Заря русской женщины

Заря русской женщины

Вступительное чтеніе въ Русской Школ? соціальныхъ наукъ въ Париж?.

Дорогіе Товарищи!

Буря, гремящая надъ нашимъ отечествомъ, поставила на очередь политическаго выполненія одну изъ величайшихъ соціальныхъ реформъ, — если не самую великую, — какими свид?тельствуется государственная возможность и готовность «отречься отъ стараго міра», оторватъся отъ. одряхл?вшихъ устоевъ буржуазно-полицейскаго уклада для перем?щенія на новые устои строя соціалистическаго. Русская революція четвертаго сословія р?шительно выдвинула впередъ вопросъ о, такъ сказать, пятомъ сословіи, присущемъ неизм?нно вс?мъ странамъ и государствамъ, каждому граду и каждой веси, — вопросъ о женщин?, женскій вопросъ. Отв?тъ на него русской революціи, — a кто же изъ насъ сомн?вается, что устами ея гласитъ предвид?ніе ближайшаго русскаго будущаго? — отличается яркою и дружною онред?ленностію. Въ защиту и признаніе равноправія женщины — равноправія политическаго, юридическаго, рабочаго, образовательнаго, семейнаго — высказались вс? группы, вс? программы русскаго освободительнаго подъема. Не говоря уже о партіяхъ соціалистической революціи, въ которой равноправіе женщинъ подразум?вается само собою, потому что безъ такого равноправія она была бы лицем?рна, безсмысленна и неосуществима, — не говоря уже о соціалистическихъ партіяхъ, мы видимъ, что необходимости равноправія жевщины, хотя бы лишь избирательнаго, подчинился даже буржуазный конституціонализмъ, выражаемый въ Россіи изв?стною кадетскою партіей. Правда, подчинился съ гр?хомъ пополамъ, съ кислымъ лицомъ и скр?пя сердце. Но д?ло не въ удовольствіи или неудовольствіи гг. кадетовъ, a въ томъ, что логика в?ка заставила придти къ сознанію правоты и неизб?жности женскаго равенства даже такую, сравнительно правую, доктринерски-буржуазную группу русскаго общества. Двадцатый в?къ — в?къ женскаго возрожденія: я думаю — не только въ Россіи, но и во всемъ цивилизованномъ мір?. Онъ началъ жизнь сознаніемъ, что безъ женскаго равноправія немыслимы бол?е ни свобода, ни благосостояніе государствъ, ни самозащита гражданства отъ пестрыхъ средствъ и поползновеній политической и капиталистической тиранніи, — немыслимъ тотъ соціалистическій перестрой міра, совершить который — его, XX в?ка, историческая задача. Поб?да соціализма заключаетъ въ себ? поб?ду женскаго равноправія, какъ часть, неотд?лимую отъ ц?лаго. Я уб?жденъ, что не только д?тямъ нашимъ, но и намъ еще удастся застать хоть начальные моменты этой великой, святой поб?ды, которая искупитъ многов?ковое порабощеніе пола поломъ и сотретъ съ лица земли, по удачному выраженію Куртиса, — «посл?днюю изъ кастъ».

Въ канунъ такой женской поб?ды, не лишнее оглянуться на прошлое великой половой войны, которую она заключаетъ. Выяснить источники и средства, которыми женская поб?да исторически подготовилась и создается, а, сл?довательно, и т? начала, которыми предстоитъ ей укр?питься въ обществ? будущаго. Съ этою задачею и предпринимаю я свой небольшой курсъ, предлагаемый слушателямъ Парижской Русской Школы соціальныхъ наукъ.

Обыкновенно, начиная исторію того или другого русскаго института, или бытового или правового, сословія ли, рода ли, изсл?дователь, съ невольною жалобностью, предупреждаетъ слушателей или читателей о б?дности данныхъ для изображенія утренней зари поднятыхъ вопросовъ и для научнаго о ней сужденія. Не изб?гаетъ подобной участи и исторія русской женщияы. Прямыхъ литературныхъ источниковъ объ ея первобытномъ положеніи такъ мало, они такъ сбивчивы и неопред?ленны, такъ недостойны историческаго дов?рія, что съ ними почти вовсе нельзя считаться, какъ съ фактическимъ матеріаломъ. Даже въ самыхъ лучшихъ случаяхъ, эти источники, — Несторъ, Русская Правда, церковная литература первыхъ трехъ в?ковъ русскаго христіанства, договоры и зав?щанія уд?льныхъ князей, пожалуй, даже упомянемъ сомнительное «Слово о полку Игорев?«, - представляютъ собою не бол?е, какъ колодцы бол?е или мен?е подходящихъ подтвержденій для политической, бытовой и правовой экзэгэзы. Они в?роятны лишь постольку, поскольку оправдываются совпаденіями и аналогіями въ жизви, л?тописяхъ и юридическихъ памятникахъ другихъ славянскихъ народовъ. Поэтому, введеніемъ и первою главою въ исторіи русской женщины долженъ быть разсказъ и анализъ ея положенія въ славянств? вообще, a не въ той лишь узкой Руси, которая нашла свою дикую, хаотическую государственность въ см?шеніи славянъ съ скандинавами, пруссами или какими-то таинственными южными кочевниками: каждый можетъ выбрать зд?сь ту теорію происхожденія Руси, которая ему больше по душ?, - нашей тем? оно сейчасъ совершенно безразлично. Единственный важный для насъ моментъ этой первобытно-государственной Руси — принятіе ею христіанства и, при томъ, христіанства восточнаго, византійскаго. Оно наложило свою тяжелую руку на бытъ славянской женщины съ первыхъ же своихъ шаговъ. Уже «Русская Правда» дышетъ византійскими в?яніями, а, дв?сти л?тъ спустя, византійство торжествуетъ по всему фронту русскаго женскаго вопроса, и Даніилъ Заточникъ ищетъ милости y благочестиваго «князя и господина» ругательствами, проклятіями и сатирическими прибаутками по адресу женщинъ — въ дух? истинно-византійскаго полемическаго краснор?чія, воспитаннаго на папертяхъ бродячимъ монашествомъ эпохи Соборовъ. Но объ этой эволюціи мы будемъ говорить особо и посл?.

