ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА, УНИВЕРСИТЕТСКИЙ РОМАН

ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОЗА, УНИВЕРСИТЕТСКИЙ РОМАН

К явлению, которое описывается этими терминами, у нас принято относиться к априорной предвзятостью. «Понятие “университетский роман”, как и “университетская поэзия”, – говорит Виктор Куллэ, – вызывает устойчивую ассоциацию с чем-то высоколобым, кастово замкнутым и не особо удобочитаемым – с продукцией, заведомо рассчитанной на университетских же преподавателей и постмодернистскую критику (протяжный зевок)».

Что, впрочем, не мешает современным прозаикам совершать все учащающиеся вылазки в этот (для читателей пока еще непривычный) романный субжанр. Честь открытия которого обычно адресуют Владимиру Новикову, хотя он-то как раз напомнил: «Мы должны для начала выписать патент на самый термин “филологический роман” Александру Генису, давшему именно такой подзаголовок своей книге “Довлатов и окрестности” (1999)», – а затем и уточнил, что еще раньше с таким же подзаголовком в издательстве «Советский писатель» была напечатана книга Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского» (1990). Среди прародителей университетского романа называют, как правило, Вениамина Каверина с романом «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1928), Андрея Битова с романом «Пушкинский Дом» (закончен в 1971-м, впервые издан в 1978 году) и Юрия Лотмана, который определил жанр своей книги «Сотворение Карамзина» как «роман-реконструкция» (1987). Генеалогия, словом, почтенная, а ведь есть еще и аналоги в современной англо-американской прозе, где в первую очередь выделяется романный цикл Дэвида Лоджа «Академический обмен», «Мир тесен», «Хорошая работа».

И тем не менее следует, видимо, признать, что само это явление пока что находится у нас в стадии формирования, пополняясь такими книгами, как «БГА» Михаила Пророкова, «Крюк» Сергея Боровикова, «Роман с языком» самого Владимира Новикова, а также такими маргинальными, балансирующими на грани между художественностью и эссеизмом произведениями, как «Конец цитаты» Михаила Безродного, «Записки и выписки» Михаила Гаспарова, «Эросипед и другие виньетки» Александра Жолковского, «Буквы» Марины Вишневецкой. Нелишне будет, вероятно, рассмотреть под этим углом зрения и многочисленные романы Анатолия Наймана, романы Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», Андрея Дмитриева «Закрытая книга», Владимира Сорокина «Голубое сало», объединяемые той важной ролью, какую играет в них собственно филологическая проблематика.

Именно акцентированность этой проблематики, а не, допустим, профессия литературных героев, является, надо думать, критерием, по которому можно определить принадлежность того или иного сочинения к филологической, университетской прозе. Среди таких книг – это уже сейчас необходимо отметить – есть и выдающиеся по своим литературным достоинствам, и очень даже так себе. В целом же можно, разумеется, согласиться с уже процитированным выше Вл. Новиковым, который утверждает: «Филологичность – неотъемлемое свойство всей полноценной прозы конца XX – начала XXI века, и отечественной, и зарубежной. Само романное мышление включает в себя филологическую оглядку на историю жанра и требует от прозаика обширных знаний, предполагает культурный уровень, уж во всяком случае не меньший, чем может дать систематическое филфаковское образование».

А можно счесть эти слова полемическим преувеличением, отметив, что есть, мол, среди бесчисленных модификаций современной прозы и такая форма, далеко не обязательно отличающаяся кастовой замкнутостью и неудобочитаемостью.

См. ВМЕНЯЕМОСТЬ И НЕВМЕНЯЕМОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; КНИЖНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; НОВЫЙ АВТОБИОГРАФИЗМ; ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ; ЭССЕ, ЭССЕИЗМ