатому звону ладов.

— Можно войти?

Играл на баяне Семен Кузьмич, мастер плавильного пролета той смены, в которой работал Алеша. Глянув на Колю, он кивнул головой и глазами показал на стул неподалеку от себя.

— Соображаешь? — спросил он, опять глазами показав на баян.

— Мало-мало могу.

Семен Кузьмич развернул меха и заиграл «Славное море, священный Байкал»...

— Наша, сибирская! — радостно улыбнулся Коля.

— Сибиряк, что ли?

— Барабинский...

Семен Кузьмич кивнул головой:

— Бывал, бывал... Степная местность.

Он с чувством заставлял баян вздыхать и плакать. Доиграв мелодию до конца, он тут же начал другую: «Степь да степь кругом»... Коля даже глаза закрыл от наслаждения.

Кончилась и эта песня. Семен Кузьмич свел меха, и баян тяжко вздохнул, точно отдуваясь от тяжелой работы.

— Не припомню, как зовут тебя, паренек?

— Николаем. Из двадцать второй комнаты.

— Знаю. Еще у вас Алексей живет. Ну, спасибо, что зашел, — трудна у меня минута, хорошо, когда человек рядом сидит. Утешаюсь я, Николай!

— Утешаетесь?

— Да... Неладен сегодня день был у меня, Николай. Федька руку опалил — кто виноват? Кому профсоюз проборку делает? Сменному мастеру Семену Кузьмичу Фомичеву. Зачем недосмотрел, новенького на печь допустил! Электрод сломался — кто виноват? Он же, сменный мастер Фомичев. Опять недосмотрел... Кругом виноват Фомичев, кругом.

Он взглянул на Колю в упор:

— Тебе, Николай, наверно, удивительно: такой большой дядя и нюни распустил... Нашел перед кем оправдываться! Ты такие думай, Николай! Имей в виду — я не оправдываюсь. Я, и в самом деле, виноват. Кругом виноват, признаю! Признаю и душой болею. Болею и утешаюсь. Баяном утешаюсь! Как прибежал с работы, так за баян ухватился. Другие с горя за водку хватаются, а я песни играю...

Коля промолчал. Он еще не привык такие случаи, как поломка электрода, считать личным несчастием. Сломался, значит, так тому и надо было случиться, не он же его ломал... А на этом! заводе все по-другому, чуть что случится на производстве, — и человек переживает, мучится, страдает. «Болеет за производство» — такие слова Коля слышал часто.

Вот и Семен Кузьмич болел — у него было бледное, расстроенное и тревожное лицо.

Положив локти на баян, подперев ладонями подбородок, мастер рассуждал, как бы разговаривая сам с собой:

— Тяжелый у меня участок! Представить трудно, до чего тяжелый! Кадров у меня нет, материалы — барахло, оборудование чуть дышит, браку полно. Что делать? Клавка Волнова говорит: ставь вопрос на партийном комитете, пускай помогают, пусть кадры дают. А кто даст, у кого они лишние?

Он пощелкал пальцами по клавиатуре:

— И поставлю! В самом деле поставлю! Раз моя сила не берет — пускай партийный комитет решает, пускай все коммунисты это дело разбирают... Я виноват — с меня ответ пусть спрашивают, другой виноват — с другого. Дальше такое терпеть невозможно! Правильно я говорю, Николай?

Коля осматривал баян и никак не ожидал, что разговорившийся Семен Кузьмич обратится к нему. Он оторопело заморгал ресницами:

— Не... Не знаю...

— Знать должен! — назидательно и строго проговорил Семен Кузьмич: — Ты — молодой кадр на заводе, наследник наш — все должен знать! Эх, дай-ка, я тебе сыграю свою родную, волжскую! Слушай, сибиряк!

Он широко развел баян, сыграл вступление, затих на секунду, сыграл несколько тактов «Есть на Волге утес», умело вернул мелодию обратно, начал снова и запел:

Есть на Волге утес...

Могучий рокот басов, точно гул морского прибоя, нарастал с каждым тактом, потрясая стены небольшой комнаты, порой заглушая собой нежно волнующуюся мелодию.

Перед Колиными глазами, как наяву, встала раздольная широкая река, рокочущая крупной волной. Раздвинув заросли леса, над рекой нависли серые кручи громадной скалы.

Диким мохом оброс...

Тотчас скала оделась в зеленый курчавый плащ из мхов и лишайника. Появились на ней березки, каким-то чудом уцепившиеся за расселины утеса.

От вершины до самого края...

Перед Колиными глазами появилась вершина утеса — высокая, под самые небеса. Смотрит Коля с нее на просторы речные, в голубую даль на том степном берегу реки...

И поныне стоит тот утес

И хранит он заветные думы Степана...

Нет, не Коля стоит на вершине утеса, а сам Степан Разин. Строгое и хмурое лицо у удалого атамана, глубоко задумался он. Товарищи лежат в стороне, переговариваются шопотом — не помешать бы Степану Тимофеевичу.

Кто свободу, как мать

Дорогую любил...

Вот о чем думал Степан — о свободе! Старая эта песня «Утес», сотни лет ей, а вот и тогда уже русские богатыри думали о свободе, бились за нее. И невольно мысли Коли сплелись с раздумьями о картине «Падение Берлина». Исчез утес, вместо него стоит серая дырявая громадина рейхстага, и яркое красное знамя переходит из рук в руки, взбирается на самую вершину купола...

— Вот и песня вся! Хороша? — сказал Семен Кузьмич.

