II

II

Купеческія дочки въ старинномъ Замосквор?чьи Островскаго упражняли не весьма быстрые умы свои р?шеніемъ многихъ глубокомысленныхъ вопросовъ, какъ-то: что пріятн?е — ждать и не дождаться, или им?ть и потерять? какой цв?тъ лучше — голубой или розовый? и, наконецъ, — верхъ философіи! — кто бол?е способенъ любить: мужчина или женщина? Настя Ничкина утверждала, что женщина; Бальзаминовъ говорилъ, что мужчина, — и время проходило весьма пріятно, невинно и незам?тно. Къ большому ущербу нашей литературы, дв? первыя публицистическія темы, о преимуществ? цв?товъ и объ ожиданіи, исчезли изъ нея, кажется, безвозвратно. Зато третья процв?таетъ въ авантаж?, ничуть не меньшемъ, если не въ большемъ, прежняго замосквор?цкаго. И Настя Ничкина, и Бальзаминовъ не умираютъ въ родной словесности.

— Нечего сказать: хороши ваши женщины! — зудитъ Бальзаминовъ.

— Да ужъ и мужчины ваши хороши! — отзуживается Ничкина.

— Да ужъ и женщины!!!

— Да ужъ и мужчины!!!

Занятіе сіе можно было бы, по справедливости, назвать празднымъ, если бы, къ сожаленію, оно не было занятіемъ боговъ. Ибо, по ми?ологіи греческой, еще Зевесъ и Гера вели диспутъ на эту безысносную тему, и, когда н?кто Тирезій, им?вшій вс? основанія судить о любви обоихъ половъ, попробовалъ р?шить ихъ споръ, Гера наказала его сл?потою. Вотъ оно какъ — въ старину-то! И, хотя Тирезій клялся и божился:

— О, пресв?тлая богиня! Сама же требовала ты отъ меня, чтобы пов?далъ я теб? чистую правду!

Т?мъ не мен?е — глаза къ нему не вернулись.

Тирезіи въ отечеств? нашемъ обр?таются въ умаленіи, но Бальзаминовыхъ и Ничкиныхъ не орутъ, не с?ютъ, сами плодятся. И — хоть ты что — ни о чемъ другомъ думать они не хотятъ:

— Женщины ляка!

— Мужчины бяки!

— Женщины!!!

— Мужчины!!!

— Ляки!!!

— Бяки!!!

Н?тъ никакого сомн?нія, что укладъ европейской семьи, созданной буржуазнымъ строемъ и отражающей его, какъ зеркало, переживаетъ сейчась тяжелый и р?шительный, повсем?стный кризисъ — y насъ въ Россіи зам?тный, можетъ быть, бол?е, ч?мъ гд?-либо, потому что, во-первыхъ, мы, вообще, великіе мастера оттачивать свои психологическіе кризисы до р?жущей остроты, а, во-вторыхъ, потому, что наша малочисленная интеллигенція — чуть не вся на перечетъ, и каждое проявленіе кризиса въ ея т?сномъ углу — какъ на ладони. И — посл? каждаго проявленія — газеты, журналы, публичныя лекціи оглашаются воплями:

— Еще прим?ръ женскаго зв?рства!

— Еще случай мужского изув?рства!

И, взывая къ высшей морали, строго приглашаютъ впередъ исправиться — мужчины женщинъ, женщины мужчинъ. A зат?мъ летятъ тучами «письма въ редакцію», опов?щая, если не почтенн?йшую публику, то редакціонную корзину, что:

— Мой подлецъ еще хуже!

— Н?тъ? вы послушайте, что моя шельма выдумала!

Я ув?ренъ, что, наприм?ръ, сотрудникъ «Руси» г. А. Зенгеръ, задавшійся ц?лью слить вс? супружескіе ручьи въ мор? своего отд?ла «Женщины и мы», заваленъ подобными письмами паче самаго ходового адвоката по бракоразводнымъ д?ламъ. Ибо ничего на св?т? не любитъ такъ россійскій мужъ, какъ пожаловаться стороннему внемлющему на свою жену, и ничего на св?т? не обожаетъ бол?е россійская жена, какъ пожаловаться третьему лицу — особливо же литератору — на своего мужа.

— Вы занимаетесь женскимъ вопросомъ… ахъ, напишите мою жизнь! Это ц?лый романъ!

