О нашей сатире

О нашей сатире

I

То, что стало смешным, перестает быть страшным.

Сатира — отличное противоядие вредоносным идеям и лженаучным теориям.

Она умеет бороться с изощренной ложью и самой злостной клеветой.

У нее богатый многовековый опыт в борьбе с мракобесием и тупой косностью. Это она пером Рабле и Сервантеса одолела упорные и живучие предрассудки средневековья.

Подумать только — у наших сатириков сегодняшнего дня такие предки, как Эразм из Роттердама и Свифт, Вольтер и Беранже, Гоголь, Салтыков и Чехов.

Вольно же нам отказываться от всей этой блестящей галереи предков и заменять ее одной фотографической карточкой Аркадия Тимофеевича Аверченко.[263]

Нечего и говорить, Аверченко был талантливым писателем, а в последние годы жизни, когда предметом его юмора сделался он сам и его собратья-эмигранты, этот юмор стал глубже, горячей, достиг остроты сатиры.

Но все же не у Аверченко должны мы учиться. Даже от самых лучших его страниц отдает некоторым самодовольством и обывательщиной, Дононом и скетинг-ринком протопоповских времен.

Наш Зощенко имеет больше прав на место в ряду русских сатириков. Мысли его серьезнее, литературные задачи крупнее, а стиль своеобразнее.

Вспоминая нашу юность, мы часто переоцениваем юмор предреволюционных лет. А между тем сатирические стихи Маяковского своим пафосом, силой, неожиданностью и свежестью мысли далеко оставили позади «Сатирикон», в котором он сам же работал смолоду.

В предреволюционные годы молодые прозаики не решались браться за такие смелые дела, как сатирический роман, написанный Ильфом и Петровым.

Ни у одного из тогдашних молодых поэтов не было запаса наблюдений и чувств, чтобы взяться за такую героическую и в то же время шутливую стихотворную повесть, как «Василий Теркин» Твардовского.

Не надо прибедняться. У советской литературы было немало побед. Это сознание и радует нас, и обязывает.

II

Во времена народной, Отечественной войны у сатиры много дела.

С первых боевых дней она заговорила у нас цветными плакатами на улицах, рупорами громкоговорителей на перекрестках. Не только сатирические фельетоны в прозе, но и стихотворные эпиграммы стали все чаще и чаще появляться в углах наших больших газет.

Вновь ожила традиция времен гражданской войны, когда стихи Маяковского и басни Демьяна Бедного перемежались в газетах с боевыми сводками.

Карикатуры и эпиграмматические надписи заняли место и в ежедневной печати, и на армейских пакетах с концентратами, как острая приправа к гороховому супу или к пшенной каше. Рисунки и стихи, воспроизведенные на броне танка, участвовали с ним вместе в жарких боях, а когда осколки вражеских снарядов сбивали и стирали их с брони, танковая бригада бережно обновляла изображение и слова.

Во всех фронтовых газетах, в листовках, переправляемых партизанами и забрасываемых в тыл врага, — всюду нашла себе применение советская сатира.

Оружие проверяется во время войны.

Приходит пора проверить качество нашего колющего и рубящего словесного оружия.

Есть ли оно у нас?

Да, есть.

Служит ли оно тому делу, которое сейчас для нас важнее важного, — войне с фашизмом?

Да, служит.

Но будем говорить прямо — не всегда оно у нас достаточно остро.

Мы еще не научились подслушивать и улавливать тот устный юмор, которым так богат наш народ, а народ на войне в особенности. Улавливать и подслушивать не для подражания и механической переработки фольклора, а для того, чтобы заразиться задором, горячностью, силой и непосредственностью, которая так радует нас в ответном письме защитников Ханко барону Маннергейму[264] или в меткой поговорке и частушке.

На фронте острое, крепкое слово зачастую идет рядом с подвигом, и жаль пропускать эти слова мимо ушей.

Во времена войны сатира приобретает широко народный характер. Она проявляется в боевых лозунгах, в эпиграммах, в насмешливых частушках.

Но и во время войны не следует забывать о тех огромных возможностях, которыми располагает писатель-сатирик.

Сатира столь же многообразна, как и вся литература в целом. От эпиграммы в две — четыре строчки до поэмы, стихотворной или прозаической, от прутковского афоризма до щедринского «исследования нравов», — все это могло бы быть нашим хозяйством.

Комедия, басня, сказка, лукиановский диалог,[265] роман в письмах, дневник, шутливая баллада, анекдоты, куплеты, — да мало ли еще литературных форм и видов, в которых может найти свое воплощение сатирическая мысль.

А мы чаще всего ограничиваем себя несколькими, уже знакомыми нам жанрами, ходим по хорошо изученным дорожкам.

То же самое можно сказать и о содержании нашей сатиры.

III

Само собой разумеется, до победы над фашистами вашей основной темой останется и должна остаться тема военная.

Совершенно естественно, враг оказывается в центре внимания писателя-сатирика. Тем более что враг этот счастливо соединяет в себе все черты, которые когда-либо осмеивались сатириками всех времен.

Лживость, чванство, жадность, тупая жестокость, приправленная лицемерием, мещанство, украсившее себя рогатым рыцарским шлемом, глупость и мракобесие в обличий лженаучных теорий.

Характер и повадку нашего врага мы успели хорошо узнать.

Но мы часто топчемся на месте, говорим все об одних и тех же его чертах, забывая, что он все время меняется, изворачивается, принимает то одну, то другую защитную окраску. Надо уметь хватать его за руку при каждом движении, ловить я поличным.

У сатирика должен быть глаз разведчика.

В некоторой нашей неподвижности, в топтании на месте повинны и мы сами, и редакции, не умеющие вовремя вооружить нас материалом, которым автор не всегда располагает.

Некоторое однообразие нашей работы заключается и в том, что военную тему мы ограничиваем по преимуществу сатирой на врага.

Нельзя забывать, что от нашего поведения, от того, как проявляет себя каждый из нас на своем месте в армии или в тылу, зависит очень многое.

Мы несем полную ответственность за все дурное, что еще сохранилось у нас в быту.

Русская сатира всегда была сильна своей этической стороной. Сатирики, которыми гордится наша литература, умели не щадить себя, умели так любить свой народ, что ради его блага, не содрогаясь, брали в руки каленое железо.

Каждый из нас должен пожелать себе и своему товарищу побольше смелости — литературной и гражданской.

Без этого наше дело немыслимо.

IV

И последнее — о злободневность.

Снижает ли злободневность качество сатиры, лишает ли она ее монументальности, долговечности?

Никто не знает, долго ли будет жить на свете он сам и то, что он пишет сегодня.

Через день, через месяц наши злободневные строки несомненно устареют, умрут. А вот через три года или через тридцать лет некоторые из них, может быть, и оживут. Чем горячее, точнее и злободневнее написанная нами вещь, тем больше у нее шансов ожить. Чем лучше выполняет она свою сегодняшнюю задачу, тем долговечнее может оказаться.

Какие-нибудь два стиха греческой эпиграммы о маленьком происшествии, случившемся более двух тысяч лет тому назад, до сих пор радуют нас своей остротой, точным ощущением времени и места:

Раз довелось увидать Антиоху тюфяк Лисимаха,

И не видал с этих пор своего тюфячка Лисимах.[266]

Будем думать о своих современниках, радовать их, сердить, заставлять действовать, а потомки, если захотят, — подумают о нас сами.