Интересъ изученія древности славянства значительно поднимается надъ уровнемъ большинства однородныхъ изученій т?мъ условіемъ, что, кажется, ни въ одной рас?, какъ въ этой — младшей среди арійскаго племени по выступленію на историческую арену Европы — государственность, хотя бы и самая первобытная, не с?ла бол?е внезапно и на бол?е неподготовленную для нея почву. Опять-таки, д?ло для насъ не въ томъ, были ли призваны какіе-то варяги, и, если да, то к?мъ, когда, зач?мъ, откуда. Д?ло въ томъ, что мы застаемъ историческую Русь, уже съ XIV в?ка, въ борьб? родового уклада съ государственнымъ началомъ и церковнымъ правиломъ. И, хотя посл?днимъ суждено къ XIV в?ку поб?дить, a первому пойти на посл?довательное умертвіе, т?мъ не мен?е уже его нев?роятно долгая жизнеспособность доказываетъ, что государственность застигла предъисторическіе родовые славянскіе обычаи не заживо согнившими трупами какими-то, а, напротивъ, силами еще здоровыми, св?жими и даже, можетъ быть, молодыми,

Знаменитый Мэнъ установилъ, — в?рн?е сказать, усовершенствовалъ посл? Моргана, — характеристику рода бракомъ — эндогаміей и эксогаміей, т. е. бракомъ, заключаемымъ обязательно въ н?драхъ рода или, наоборотъ, бракомъ, заключаемымъ обязательно въ чужомъ род?. Второй способъ брака, эксогамія, представляетъ, съ точки зр?нія общественной эволюціи, уже довольно крупную прогрессивную ступень. Былинную и л?тописную Русь мы застаемъ именно на ступени эксогамическаго брака, получившаго свое развитіе, повидимому, задолго до христіанства, которое приняло его подъ свое покровительство и реформировало по своимъ уставамъ. Между обществами эндогамическими и эксогамическими шла лютая вражда. Типическій представитель старинной эндогаміи, стихійный богатырь Соловей Разбойникъ, хвастаетъ новому богатырю, Иль? Муромцу:

«Я дочь вырощу, за сына замужъ отдамъ,

Я сына вырощу, на дочери женю,

Чтобъ Соловейкинъ родъ не переводился»…

Разсердился Илья Муромецъ на гр?шную похвальбу Соловья и убилъ его до смерти. У Нестора мы почти уже не застаемъ славянъ въ період? чистоэндогамическомъ. Напротивъ, даже въ самыхъ дикихъ племенахъ онъ отм?чаетъ обычай заключать браки чрезъ умыканіе, т. е. похищеніе нев?стъ: порядокъ эксогамическій. Но, наряду съ этимъ, онъ жалуется, что внутри новой славянской семьи живутъ еще пережитки древняго кровосм?сительнаго строя, во вкус? Соловья Разбойника. Тысячу л?тъ тому назадъ, въ славянств? уже свир?пствовалъ столь частый порокъ русской крестьянской семьи — пресловутое «снохачество». Суровыя среднев?ковыя легенды и романы о кровосм?сител? — церковнаго происхожденія, результаты борьбы съ эндогамическими отношеніями, которыя въ глухихъ углахъ Вятской или Пермской губерніи сохранились даже до XIX в?ка. Достаточно вспомнить «Подлиповцевъ» ?. М. Р?шетникова.

Ни чей фольклоръ, какъ славянскій, не сохранилъ бол?е св?жимъ преданіемъ той доисторической эпохи, когда разница половъ опред?лялась только суммою физическихъ вн?шнихъ признаковъ. Борьба за существованіе, среди суровой первобытной природы, либо сближала мужчину и женщину въ любовное товарищество двухъ равносильныхъ добычниковъ, либо, наоборотъ, сопернически ожесточала къ лютымъ боямъ. Если мы вчитаемся въ греческія легенды о происхожденіи ски?скихъ народовъ или въ былинный эпосъ любого славянскаго племени, мы всюду застаемъ женщину въ борьб? съ мужчиною за превосходство, — вровень съ нимъ и весьма часто съ преобладаніемъ надъ нимъ. Одинъ изъ изсл?дователей русской старины совершенно справедливо отм?чаетъ, что первобытный славянскій бракъ черезъ умыканье заключался не только черезъ похищеніе женщинъ мужчинами, но и женщинами мужчинъ. По Геродоту, ски?ы произошли отъ вынужденнаго сожительства Геркулеса съ Ехидною, женщиною-зм?ею, похитившею y него коней и назначившею такой любовный выкупъ. На курганахъ южнорусскихъ и сибирскихъ степей высятся с?рыми громадами челов?кообразныя глыбы каменныхъ бабъ. Это монументы свид?тельницъ и, какъ думаетъ Флоринскій, вдохновительницъ первобытнаго искусства въ ту доисторическую эпоху, когда по степямъ этимъ «шатались»; подобно «с?ннымъ копнамъ», богатыри, «паленицы удалыя». На?здничая удал?е всякаго мужчины, он?, по былинной гипербол?, - хватали богатырей «за желты кудри, опускали во глубокъ карманъ», чтобы разсмыслить на досуг? — «то-ли молодца смертью убить, то-ли за молодца замужъ пойти». Ч?мъ чище кровью славянскій народъ, т?мъ богаче его легенда о старинномъ женскомъ богатырств?, о временахъ женскихъ царствъ, городовъ, княженій. Это — Ванда y поляковъ, Любуша и Власта — y чеховъ, полуисторическая Ольга — y русскихъ славянъ, совс?мъ уже историческія Елена и Рикса — y поляковъ. По вс?мъ славянскимъ землямъ разс?яны урочища съ названіями, въ род? Д?вій городъ, Д?винъ, Бабье городище и т. д. Какъ показали археологическія изсл?дованія, они гораздо древн?е печальной возможности получить подобныя названія отъ невольничьихъ торговъ или стоянокъ татарскаго полона. Волшебныя сказки русскаго народа полни памятью женскихъ богатырскихъ городовъ, замковъ, кр?постей, которыми влад?етъ какая-нибудь Царь-Д?вица, Елена Прекрасная, Сонька Боготворка, и въ которые, пока она бодрствуетъ, не дерзаетъ проникнуть самый мужественный витязь, потому что — убьетъ богатырша, оберегая свою д?вственную свободу. Вс? эти амазонки, покуда д?вушки, сильн?е и грозн?е мужчинъ. Сила и воинственность теряются ими только въ замужеств?. Все это, если снять съ основы легендъ волшебную призрачность сказочныхъ разм?ровъ, если роскошные города обратить въ л?сныя деревни, a дворцы въ шалаши, свид?тельствуетъ, что славянскій эпосъ не усп?лъ забыть той общественной разд?льности половъ, которую, въ пережиткахъ, путешественники наблюдаютъ еще въ н?которыхъ поселкахъ Австраліи или центральной Африки.