И б?дняжки ув?рены, что «романъ» не только входитъ въ составъ «женскаго вопроса», но даже представляетъ собою какъ бы н?которое руководство къ оному. И не подозр?ваютъ того, что въ томъ-то и суть, и идеалъ «женскаго вопроса», чтобы уничтожились вс? эти «романы» и, зачеркнутые равноправіемъ половъ, сд?лались бы въ будущемъ невозможными, какъ правило, аномаліями изъ ряда вонъ, какъ исключенія.

Изъ вс?хъ, записанныъъ А. Зенгеромъ, исторій, такъ сказать, «объ ейныхъ подлостяхъ и евоныхъ благородствахъ», на меня произвела наибольшее впечатл?ніе трагическая поэма о ревнивой жен?, которая никакъ не могла простить мужу, что однажды онъ до б?лаго утра пропадалъ вн? дома, превесело проводя это время въ эстетическомъ разговор? съ ея соперницей, a она, жена, совс?мъ не эстетически штопала, т?ми часами, мужнины «поганые штаны». Занятіе это осточерт?ло б?дной дам? (по-моему, вполн? заслуженно), и, когда супругъ удостоилъ явиться и пол?зъ къ жен? съ н?жностями, она сего эстета и платоническій предметъ его обругала скверными словами и вела себя, въ истерик?, столь дико и вульгарно, что въ возмездіе за ревнивое сквернословіе, оскорбленный въ лучшихъ чувствахъ своихъ, эстетъ былъ поставленъ въ печальную необходимость жену поколотить. Страдалецъ требуетъ сочувствія къ судьб? своей — очевидно, по той же логик?, какъ Митрофанушка жал?лъ матушку, что она сильно устала, колотя батюшку. Л?тописное спокойствіе, съ какимъ А. Зенгеръ удачно разсказалъ этотъ эпизодъ, несомн?нно, взятый съ натуры, еще подчеркиваетъ его вопіющую нел?пость, отъ которой было бы см?шно, когда бы не было грустно. Я долженъ сознаться pre domo sua: разбираться въ вопросахъ ревности съ психологической точки зр?нія я и не мастеръ, и не охотникъ, ибо субъективно чувства этого никогда не могъ воспринять (когда молодъ былъ, даже стыдился этой ревнивой атрофіи!); объективно же разсуждая, всегда находилъ его очень сквернымъ, бол?зненнымъ проявленіемъ хищнаго инстинкта, требующаго, чтобы твое было мое, a мое — тоже мое. Что бол?знь ревности можетъ развиться въ челов?к? до степени всепожирающаго недуга, вчуж? повимаю, но отъ того не д?лается она ни законною, ни благородною, ни красивою, ни заслуживающею симдатіи и уваженія. Жал?ть ревнивца можно, какъ всякаго душевнобольного, но уважать въ факт? ревности даже и самого Отелло не за что. Медея мн?, все-таки, понятн?е: ея преступленіе — конечно, тоже результатъ умопомраченія, душевной горячки, но простуда-то ревностью y нея бол?е извинительна, какъ, впрочемъ, и вообще y женщинъ…

— Ахъ, — остановитъ меня читатель, — надъ ч?мъ же вы только-что сейчасъ см?ялись? Сами теперь принимаетесь выгораживать лякъ отъ бякъ?

Н?тъ, этимъ похвальнымъ упражненіемъ заняться я не собираюсь, a хочу лишь установить вотъ что. Въ статьяхъ своей книги «Женское нестроеніе» я пытался если не разр?шить, то объяснить н?которыя частности женскаго вопроса и нам?тить возможный дальн?йшій ихъ ходъ, отправляясь изъ экономическихъ законовъ спроса и предложенія. Я думаю, что подъ жел?знымъ игомъ этихъ законовъ сложилось исторически и то рабовлад?льческое чувство, что называется ревностью и отъ многихъ почитается возвышеннымъ и благороднымъ.

— Посмотрите, какія благородныя очертанія y этого замка! — воскликнула одна моя тифлисская знакомая, показывая на грозныя с?рыя башни, высоко надъ шумной Курою.

Я взглянулъ; замокъ былъ — Метэхская тюрьма! Такъ вотъ и съ ревностью. Исторически наслоенныя очертанія ея, на первый взглядъ, какъ будто эффектны и благородны. Но подъ ними — грязная, среднев?ковая тюрьма. И разница лишь въ томъ, кто управляетъ тюрьмою и для кого она: мужская она или женская, для бякъ или для лякъ.

