Отдых моряка

Отдых моряка

Из путевых очерков «По Англии»

Небогатому путнику города английской Ривьеры — Корнуолла в летние месяцы не могут посулить ничего доброго.

Тинтаджель, с его крутыми скалами и развалинами того замка, где прекрасная Изольда в долгие бессонные ночи обвивала руками шею верного пса Годэйна, сетуя на жестокость судьбы и на измену рыцаря Тристана;[16] Тинтаджель, воспетый древними трубадурами, а в позднейшие времена Теннисоном, Суинберном и Вильямом Моррисом,[17] — во дни июля и августа отдается в распоряжение богатых американцев, энергично содействующих повышению цен в местных отелях.

С высот Тинтаджеля, находящегося на берегу Атлантического океана, американцы катят в просторных и бесшумных автомобилях к низкому побережью Ла-Манша, пересекая северо-восточную полосу Корнуолла и стремясь в веселый город Фой.

Фой мало похож на английские города; он больше смахивает на французские курорты. Многоэтажные отели его, вытянувшиеся в ряд, глядят своими вычурными фасадами со множеством балконов на реку Фой, где с утра до вечера дремлют белые паруса, медленно движутся тяжелые пароходы, зашедшие с моря; скользят по поверхности воды, как по суху, беспокойные моторные лодки.

Фой не только «туристский» городок, но и приморский, торговый. В отдаленной части его, выходящей на ту же реку, слоняются или стоят группами разноплеменные матросы, — в синих и темных блузах, в матросских фуражках с лентами всех, цветов, прикрепленными сзади или сбоку, а иногда и без лент. Все эти бравые ребята отличаются на берегу каким-то недоумевающим, никчемным видом, будто не знают, куда приклониться. В их толпе нередко попадается высокий, здоровенный негр, приехавший с африканского берега, или маленький, желтокожий, задорно смеющийся «ласкар»,[18] завезенный сюда с берегов Индо-Китая.

Придя по торной дороге из Тинтаджеля в Фой и состоя в числе «небогатых туристов», я по неопытности стал искать пристанища во всяких «Ривьерах», «Атлантах» и других великолепных отелях на главной улице. Затем, осведомившись о ценах, я поспешил завернуть в боковые улицы.

По мере отдаления от центра, вывески становились все причудливее и загадочнее. Таким образом, я понемногу докатился до «Головы короля», «Ячменного колоса», «Черной» и «Белой лошади». В этих гостиницах нет того мертвого, леденящего кровь спокойствия, которое царит в «Атлантах» и «Ривьерах». В их нижних этажах неизменно помещается «бар», откуда разносится по всему дому гул сиплых голосов и бестолковый стук пивных кружек. Но и в эти злачные места летом проникает лихорадка цен, вызываемая приездом туристов.

Потеряв всякую надежду на ночлег, я случайно поднял глаза и прочел на одной из вывесок:

«Отдых моряка».

Название показалось мне хотя и не лишенным оригинальности, но ничуть не более многозначительным, чем «Птица в кулаке» или «Парень в синей куртке».

Не успел я перешагнуть порог гостиницы, как меня приветствовало почтительное:

— Чего изволите, сэр? Пожалуйте сюда, сэр!

Высокий джентльмен, в необычайно длинном фраке, со строгим и безжизненным лицом, окаймленным с двух сторон седыми бакенбардами, овладел моим чемоданом.

— Найдется ли у вас для меня комната с постелью?

— Разумеется, сэр. Я полагаю, господин может занять капитанскую каюту, не правда ли, Мери? — обратился он к нестарой женщине, бойкого вида, находившейся на верхних ступеньках лестницы.

— О, да! Каюта капитана сегодня свободна, — ответила женщина.

— Вас не потревожит, сэр, — предупредил меня седовласый джентльмен, если по соседству с вами окажутся матросы? Вы знаете, эти люди, когда входят, сильно стучат сапогами, а иногда подымаются среди ночи для того, чтобы попасть на пароход.

— Нет, меня это не пугает.

Комната моя оказалась крохотной каморкой. Но по соседству с ней находились еще меньших размеров клетушки без окон. В них не было ничего; кроме кровати, или, вернее, койки. А у меня в комнате было и окно, и столик, и умывальник.

Из окна открывался чудесный вид. На закате залитая розовым сиянием река разукрасилась парусами и флагами. Поблескивая веслами, скользили вереницы лодок.

Но зачем это в конце террасы, примыкающей к нашему дому и далеко вдающейся в реку, водружена высокая мачта? Очевидно, «Отдых моряка» не случайное название гостиницы. Не предназначается ли она специально для моряков? Не принял ли меня почтенный джентльмен за какого-нибудь шкипера или помощника капитана?

На столике оказалась книга в черном тисненом переплете. Развернул Библия. На стенах были развешаны узорные полотенца, на которых вместо обычных пожеланий «спокойной ночи» или «приятных сновидений» были вышиты отрывки молитвенных текстов.

На одном было выведено:

«Да святится имя твое».

На другом:

«Но избави нас от лукавого»,

и так далее.