Покореніе властной женщины-богатырки грубою силою или, чаще, хитростью мужчины открываетъ эру ея семейнаго порабощенія. Первое орудіе посл?дняго — отнятіе y женщины права носить оружіе, воспрещеніе физическихъ упражненій, развивающихъ воинственную готовность и ловкость. Въ одной изъ русскихъ былинъ, богатырь-Дунай убиваетъ жену за то, что она лучше его стр?ляетъ изъ лука. Въ польской легенд? — мужчины, избирая новаго князя по условію — кто первый переплыветъ озеро Гопло, отстранили отъ состязанія женщинъ, опасаясь ихъ соперничества. Мечъ и плетка — орудія воинственнаго кочевья — монополизируются мужскимъ поломъ; на долю женщинъ выдвигается Schusselgewalt, право ключей, право домашняго управительства въ ос?дломъ мирномъ быту. У народовъ германскихъ, — н?сколько старшихъ культурою сос?дей славянъ по европейскому разселенію, — эта борьба съ женскою воинственностью усп?ла вызр?ть не только въ обыча?, но и въ нормахъ права. Такъ лонгобардскій законъ оц?ниваетъ преступленія противъ женщинъ пенею вдвое выше, ч?мъ преступленія противъ мужчинъ, но лишь въ томъ случа?; если женщина не могла защищаться и, вообще, вела себя, какъ существо слабаго и робкаго пола. Наоборотъ, убійство женщины, хотя бы случайно попавшей въ драку между мужчинами, оц?нивалось, какъ обыкновенное убійство. Законъ баварскій предоставлялъ женщин? право судебнаго поединка, но, если она выставляла бойца-зам?стителя, то, въ случа? поб?ды, получала двойную композицію, а, если дралась сама за себя, то лишь ординарную. Впосл?дствіи ухищренія разобщить женщину съ оружіемъ и обратить изъ воительницы въ ключницу выразились, какъ пережитокъ, въ среднев?ковыхъ запретахъ женщинамъ од?ваться въ мужское платье, за что полагались тяжелыя пени, a иногда даже смертная казнь. У датчанъ это было поводомъ къ разводу.

Славянская борьба съ первобытною женскою свободою и самостоятельностью не усп?ла догнать германскаго запретительнаго обычая, почему не отразила его и въ прав?. Славянство было почти совершенно чуждо того элемента «половой опеки», который легъ въ корень женскаго права германскихъ народовъ и породилъ въ нихъ пресловутое «рыцарство» съ т?мъ фальшивымъ идеаломъ «женственности», что и посейчасъ оплакивается вс?ми ромаатиками-реакціонерами. И какъ жутко приходится расплачиваться за уклоненіе отъ него передовымъ женщинамъ, ищущимъ живого общаго д?ла и свободы! Среднев?ковый статутъ города Офена опред?ляетъ женщину, какъ «тварь робкую и слабую, которая, поэтому, должна быть охраняема и защищаема». Изв?стно опред?леніе половой опеки Вальтеромъ, какъ «власти надъ женщинами въ отношеніи ко всему, что касается собственнаго блага самой женщины, a также чести и интересовъ ц?лаго семейства». Опред?леніе весьма полное, и было бы безспорно, если бы прибавить: «при воспрещеніи женщин? опред?лять самой, въ чемъ почитаетъ она это собствевное благо». Такого выбора женщина не им?ла за вс? тысячу слишкомъ л?тъ исторической жизни германскаго племени, и только грядущій соціалистическій строй способенъ возвратить ей первобытное, съ доисторической ночи потерянное, право. Славянство встр?тилось съ христіанскою пропов?дью и законодательствами — изъ Рима и Византіи — въ такомъ бытовомъ період?, когда не могло быть и р?чи о «половой опек?«. Полу, который назвался, a впосл?дствіи и д?йствительно сталъ «сильнымъ», не было не только никакой надобности, но даже и положительно вреднымъ оказалось вид?ть въ женщин?, хотя бы уже и подчиненной брачно, «полъ слабый». Отм?тимъ, что даже при Иван? Грозномъ населеніе Руси равнялось полутора милліонамъ жителей, и густота разселенія была мен?е, ч?мъ нын? въ Архангельской губерніи. Половая опека германцевъ выработана каменнымъ замкомъ въ горномъ ущель? и городомъ, который выростаетъ подъ охраною замка. Славянство же встр?тилось съ христіанствомъ отвюдь не въ городской форм? разселенія: это — еще жизнь л?сного или степного хутора, избяное скваттерство на родовыхъ началахъ. Въ опасностяхъ и приключеніяхъ этого рода, первобытный славянинъ искалъ въ жен? существо — умиротворенное для домашней жизни, но совс?мъ не «слабое, робкое, долженствующее быть защищаемымъ». Знаменитый славянофилъ Константинъ Аксаковъ когда-то обратилъ вниманіе на слово «супротивница», которымъ ласкательно и уважительно характеризуютъ былинные богатыри своихъ нев?стъ и женъ. Супротивница зд?сь значитъ не то, какъ теперь почитаютъ: «которая мн? перечитъ, противъ моей воли идетъ», но — «ровня мн?, способная выстоять противъ меня въ моемъ подвиг?, въ моей работ?«. Это были в?ка, когда расчищались л?сныя чащи и выкорчевывались первые участки подъ будущее общинное землед?ліе, когда шелъ рукопашный бой со зв?ремъ и съ челов?комъ чужого рода-племени за право мирнаго сос?дскаго существованія. Естественно, что въ такой тяжкій рабочій и опасный бытъ женщина нужна, именно, какъ «супротивница» мужчин?, a не какъ чувствительная Эльза изъ «Лоэнгрина», за которою половая опека приставляетъ семь нянекъ и семь сторожей — блюсти ея лилейную безпомощность. Жена Ильи Муромца од?вается въ его досп?хи, чтобы биться съ Тугариномъ, за отсутствующаго мужа. И «б?жалъ Тугаринъ въ свои улусы загорскіе, проклинаючи Илью Муромца, a богатырь Илья Муромецъ знать не зналъ, в?дать не в?далъ, кто за него бился съ Тугариномъ». Это физическое равенство женщины съ мужчиною ползетъ черезъ много славянскихъ в?ковъ, всплывая то фигурами былинными, то л?тописными, то п?сенными изъ поздн?йшаго новгородскаго эпоса и разбойничьей лирики. Когда ушкуйникъ, а по сл?дамъ его, піонеръ съ топоромъ и сохою двинулись отъ Ильменя и Ладожскаго озера на дальній с?веръ и волжскій востокъ, туда передвинулся и богатырскій типъ женщины-добычницы, «супротивницы» своему мужу. Для западной Руси онъ сд?лался уже излишнимъ въ развивающемся городскомъ быту. Т?мъ не мен?е, не только въ новгородскомъ эпос? о Васьк? Буслаев?, но даже и въ л?тописяхъ новгородскихъ встр?чаемъ мы женщинъ, предводительствующихъ уличными смутами, которыми былъ такъ учащенно богатъ этотъ странный городъ, съ его безалабернымъ народоправствомъ. Поволжье полно преданіями объ участіи «могутныхъ» воинственныхъ женщинъ въ колонизаціи края: достаточно напомнить, хотя бы, легенду объ Усоль? подъ Казанью. На Мурман? поморки до сихъ поръ сохранили отзвуки самостоятельности, столь свойственной доисторическимъ прабабкамъ ихъ. Море и климатъ не изм?нились съ т?хъ поръ, какъ славянка впервые увидала предъ собою волны Ледовитаго океана, сл?довательно, почти не изм?нилась потребность дружной работы обоихъ половъ въ обезпеченіе тяжкаго существованія, почти не изм?нилась первобытная трудность для мужчины-поб?дителя обратить поб?жденную женщину въ слабосильную игрушку, въ предметъ семейной роскоши, почти не изм?нились отношенія женско-мужского равенства. Поморка, какъ мужчина, работаетъ, какъ мужчина, получаетъ за трудъ, какъ мужчина, пьетъ водку и, какъ мужчина, горланитъ на сходк?.