На рынк? нашей жизяи, женщина, до сихъ поръ, къ сожал?нію, въ огромномъ преимуществ? случаевъ, товаръ исключительно половой плюсъ чернорабочая, хозяйственная сила. Естественное соотношеніе половъ численно таково, что женское предложеніе всегда превышаетъ мужской спросъ, и, такимъ образомъ, мужчина им?етъ возможность значительно большаго выбора жены, ч?мъ женщина — мужа. Онъ — выбирающій и бракующій потребитель, она — ищущій сбыта товаръ. Собственно говоря, единственное, бол?е или мен?е твердо отвоеванное нашими женщинами въ этой в?ковой борьб?, право — это однобрачіе, половая принадлежность одной изв?стной женщивы одному изв?стному мужчин?, безъ нарушенія в?рности. Отношенія потребителя и товара и въ однобрачіи, конечно, не теряются, и жел?зный законъ спроса и предложенія сохраняетъ свою мощную силу именно въ обереганіи супружеской в?рности. У людей здравомысленныхъ оно совершается инстинктивно, молчаливымъ согласіемъ, незам?тнымъ нравственнымъ взаимод?йетвіемъ об?ихъ сторонъ, a y натуръ бол?зненныхъ, поврежденныхъ, слагается въ бол?е или мен?е бол?зненные же акты, совокупность коихъ образуетъ понятіе ревности. Итакъ, ревнуя, мужчина охраняетъ свой спросъ на изв?стную женщину, a женщина, наоборотъ, свое предложеніе изв?стному мужчин?. И такъ какъ женское предложеніе выше мужского спроса, то ревнующая женщина, — помимо вс?хъ сознательныхъ моральныхъ и физіологическихъ мотивовъ, — еще и безсознательно оберегаетъ себя отъ экономической конкурренціи, ц?пко держится за свой особый отвоеванный рынокъ. Разъ изъ вс?хъ видовъ труда женщин? вполн? обезпеченъ только трудъ половой и хозяйственно-чернорабочій, то естественно и оберегать ей неприкосновенность этого своего труда отъ всякой конкурренціи со всею энергіею, какую будитъ въ ней инстинктъ самосохраненія. Этого элемента въ мужской ревности н?тъ, и имъ-то создается бол?е извинительное положеніе ревнивой женщины, ч?мъ ревниваго мужчины. Мужская ревность — потребительская, соперничество прихотливаго выбора. Женская — ревность товара на сбитомъ и шаткомъ рынк?, трепещущаго за свой сбытъ. Разница конкурренцій очень серьезная.

Н?которые критики «Женскаго нестроенія» неоднократно возражали мн?, будто я, прямолинейно рубя вопросъ о половомъ спрос? и предложеніи, упустилъ изъ вида обратную сторону медали, то есть, — что, какъ существуетъ мужской спросъ на женщину, такъ есть и женскій спрось на мужчину. Ho, въ моемъ настоящемъ разсужденіи о ревности, это возраженіе, вообще спекулятивное и слабо способное къ защит? физіологическими данными, падаетъ само собою, потмъ, что, стоя на его почв?, преимущество права женщины на ревность (если можетъ быть вообще признаваемо такое «право») выясняется легче и ярче, ч?мъ на всякой другой. Потому что, въ такомъ случа?, спросовая женская ревность им?ла бы д?ло съ рынкомъ предложенія меньшаго, ч?мъ спросъ, и, сл?довательно, посл?дній былъ бы конкурренціей лишенъ возможности свободнаго выбора; тогда какъ предложительная ревность мужская им?ла бы д?ло съ спросомъ, превышающимъ предложеніе, и, сл?довательно, — привилегія свободнаго выбора остается, и въ этомъ поворот?, за мужчиной нерушимо.