Опять вздохнули своей широкой грудью меха. Семен Кузьмич застегнул баян и решительно произнес:

— Пойду в партийный комитет! Пусть ставят вопрос на комитете, пусть трясут, пусть ругают — только бы помогли! Не могу я больше такой стыдобушки терпеть!

Песня точно сняла какой-то тяжелый груз с его плеч — лицо стало твердым, суровым, как лицо воина, идущего в атаку. Он порывистыми жестами накинул на себя светлый полушубок военного образца, глубоко натянул ушанку, засунул руки в варежки.

— Спасибо, что зашел, Николай! Время будет — научу играть. Ты, как погляжу, большой любитель. Правильно, песня — самое милое дело. Сейчас, извини, не могу, душа горит!

Вернувшись в свою комнату, Коля подошел к окну. На улице по-вечернему похолодало, мороз узорами застлал все окно. Квадраты окон противоположного дома были чуть видны. Кристаллы инея переливались синими, красными и золотыми искрами.

— Испыток — не убыток! Пойду, попробую! — громко сказал Коля, закончив свои размышления.

Он решительно подошел к шифоньеру, оделся, закрыл комнату, сдал ключ дежурной и ушел на завод.

В цехе было темно и тихо, только в вентиляторах завывал воздух да у некоторых станков копошились ремонтники, звонко стукая молотками. Был перерыв.

Сашу он нашел в столовой. Тот был необыкновенно благодушен и говорлив:

— Чего рано принесло? Не сидится дома?

Коля сел рядом с ним, не зная, как начать свой важный разговор.

— А я, знаешь, начал работать по Алешкиному способу — в один переверт... — рассказывал Саша. — Ничего — получается. Тебе советую. Право, попробуй! Чуть-чуть помучаешься, зато потом какое облегчение! И, главное, сразу чувствуется, что быстрее работаешь. Честное слово, меня теперь так и подмывает обогнать Алешку! Вот был бы номер, правда? Чего задумался?

Коля, действительно, был задумчив. Он скатал из хлебных крошек шарик, разминал его в пальцах и смотрел куда-то в сторону.

— Саша, а сколько баян стоит, не знаешь?

— Тысячи две, наверное. Зачем тебе?

— Играть хочу.

— Вот как? Когда это ты надумал?

— Сейчас. Эх, Саша, знал бы ты, какую я песню сейчас слышал: «Есть на Волге утес»... Семен Кузьмич играл. Она меня всего перевернула! Почему такой песни про наш завод не сложено? Он ведь тоже, как утес, на Урале стоит. «Есть на Урале завод...»

— «Диким мохом оброс...» — сейчас же отозвался Саша. — Нет, так не подойдет, чепуха получается! Тут надо совсем другое придумать.

— Вот ты и придумай...

— «Есть на Урале завод...» — запел про себя вполголоса, Саша. — Тоже неладно, мотив нарушается. Нет, тут серьезно» надо подумать... А ведь ты правильно говоришь — надо сложить заводскую песню. Я ведь тоже все думал — надо что-то о своем заводе написать, а до песни не додумался. И в самом деле, хорошо бы такую песню написать... Может быть, «Есть уральский завод». Нет, не подходит!

— Деньги у тебя есть, Саша?

— Поесть захотел? Иди, заказывай!

— Мне много надо.

— Много? Сколько много?

— Тысячи полторы. На баян. Пятьсот у меня есть.

— А, вот ты о чем! Да, на баян денег много надо, целую кучу...

Над цехом запела сирена, возвещая конец перерыва. Саша вскочил и заторопился:

— Знаешь, что сделаем? Я тебе тысячу дам, у меня есть, в пятьсот мы наверняка у Алешки выпросим, у него есть, я знаю. Купим тебе баян — играй себе на здоровье! А я тем временем песню напишу. Мы ее в клуб унесем, пускай ее там хор разучит. И пойдет наша песня по всему заводу. Здорово придумано, правда? Ну, я побежал! Не грусти, Коля, все по-нашему будет!

Он хлопнул Колю по плечу, торопливо выбежал из столовой и помчался по проезду, не перешагивая, а перепрыгивая через детали.

Коля пошел вслед за ним, удивляясь: никогда еще не приходилось видеть, чтобы Саша вприпрыжку бежал к рабочему месту. Он всегда неторопливо вышагивал своей походкой вразвалочку, озирался по сторонам, а иногда даже подходил к кому-нибудь, из формовщиков перекинуться парой-другой слов.

Коля с полчаса простоял около Саши, с удивлением наблюдая за его быстрой и ловкой работой. Пожалуй, Саша и в самом-деле скоро догонит Алешу. Руки так ходуном и ходят: не торопятся, а везде успевают. Неужели все это оттого, что научился работать в один переверт?

Притихший на обеденный час цех быстро наполнился привычным грохотом станков, стрекотом вибраторов, дробным перестуком пневматических молотков. Саша взглянул на Колю, озорно; подмигнул и крикнул:

— Есть на Урале завод, говоришь?

Коля улыбнулся в ответ и кивнул: есть, мол, действительно, на Урале завод...

Повернувшись, он пошел в цеховой красный уголок.

Там было пусто. Он уселся на диван, ощущая настоятельную потребность сосредоточиться, обдумать еще раз все то, что случилось с ним за последнее время. Он чувствовал, что встал на какую-то новую ступень той дорожки, по которой вот уже год идут его товарищи по жизни и труду — Алеша и Саша.

Надо было подумать, хорошенько подумать...