Итакъ мы исторически застанемъ славянскую женщину въ первомъ період? поб?ды сильнаго пола надъ слабымъ, — когда поб?да эта еще не порабощеніе, но лишь капитуляція по договору — на условія мужской гегемоніи. Женщина согласилась стать вторымъ номеромъ, но отнюдь не отказалась отъ самостоятельности, — н?тъ лишенія правъ, н?тъ ухода въ «половую опеку». Старинныя славянскія «правды» и статуты суть памятники той посл?довательной борьбы, какъ вяли обычныя начала женской свободы подъ дыханіемъ византійскаго монастыря и римскаго права, прошедшаго къ сяавянамъ черезъ сос?дскіе германскіе фильтры. Но было бы ошибочно предполагать, что правовой обычай уступилъ легко и скоро. Н?тъ, онъ былъ кр?покъ одинаково и въ добр?, и во зл? для женщины. Вы, конечно, вс? слыхали о древнемъ брачномъ обыча? славянъ, чтобы молодая снимала съ мужа сапоги въ знакъ будущей покорности. Обычай этотъ, почти повсем?стный въ славянств?, знаменитъ, благодаря романическому преданію о Владимір? и Рогн?д?, которая не захот?ла «разуть робичича». Но, быть можетъ, нигд? онъ не выразителенъ такъ для старославяескаго брака, какъ y славонцевъ. У нихъ молодая снимаетъ съ мужа сапогъ въ знакъ покорности, но зат?мъ бьетъ снятымъ сапогомъ мужа по голов? — знакъ, что не воображай, будто я всегда теб? буду прислуживать. Печать такой договорности лежитъ, въ теченіе среднихъ в?ковъ, на славянскомъ прав? во вс?хъ его статьяхъ по женскому вопросу. И, опять-таки, ч?мъ чище славянство народа, т?мъ уступчив?е его среднев?ковое право по отношенію къ женщин?. На первомъ план? остаются поляки, дал?е — чехи. У нихъ, даже въ памятникахъ XIV и XV в?ка, когда попадается законодательное нововведеніе мужевластнаго типа, связывающее женщину «половою опекою», можно почти безошибочно просл?дить заимствованное происхожденіе такихъ нормъ отъ германскихъ сос?дей. Таковы, наприм?ръ, ограниченія имущественныхъ правъ женщины въ Вислицкомъ статут?, обоснованныя на разсужденіи о fragilitas sexus, o хрупкости или въ старопольскомъ перевод? «кревкосци» пола Вы слышите, что разсужденія эти, сошедшіяся въ своей терминологіи съ изв?стнымъ восклицаніемъ о женщинахъ Гамлета, даже первоначалыюе выраженіе-то себ? нашли лишь въ латинскомъ язык?, юридическомъ волапюк? Западной Европы.