Такъ оно есть, но такъ оно не должно быть. Мощное освободительное движеніе женскаго вопроса, ускоряемое экономическими кризисами современнаго соціальнаго строя, вводитъ на форумъ женщину-гражданку, женщину-работницу, въ которой старинная роль полового товара погашается равенствомъ съ мужчиной во вс?хъ отрасляхъ общечелов?ческой д?ятельности. Челов?къ въ женщин? выступаетъ впередъ, самка отступаетъ назадъ. Создается и растетъ громадное сознаніе половой свободы, развитіе которой вычеркнетъ изъ брака его отрицательныя, рыночныя стороны, уничтожитъ равенствомъ труда экономическую проституцію, a предв?чную ограничительную функцію «въ бол?зняхъ родити чада» возвыситъ отъ повелительно-самочьей обязанности къ выбору доброй воли. Женщина растетъ, какъ пятое сословіе цивилизованныхъ обществъ, и будущее ея св?тло и нрекрасно. Далеко ли оно? Богъ знаетъ. Но ея неудержный прогрессъ, подгоняемый фатально наростающею потребностью челов?чества въ новыхъ доходностяхъ и рабочихъ силахъ, идетъ путемъ такихъ быстрыхъ и ясныхъ поб?дъ, что я в?рю и хочу в?рить: оно недалеко, — хотя еще и н?тъ числа преградамъ и тормозамъ на его дорог?. Начиная сь самихъ женщинъ! Огромное покуда еще большинство ихъ, насл?дственно пропитавшись историческими традиціями пестраго и разнообразнаго полового рынка, какъ единаго своего приб?жища и предназначенія, относится къ идеямъ равнод?ятельности и равноправія съ боязнью и враждебными предуб?жденіями, сильн?йшими, пожалуй, ч?мъ y иныхъ мужчинъ. Такъ рабство и кр?постное право, внушеніемъ изъ покол?нія въ покол?ніе, вырабатывали дворовыхъ, которыхъ мысль о вол? приводила въ ужасъ, какъ н?кое кощунство — и, конечно, даже некрасовскій «Посл?дышъ» не былъ такимъ кр?постникомъ, какъ его всхлипывающій камердинеръ. Мн? не хочется вводить въ статью свою термина «феминизмъ», потому что онъ уже заношенъ, затрепанъ, замасленъ и опошленъ общественнымъ перевираніемъ почти до потери физіономіи. Но, краткости ради, кажется, все-таки, безъ него не обойтись. Феминистическое движеніе, въ основу котораго положены принципы равноправія и равнод?ятельности половъ, оклеветано вь глазахъ женщинъ, какъ разрушающее семью. Клевета эта быстро таетъ, потому что в?къ д?лаетъ черезчуръ ужъ очевиднымъ, что не самостоятельность женская создаетъ нашъ семейный кризисъ, a именно ея отсутствіе, при растущихъ дороговизнахъ жизни и при крайнемъ напряженіи, почти переутомленіи мужскихъ силъ, — въ семь? совершается крахъ мужской работоспособности. Ей уже не подъ силу, въ одиночку, содержать семью прежняго мужевластительнаго типа; ростъ культуры настойчиво требуетъ въ брачномъ союз? трудовой помощи мужу отъ жены, a трудовая взаимопомощь вопіетъ и о взаимоправіи, безъ котораго она — рабскій обманъ. Рабскими обманами, колеблющими женщину, какъ маятникъ, между двумя полюсами старой и новой семьи, полна наша, унизанная компромиссами, современность. Страхи за разложеніе семьи женскимъ равноправіемъ принадлежатъ къ числу зл?йшихъ изъ этихъ обмановъ — впрочемъ, на этотъ разъ не столько даже рабскихъ, сколько рабовлад?льческихъ. Но усп?хи жеискаго образованія, растущій интеллектъ и самосознаніе «женскаго сословія», скоро откроютъ глаза даже самымъ сл?пымъ — видеть, что крушеніе-то семьи не тамъ, гд? указываютъ враги феминизма, но въ томъ буржуазномъ уклад?, который, понимая семью, какъ половой комфортъ, пріобр?таемый мужемъ-добычникомъ, теперь обанкрутился до того, что вынужденъ зачеркнуть въ своемъ обиход? даже основную ц?ль брака — д?торожденіе. Феминизмъ — не разложеніе и не отрицаніе семьи, но коренная демократическая ея перестройка и реставрація, переводъ ея зданія съ ординарнаго на двойной фундаментъ.