Разглядывая эти надписи, я впервые сообразил, что одна из комнат нижнего этажа, мимо которой я проходил, сильно напоминала молельню. Конечно, для какой же иной цели могли там находиться длинные, во всю комнату, скамьи и маленькое возвышение в виде амвона?

Я вышел исследовать коридор. В каждой из маленьких клетушек, двери которых открывались в коридор, неизменно находилась книга в тисненом переплете. Из окна коридора можно было наблюдать тесную, людную уличку. Среди толпы разноплеменных матросов взгляд мой случайно отыскал седовласого джентльмена, стоявшего на тротуаре. Он вышел на улицу, как был, — путаясь в длинном фраке, без шапки, — и пристал к какой-то группе матросов, видимо, слонявшихся без дела.

— Что же, зайдем, господа, на пятнадцать минут? — услышал я его скрипучий голос.

Матросы что-то пробормотали, рассмеялись и пошли своей дорогой.

Мой хозяин только немного нахмурился и, растерянно обернувшись, тронул за руку молодого черномазого матросика, также проходившего мимо.

— Не зайдете ли вы сюда? — сказал джентльмен, указывая на дверь своего дома. — Вы найдете здесь хорошую постель, сытный ужин и можете принять участие в нашей вечерней молитве.

— Non, non, monsieur![19] — ответил матросик, заметно сконфузившись, и проследовал дальше. Очевидно, и у него были другие планы на вечер.

Мой хозяин пытался было адресоваться к другим морякам, предлагая им свой гостеприимный кров, но точно так же потерпел фиаско. Разочарованный, он воротился домой, в сопровождении единственного негра, высокого и необыкновенно мрачного.

У меня явилось смутное предчувствие, что через несколько минут я услышу размеренные, старческие шаги по лестнице, ведущей в мой этаж. Но я успел заблаговременно забраться к себе в комнату, запереть дверь и улечься в постель, притворяясь спящим. В скором времени я и в самом деле услышал шаги, затем кашель, а спустя минуту костлявая рука постучала в мою дверь.

— Сэр? — вопросительно проговорил мой хозяин.

— Сэр? — более настойчиво заметил он.

— Сэр, у нас начинается вечерняя служба.

В последних словах слышалось уже приказание, если не угроза. Затем те же гулкие, исполненные достоинства и невозмутимого спокойствия шаги снова прозвучали в коридоре и прокатились вниз по лестнице.

Разумеется, я спал; я крепко спал, пока из нижнего этажа доносилось жидкое пение, в котором принимало участие не больше трех голосов (два мужских и один женский), а также во время долгой и монотонной проповеди, урывками долетавшей до меня.

Удостоверившись в том, что служба окончена, я наконец рискнул выглянуть в окно. Негр, провожаемый хозяином, куда-то уходил, несмотря на то, что добросовестно выслушал службу и тем вполне заслужил свой ужин и ночлег. Но недоверчивый африканец, видимо, опасался повторения той же истории, то есть получасового пения и не менее продолжительной проповеди.

Мрачные предчувствия не покидали меня. Мне казалось столь вероятным, что хозяин мой, проводив упрямого негра, немедленно отправится в мою комнату для того, чтобы излить на меня всю свою желчь и всю досаду… Но в прозрачной тишине светлых сумерек я услышал только редкие Звуки мирной беседы, доносившейся с террасы. Терраса эта была отгорожена невысоким забором, за которым возвышался соседний дом с балконом. На балконе стояла молодая женщина и, несмотря на дальность расстояния, приятельски беседовала с седовласым проповедником, сидевшим на террасе.

— Он у нас жирный, миссис Браун, очень жирный. Сливками, одними сливками питается, — говорил мой хозяин, а затем, обращаясь, очевидно, к коту, сладко вытягивал:

— Ах ты, Пус! Ах ты, Пусси! Ах, жирный Пус!

— Зачем это вы ему на шею колокольчик привязываете, будто козлу? — осведомлялась соседка.

— А для того, чтобы мы знали, когда он в кладовую ходит. Он у нас вор, он у нас мошенник, он у нас лакомка… Давай, Пус, я тебе на хвост бумажку привяжу!

Согласился ли Пус на такую невинную забаву или, подобно матросам с улицы, деликатно отстранил приставания моего хозяина, — не ведаю. Но джентльмен вовремя отказался от своего намерения, ибо орлиный взор его заметил меня, наблюдавшего эту сцену из окна второго этажа.

Благообразное лицо его снова приняло бесстрастное, безжизненное выражение. Но, помолчав некоторое время и поразмыслив, величавый старик, очевидно, решил не обращать ни малейшего внимания на непрошенного свидетеля его мирных забав. Да и правда, что толку было в человеке, который и без того невысоко ставил его духовный авторитет?

Бедный Пус был пойман, и роковая бумажка была ловко прицеплена к его пушистому хвосту, что привело в великий восторг молодую соседку моего пожилого почтенного хозяина.

Решив, что после этой легкомысленной сцены на террасе я могу безнаказанно пользоваться «Отдыхом моряка» как гостиницей, без необходимости посещать вечерние и утренние службы, — я отправился взглянуть на веселый город Фой. Благо, еще не совсем стемнело.