Отсутствіе половой опеки, прежде всего, подразум?ваетъ наличность половой свободы, свободы полового выбора. Д?йствительно, доисторическая славянка, повидимому, пользовалась въ этомъ отношеніи свободою почти неограниченною; и даже пресловутое «умыканіе женъ» являлось результатомъ предварительнаго соглашенія умыкаемой съ умыкателемъ. Насильственное умыканіе ыаказывалосъ строго. По чешскому земскому праву умыкнутой насильственно предоставлялось самой отрубить похитителю голову. Мазовецкіе и польскіе статуты, a также вс? три литовскіе обрекаютъ похитителя на смерть или фактическую, или гражданскую (состояніе «безславія», infamia), если похищенная не спасетъ виновнаго согласіемъ выйти за него замулсъ. На Руси — подобныя д?ла быстро подпали подъ руку церкви. Они подлежали епископскому суду и именовались «уволочскія»: аще кто уволочетъ д?вку. Уволоченной д?вк? Ярославовъ уставъ указываетъ платить «за соромъ, a епископу — за судъ».

Русь никогда не любила смертной казни и, съ самыхъ раннихъ дней своихъ, предпочитала искать ей штрафныхъ, денежныхъ зам?нъ.

Козьма Пражскій, чешскій бытописатель, къ сожал?нію часто уходившій отъ л?тописи въ область историческаго романа, даетъ наиъ удивительную картину первобытной общности браковъ. «Не было преступленіемъ мужа брать жену другого, a жен? выходить замужъ за другого. Что нын? считается ц?ломудріемъ, тогда было великимъ безчестіемъ, если мужъ довольствовался одною женою, a жена — однимъ мужемъ». Въ указаніи этомъ им?ется въ виду не многоженство, которое вошло въ славянскій обиходъ сравнителъно поздно и, в?роятно, подъ восточными вліяніями, но необыкновенная легкость, съ какою возникалъ первобытный бракъ, чтобы такъ же легко разрываться. Козьма Пражскій говоритъ, въ очень поэтическихъ образахъ, даже о мужьяхъ и женахъ на одну ночь, разстававшихся навсегда съ наступленіемъ утра. Браки былинныхъ богатырей кратковременны и непрочны, условны, легко расторжимы, хотя бы и при наличности церковнаго обряда. Каждая отлучка богатыря въ «поле» сопровождается своеобразнымъ договоромъ съ женою, сколько времени должна она мужа ждать, посл? какого срока властна за другого замужъ пойти. A то, говоритъ Добрыня, «знаю я ваши норовы женскіе: мужъ за дровами въ л?съ по?детъ, a жена за другого замужъ пойдетъ». Широкое право развода по соглашенію ограничило въ славянств? только христіанство, да еще съ превеликимъ трудомъ. Въ 994 году противъ «недозволеннаго расторженія браковъ» гремитъ апостолъ чеховъ, св. Войц?хъ, но, очевидно, безъ всякаго усп?ха, такъ какъ, сорокъ пять л?тъ спустя, кн. Брячиславъ, надъ гробомъ св. Войц?ха, вынужденъ объявить в?чное изгнаніе т?мъ виновнымъ, «если мужъ оставитъ жену или жена мужа». Врядъ ли, однако, законъ такого рода могъ быстро противод?йствовать вкоренившемуся обычаю, — чехи и моравы были сос?ди полякамъ, a y посл?днихъ, въ то же самое время, самъ законодатель, знаменитый Болеславъ, три раза разводился съ женами, не спрашивая разр?шенія y церкви. У поляковъ обычай свободнаго развода держался настолько долго, что впосл?дствіи съ выборныхъ королей бралось даже обязательство — не разводитгся съ женою иначе, какъ въ церковномъ порядк?. Посл?дній прим?ръ подобнаго обязательства мы им?емъ отъ столь поздней эпохи, какъ XVI в?къ: его долженъ былъ дать панамъ-избирателямъ Генрихъ Французскій, Валуа. Н?которые законодательные памятники среднев?ковья германскаго прямо называютъ разводъ венедскимъ, т. е. славянскимъ обычаемъ. На Руси церковь, съ первыхъ же дней своихъ, объявила войну добровольному разводу т?мъ, «иже свое подружіе оставятъ и поимаютъ ин?хъ, также и жены». Однако, обычай боролся съ закономъ необыкновенно стойко и живуче. Двусторонній разводъ, по соглашенію мужа и жены, даже въ Россіи держался исподволь до Х?ІII в?ка: лишь въ 1769 году былъ изданъ указъ, р?шительно уничтожившій такъ называемыя «разводныя письма». У славянъ, сохранившихъ остатки старинныхъ нравовъ, напр. черногорцевъ, гражданскій разводъ существуетъ и въ наши дни. Обрядъ его приблизительно тотъ же, что описывали старинные путешественники для Малороссіи XVII в?ка. Символомъ расторгаемаго брака является ткань, — поясъ или кусокъ полотна — которую супруги тянутъ въ разныя стороны, покуда она не лопнетъ. Посл? этого и браку конецъ, и жена возвращается въ свой д?вичій домъ, вм?ст? съ приданымъ. Если она была замужемъ бол?е десяти л?тъ, то мужъ обязанъ платить ей пожизненную пенсію, въ разм?р?, опред?ляемомъ міровою сходкою. Славянскій институтъ полюбовнаго развода былъ настолько народенъ, что — мы увидимъ впосл?дствіи — онъ приспособилъ къ своимъ потребностямъ даже и воинствующую противъ него церковь. Уд?льный періодъ подготовилъ и выработалъ ту оригинальную форму развода черезъ постриженіе въ монашество, злоупотребленіе которою современные путешественники изъ Европы отм?чали единогласно, какъ одну изъ самыхъ характерныхъ особенностей московской Руси.