Надо над?яться, что въ новой семь?, которую слагаетъ феминистическое теченіе, Бальзаминовымъ и Ничкинымъ не останется ни времени, ни охоты для споровъ объ энергіи мужской и женской любви, о бякахъ и лякахъ, — и что вм?ст? съ т?мъ вылиняютъ тогда многія романическія красоты-безобразія современной любви, въ томъ числ?, если не окол?етъ, то присмир?етъ и «чудовище съ зелеными глазами» — ревность. Я далекъ отъ мысли, чтобы феминистъ или феминистка были застрахованы отъ ревности вовсе, но прививка оспы р?зко понижаетъ возможность зараженія оспою натуральною, a въ семь?, гд? роль женщины потеряетъ свою спеціально половую окраску, утратятъ интенсивность и чувство половой принадлежности, и, истекающія изъ него, страданія, обиды, скорби уязвленнаго самолюбія. Рождается ревность изъ чувства собственности, a главн?йшіе пособники ея, — мало ч?мъ, кром? половыхъ функцій (хотя бы и съ материнствомъ, включительно!), занятая мысль, слишкомъ большой досугъ y праздныхъ и сытыхъ людей, предоставленныхъ распущенному самоуглубленію: считать свои обиды и взв?шивать свои достоинства. Гд? мужъ и жена хорошо и постоянно заняты общимъ трудомъ, ревность им?етъ мало усп?ховъ, и слабы они, a формы ея, даже при р?зкости, крайне наивны и первобытны. Некогда фигурничать и изощрять праздную тонкость ощущеній въ такомъ простомъ и грубомъ д?л?, какъ жизнь. Въ крестьянств? ревность гораздо р?же, ч?мъ въ высшихъ классахъ, и это вовсе не по неразвитости или какому-либо «упадку нравственности», — ибо уличенная въ нев?рности жена претерп?ваетъ, за изм?ну, въ крестьянств? нашемъ круто и люто, — но просто потому, что н?тъ времени и охоты рабочимъ людямъ тратить себя на ревнивыя подозр?нія, когда и поле, и домъ не ждутъ. Принципіальный ревнивецъ, одержимый в?чнымъ страхомъ за в?рность жены, — для деревни всегда посм?шище, н?что въ род? дурачка, либо маньяка. Бол?е или мен?е такъ оно и во всякой трудовой сред?. Чувства трудового товарищества пригашаютъ половой огонь, a гд? онъ не полный властелинъ, тамъ всегда есть возможность разсудку столковаться и справиться съ ревностью. Въ обществ? будущаго къ ревнивцамъ станутъ относиться, какь мы относимся къ malades imaginaires, иппохондрикамъ, жертвамъ чрезм?рной мнительности. Можетъ быть, даже и лечить ихъ будутъ, что и теперь, правду сказать, по большей части, весьма не лишнее.

Ревность — дочь неравенства половъ. Въ разсказ? г. Зенгера герой возмущается, что жена его взб?силась только за то, что онъ эстетически провелъ время съ ея бывшею соперницею. А, строго-то разбирая, жена-то в?дь, при всей нел?пости ея поступковъ, по-своему, какъ чадо буржуазнаго строя, очень права. Ибо, помимо оскорбленнаго самолюбія, и тотъ инстинктивный страхъ, о которомъ я говорилъ выше, «страхъ за потерю своего рынка», им?лъ въ этомъ случа? вс? видимыя основанія заговорить властно, громко и, какъ водится съ перепуга, глупо. Помилуйте! Б?дняга сидитъ и штопаетъ штаны, a супругъ разливается соловьинымъ краснор?чіемъ y сос?дки. Жен? — «поганые штаны», a сос?дк? — вся эстетика души! А, по возвращеніи, разн?женный своею эстетическою ночью, л?зетъ къ жен? съ ласками. Да — что же тутъ удивительнаго, если она оттолкнула его и послала къ чорту? Очень стоилъ!

— Слушайте вы, милостивый государь мой! Если я вышла за васъ замужъ и терплю за вами жизнь, въ которой н?тъ ничего пріятн?е вашихъ объятій плюсъ штопанье вашихъ штановъ, то благоволите въ этой купл?-продаж? вести себя, по крайней м?р?, честно и принадлежать мн? въ той полности, какая бракомъ предполагается. На то же, чтобы вы лучшую часть себя отдавали другимъ женщинамъ, a мн? досталась изъ васъ только свиная половина — на такой д?лежъ я не согласпа. Спать съ собою можете купить кокотку, штаны штопать — наймите горничную. A y меня есть гордость, достоинство челов?ческое, и исполнять при васъ обязанности кокотки и горничной — въ то время, какъ «перлы души своей» вы изволите пом?щать въ другой банкъ, — я не могу. Вы нечестный контрагентъ и обсчитываете меня самымъ некрасивымъ манеромъ!