Итакъ, славянская женщина, порабощаясь, узнавала постепенно опеку мужа, опеку рода, но половой опеки — опеки только за то, что она женщина, a не мужчина, столь свойственной гератанскому праву, она не узнала. Вамъ, конечно, изв?стно, что родовой бытъ классифицируется двумя преемственными подразд?леніями, въ зависимости отъ того — господствуетъ ли въ немъ начало материнское или отцовское, ведутъ ли свое родословіе потомки кол?нами, исходящими отъ праматери, или исходящими отъ праотца. Въ первомъ случа?, родъ называется когнатическимъ, утробнымъ; во второмъ случа? — агнатическимъ. Родовая опека надъ славянскою женщиною — уже агнатическая, но сохранила въ себ? очень много чертъ когнатизма, говорящихъ о томъ, что древнія преданія матріархата, женовластительства были, въ эпоху правовой формировки, если даже изжиты уже, то не забыты народомъ. Въ особенности сказывается это обстоятельство въ оригинальномъ институт? «материнской власти», materna potestas, бытовая наличность котораго выд?ляетъ славянскія права изъ вс?хъ другихъ въ среднев?ковь?. И съ такою яркостью, что н?которые историки права даже отрицали существованіе въ славянскомъ обычномъ прав? спеціальной отцовской власти (mimdium, patria potestas), столь характерной для древнихъ уложеній Западной Европы, и предполагали, вм?сго нея, в?роятность см?шанной родительской власти. Это — преувеличеніе. При жизни обоихъ родителей, материнская власть была силою скор?е моральнаго вліянія на д?тей, ч?мъ правового возд?йствія. Обычай признавалъ за матерью преимущество воспитательной роли и требовалъ ея участія, если не р?шающаго, то в?ско-сов?щательнаго въ вопрос? о брак? потомства. Но со смертью мужа, славянская «матерая вдова» оставалась существомъ не только лично свободнымъ, но и властнымъ надъ семьею своею, хотя бы въ ней были и возрастныя д?ти. Лишь съ XV в?ка начинаются мужскія ограниченія опекунства вдовы-матери. Ран?е — оно простирается не только на семейственныя и имущественныя отношенія, но даже и на политику и администрацію первобытныхъ славянскихъ племенъ-государствъ. Такими властными матерями-опекуншами были на Руси Ольга, y чеховъ Драгомира, мать Вячеслава, y поляковъ Елена, мать Лешка, и Рикса, мать Казимира. Въ частной жизни — любопытенъ прим?ръ матери знаменитаго аскета ?еодосія Печерскаго: жестокія истязанія, которыя претерп?валъ этотъ восторженный юноша отъ своей родительницы за пристрастіе къ монашеству, свид?тельствуютъ о полнот? правъ материнскаго распорядительства свободою и благополучіемъ потомства. Опека матери и вдовы прекращалась только вторичнымъ выходомъ замужъ, т. е. переходомъ ея въ другой родъ и отчужденіемъ отъ рода своихъ д?тей, черезъ самоотдачу подъ новую родовую опеку. Любопытно, что въ былинахъ матери богатырей — почти вс? вдовы и неизм?нно вс? держатъ могучихъ сыновей своихъ въ ребяческомъ повиновеніи. Даже пресловутый Васька Буслаевъ, буйный типъ новгородской вольницы, что «не в?ровалъ ни въ сонъ, ни въ чохъ, только в?ровалъ въ свой червленый вязъ», трепещетъ передъ волею матери, какъ мальчишка, котораго сажаютъ въ карцеръ на хл?бъ и воду. Т?мъ же огромнымъ уваженіемъ къ матери-вдов?, какъ былины, дышатъ зав?щанія уд?льныхъ князей. Мы видимъ мат-вдову то имущественною опекуншею своихъ д?тей, то ихъ неразд?льною совлад?лицею — чаще всего съ младшими д?тьми, посл? выд?ла старшихъ, то безапелляціонною распорядительницею насл?дственныхъ выд?ловъ, и это, опять-таки, включительно до отношеній государственныхъ. Даже на закат? уд?льной Руси и на зар? московскаго самовластія, Іоаннъ Калита и Дмитрій Донской оставляютъ вдовамъ своимъ полномочія блюсти уд?лы д?тей. «Если одинъ изъ сыновей умретъ, то уд?лъ его мать д?литъ между остальными сыновьями; если по смерти отца родится сынъ, мать должна под?лить его, взявши части отъ уд?ловъ старшихъ его братьевъ; наконецъ, если y одного изъ сыновей, по какимъ-нибудь причинамъ, убудутъ вотчины, мать придаетъ ему отъ уд?ловъ остальныхъ его братьевъ» (Шпилевскій).

Всякая имущественная опека основывается на презумпціи общественной правоспособности лица, которому она вв?ряется, и возможности для этого лица представительствовать предъ судомъ. Конечио, и эти основныя права, обезпечивавшія древнюю женскую свободу, мы застаемъ уже въ значительномъ разрушеніи попытками государства и церкви навязать женщин? половую опеку. Т?мъ не мен?е, — въ р?зкій контрастъ съ памятниками германскими, — славянскіе, повсем?стно и дружно, признаютъ за женщиною процессуальную правоспособность, даже и въ замужеств?. Особенно любопытно выражено это въ «устав? чешскаго земскаго права». Онъ даетъ женщин? широкія процессуальныя полномочія по д?ламъ уголовнымъ и о кровной мести, a также о недвижимой собственности, насл?дственномъ имуществ?, по искамъ за приданое. Въ д?лахъ. требующихъ разр?шенія судебнымъ поединкомъ. таковой предоставляется вдовамъ и д?вицамъ, но замужняя женщина должна была довольствоваться очистительною присягою отв?тчика «самъ седьмь», т. е. съ шестью поручителями. Возможности мужу представительствовать за жену предъ судомъ чехи не только не допускали, но даже воспрещали мужу быть въ процесс? жены свид?телемъ за или противъ нея. У другихъ славянскихъ народовъ судебное представительство мужа за жену регламентируется не ран?е XIV и даже XV в?ка. Въ древнемъ русскомъ прав? о возможности такого представительства упоминаетъ всегда лишь одинъ памятникъ — Новгородская судная грамота, да и то въ условіяхъ, которыя скор?е говорятъ о привилгегіи женщины им?ть въ муж? особаго защитника сверхъ ея собственнаго, личнаго представительства.

Нечего и говорить о томъ, что лицо, вооруженное правами распоряжаться имущественными отношеніями третьихъ свободнорожденныхъ лицъ, хотя бы и собственныхъ д?тей, должно быть само широко одарено имущественными правами и средствами къ ихъ защит?. Такъ какъ невозможно отрицать наличности y славянъ отцовской власти, равнымъ образомъ мужней и родовой опеки, то, на первый взглядъ, кажется страннымъ, какъ ухитрялась совм?щаться женская свобода со вс?ми этими опеками. Но, изучая характеръ посл?днихъ, нельзя не придти къ заключенію, что, во множеств? личныхъ и имущественныхъ отношеній, он? оказывалисъ бытовыми взаимоограниченіями, въ пользу опекаемой, въ защиту ея свободной воли отъ самовластія и произвола опекуновъ. Возьмемъ хотя бы вопросъ о вступленіи въ бракъ. Вдовій выборъ второго мужа былъ свободенъ во всемъ славянств? до XVI в?ка, когда Краковскій статутъ (1532) нарушилъ это единство закономъ о конфискаціи вдовьяго имущества, буде вдова дастъ согласіе на ея похищеніе. Браки д?вушекъ стояли въ зависимости отъ власти отцовской, которая усилялась изъ года въ годъ и отъ в?ка къ в?ку по м?р? того, какъ слаб?ла и вырождалась опека родовая. Но въ древности бракъ д?вушки, отпускъ ея въ чужой родъ, былъ д?ломъ всего рода, и д?вушка, приневоленная къ непріятному для нея союзу, могла апеллировать къ союзу родственниковъ, какъ по отцу, такъ и по матери, какъ въ агнатическомъ порядк?, такъ и въ когнатическомъ. Русскія свадебныя п?сни полны воспоминаніями этихъ временъ, a иногда — жалобами нев?сты на несправедливость или безд?ятельность родственнаго сов?та, который лишь «притакнулъ» крутой вол? батюшки съ матушкою. И, наоборотъ, родственный сов?тъ могъ побуждать родителей къ выдач? дочери замужъ, хотя бы они тому и противились. Особенно это правило касалось родителей овдов?дыхъ. По литовскому статуту, по законамъ далматинскаго побережья, — если вдовый отецъ или вдовая мать перечатъ совершеннол?тней д?вушк? въ ея нам?реніи выйти замужъ, она можетъ вступить въ бракъ съ согласія родственниковъ. Если мы при этомъ обратимъ вниманіе, что, ч?мъ древн?е памятникъ права, т?мъ раньше обозначаетъ онъ срокъ женскаго совершеннол?тія, то узда на родительскій произволъ получалась изрядная. В?дь встр?чаются сроки совершеннол?тія въ 12 и въ 10 л?тъ. A самая с?дая древность даже и не опред?ляла сроковъ цифрами, довольствуясь физическими признаками зр?лости, въ род? чешской рекомендаціи — считать д?вушку совершеннол?тнею, если y нея начали развиваться груди. Совершеннол?тіе д?вушки, несомн?нно, парализовало н?сколько родительскую волю, и, быть можетъ, стремленіе обойти обычай родственнаго вм?шательства въ защиту дочери надо считать въ числ? причинъ, объясняющихъ возмутительно ранніе браки въ кіевской, галицкой и владимірской Руси. Наприм?ръ, великій князь Всеволодъ III выдалъ дочь свою за Ростислава Рюриковича, въ Б?лгородъ, восьми л?тъ, хотя очень плакалъ при этомъ, потому что; прибавляетъ л?тописецъ, была она ему «мила и молода». Наконецъ, въ самой глухой полуисторической древности, опека рода надъ брачнымъ выборомъ д?вушки им?етъ характеръ не запрещенія или побужденія ея воли, но защиты ея вс?мъ родственнымъ союзомъ отъ насильственнаго брака. Въ свободныхъ обрядахъ славянскихъ народовъ до сихъ поръ остались сл?ды т?хъ воинственныхъ сценъ, которыми родъ отв?чалъ на попытки «умыкателей» заключать браки чрезъ похищеніе, разбойничьимъ наб?гомъ. При той легкости, съ какою заключался и разрывался славянскій бракъ не только до христіанства, но и долгія десятил?тія, если не стол?тія, посл? него, отказъ сватаемой нев?сты жениху былъ, повидимому, тяжкимъ оскорбленіемъ и отомщался жестоко. Однако, романическая легенда о Рогн?д? или историческій прим?ръ Предславы, сестры Ярослава Мудраго, наглядно показываютъ, что священную волю д?вушки распоряжаться своимъ замужествомъ родъ ставилъ выше риска пострадать даже отъ такихъ могучихъ противниковъ, какъ Владимиръ Кіевскій или Болеславъ Польскій.

Упомянутое сейчасъ имя Владимира Кіевскаго невольно приводитъ насъ къ мыслямъ о многоженств?, которымъ такъ прославился этотъ князь — до принятія христіанетва. Л?тописная, мало правдоподобная, легенда приписываетъ ему шесть женъ и восемьсоть наложницъ. Д?ло, конечно, не въ томъ, какъ удивляется кто-то въ сатир? Щедрина, «на кой чортъ понадобилась ему такая уйма бабъ?» a въ томъ, что эту уйму совершенно немыслимо было прокормить съ той лапотной маленькой Руси, населенной по одной душ? на пять квадратныхъ верстъ, которою правилъ Владимиръ. Вопросъ о многоженств? y славянъ очень спорный. Трудно отрицать, что оно было въ обыча?, когда христіанство проникло въ славянскія дебри, но, повидимому, оно никогда не господствовало въ народ? — оставалось лишь терпимою роскошью привилегированныхъ классовъ, перенятою отъ тюркскихъ кочевниковъ и, значитъ, пришедшею на Русь поздно. Владимиръ — единственный русскій князь, котораго легенды окружаютъ какимъ-то волшебнымъ восточнымъ гаремомъ. О предкахъ его легенда не передаетъ ничего подобнаго. Свид?тельства арабскаго путешественника, знаменитаго Ибнъ-Фоцлана о славянскомъ многоженств?, очень выразительны, но больше указываютъ на широкое развитіе наложничества, ч?мъ на многократный и одновременный бракъ, что, въ средніе в?ка, повсем?стно весьма различалось, a въ славянств? — классифицировалось съ особенною подробностью категорій. Мы не можемъ сейчасъ остановиться подробно на вопрос? о славянскомъ многоженств?, такъ какъ я буду вынужденъ еще вернуться къ нему въ сл?дующемъ чтеніи, говоря о т?хъ византійскихъ и монгольскихъ вліяніяхъ, гсоторыми создалась московская, до Петра Велакаго, семья. Сейчасъ же достаточно будетъ кратко повторить старый выводъ изв?стнаго слависта Макушева: «У славянъ преобладала моногамія, хотя было дозволено и многоженство; въ посл?днемъ случа?, однако, число женъ было ограничено». Необходимо прибавить, что, наряду съ терпимымъ многоженствомъ, нов?йшею полигаміей, не вымерли еще преданія стариннаго многомужія, родовой поліандріи. Объ этомъ — наилучшій показатель упомянутый уже Ибнъ-Фоцланъ, описавшій похороны русса, умершаго холостымъ, и его загробное в?нчаніе съ д?вушкою, обреченною ему въ жены. Не входя въ подробности этого наивнаго обряда, н?сколько щекотливыя для современнаго уха, отм?чу лишь, что супружескія права мертвеца на загробную супругу были реализированы представительствомъ шести его родичей: «самъ седьмъ».