Такъ отчитала бы героиня г. Зенгера своего благов?рнаго, если бы им?ла достаточно хладнокровія. Но пятый часъ утра, посл? безсонной ночи, плохое время для хладнокровія, и потому, вм?сто резоннаго объясненія, б?дная дама осыпала эстета безсвязною бранью, платоническій предметъ его обозвала «сволочью»… и, за честь предмета, получила оплеуху. То-то вотъ y насъ: въ гостяхъ-то эстетика, a дома-то — посл? эстетики — плюхи.

Недавно смотр?лъ я пошл?йшую пьесу Джерома К. Джерома «Миссъ Гоббсъ»; она, кстати, какъ разъ начинается именно апо?еозомъ супружескаго примиренія посл? мужниной оплеухи! Им?ется въ пьес? этой третій актъ — на яхт?, пользующійся наибольшимъ усп?хомъ y зрителей-буржуа. потому что н?кій Кингсеръ Старшій посрамляетъ тамъ феминистку и читаетъ ей очень краснор?чивую мораль, ц?ликомъ, впрочемъ, выкраденную изъ Шекспирова «Укрощенія строптивой». Я позволю себ? напомнить условія этой сцены, потому что они характерны для многихъ антагонистовъ женской самод?ятельности и равноправности. Кингсеръ ув?ряетъ феминистку, миссъ Гоббсъ, что яхту ихъ сорвало съ якоря и, въ туман?, несетъ въ открытое море. Поэтому — ему надо работать на палуб? надъ снастями, a ей — т?мъ временемъ — готовить завтракъ и, какъ миссъ Гоббсъ справедливо опред?ляетъ, «быть одною прислугою». Пока миссъ Гоббсъ учится «быть одною прислугою», Кингсеръ сидитъ сложа руки и разглагольствуетъ о прелестяхъ женщины-домохозяйки, господски покрикивая на д?вушку всякій разъ, что она неловка… Пропов?ди очень трогательны, буржуа аплодируютъ, а, когда Кингсеръ декламируетъ апологію материнства, многіе вынимаютъ носовые платки и держатъ ихъ y глазъ: такъ оно чувствительно.

— Послушайте! — говоритъ ему миссъ Гоббсъ, — a вамъ нечего д?лать на палуб??

— Н?тъ, — съ чистосердечіемъ отв?чаетъ Кингсеръ, — покуда нечего.

И вотъ получается картина, которой не предвид?лъ Джеромъ, отдавая свои симпатіи врагу феминизма: д?вушка трудится, какъ чернорабочая, — краснобай сидитъ праздно и точитъ нравоучительныя лясы, — a на палуб? ему, д?йствительно, д?лать нечего, потому что онъ — лгунъ: совс?мъ яхта не сорвана съ якоря, и никуда не плыветъ, a смирнехонько стоитъ на своемъ м?ст?, не требуя никакихъ о себ? заботъ, и только густой туманъ въ воздух? препятствуетъ обманутой д?вушк? разобрать все это плутовство.

Ей-Богу же, это можетъ быть символомъ! Это обычная картина устной и печатной борьбы съ феминизмомъ! Туманъ въ воздух?, жупельныя слова, чувствительное склоненіе слова «семья» во вс?хъ падежахъ, краснор?чивыя доказательства, что женщина должна посвятить себя «своему д?лу» y печки, чтобы мужчина могъ спокойно д?лать «свое д?ло» y кормила общественнаго корабля, — a пресловутый корабль-то совс?мъ и не думаетъ двигаться, и велер?чивые пропов?дники сами про то отлично знаютъ, да хитро молчатъ, пока «баба приручится»… A та-то, въ дов?рчивости, кипятитъ «труженику» молоко, мелетъ-варитъ кофе, жаритъ котлеты!

Начинается обманомъ — поддерживается туманомъ — разр?шается въ чернорабочую кабалу.

Хорошо еще, что на туманы есть солнце!

И оно засіяетъ, и будетъ правда на земл?!

1904.