Выше я говорилъ о непрочности и кратковременности легко расторжимыхъ былинныхъ браковъ. Но, при этомъ, не сл?дуетъ упускать изъ виду, что былина, п?сня, сказка — это, все-таки, своего рода, беллетристика, занимающая слушателя интереснымъ случаемъ общественной жизни. Поэтому — въ т?хъ же самыхъ былинахъ мы встр?чаемся, какъ съ крайностями женскаго легкомыслія въ брачныхъ перем?нахъ, такъ и, наоборотъ, съ крайностями в?рности, — включительно, наприм?ръ, до требованія, чтобы овдов?вшій мужъ погребалъ себя вм?ст? съ покойной женою (Потокъ-богатырь), до самоубійствъ жены надъ прахомъ мужа (Василиса Микулишна) и мужа надъ трупомъ жены (Дунай-богатырь). Конечно, въ н?которыхъ случаяхъ въ этихъ трагедіяхъ чувствуются отголоски ритуальныхъ самоубійствъ арійской, подъ-Гималайской древности. Но гораздо чаще звучитъ чисто-психологическій, настояще любовный, можно бы сказать даже: идеалистическій мотивъ — одной души въ двухъ т?лахъ. Какъ всякій бракъ, возникающій по свободному выбору, поддерживаемый равенствомъ супруговъ и им?ющій возможность быть расторгнутымъ по обоюдному ихъ согласію, славянскій первобытный бракъ былъ напитанъ дружествомъ, незнакомымъ для посл?дующихъ покол?ній церковно-государственныхъ. Они обратили бракъ въ орудіе и форму женскаго порабощенія и обратили мужа и жену въ двухъ принципіальныхъ враговъ, между которыми согласіе — не бол?е, какъ счастливо длящееся перемиріе. Я уже им?лъ случай отм?тить отвращеніе славянства къ повторности брака, — подразум?ваю: безъ согласія на то мужа и жены. Вжив?, супруги легко сходились и расходились, но, если одинъ изъ нихъ умиралъ въ брак?, то смерть не разрывала брака. Мы вид?ли, какимъ уваженіемъ пользовалось въ славянств? вдовство. Наоборотъ, вдовецъ или вдова, вступающіе въ новые браки, подвергались не только умаленію личнаго достоинства, но и ограниченіямъ личныхъ и имущественныхъ вліяній своихъ по первому браку.

Итакъ, изъ картины, б?гло набросанной мною передъ вами, вы легко усмотрите, что первобытное состояніе славянской женщины отличалось такимъ количествомъ свободъ и преимуществъ, что съ трудомъ в?рится процессу посл?дующей соціальной эволюціи, которая отвела женщину отъ л?сной воли и степного равенства въ вырубленный изъ этого л?са и поставленный среди этой степи теремъ. Въ сл?дующихъ чтеніяхъ я буду им?ть честь разсказать вамъ постепенныя ступени этой эволюціи, руководимой заимствованными со стороны, изъ-за моря и изъ-за горъ, началами церковности и государственности. Мы посл?довательно разсмотримъ исторію паденія т?хъ правовыхъ институтовъ, которые грубо и инстинктивно опред?ляли собою свободу первобытной женщины, но, въ формахъ тонко выработанныхъ и логически развитыхъ принциповъ, должны опред?лить и свободу женщины будущей — свободу близкую, наступающую, уже озаренную прив?тнымъ, краснымъ св?томъ соціалистическаго утра. Мы разсмотримъ, какъ искоренился на Руси свободный бракъ и выросла половая опека съ нерасторжимымъ церковнымъ бракомъ, какъ ограничивалжсь имущественныя права женщины и ея почетное значеніе въ род?, какъ закрылись для нея судъ и привилегіи культа, какъ въ рукахъ ея оказались ключи безсильные предъ мужнинымъ мечомъ и плеткою, — словомъ, разсмотримъ семисотл?тнее торжество агнатическаго рода надъ когнатическимъ и переработку перваго въ мужевластное государство.

Устои мужевластнаго государства, почитавшіеся незыблемыми сотни л?тъ, заколебались лишь въ XIX в?к?, когда машинныя производства и ростъ рабочаго класса быстро вызвали банкротство старой европейской семьи, покоившей на труд? и заработк? мужа хозяйственное и постельное содержанство жены, искусственно выработанное половою опекою. Въ теченіе XIX в?ка, наростала для русской женщины та потребность и необходимость возвратить себ? роль и значеніе «супротивницы» мужа-добычника, которою, — какъ мы сейчасъ вид?ли, — характеризовался первобытный славянскій бракъ. Женскій вопросъ назр?лъ къ разр?шенію въ государств?, назр?вшемъ къ разрушенію, въ государств?, которое было построено на семейномъ обездоленіи женской половины челов?чества и объявило торжественно, что баба — не челов?къ. Мы видимъ, однако, что женскій вопросъ, при всей своей многострадальности, оказался прочн?е и живуч?е государства и смотритъ въ его умирающіе глаза съ такою же поб?дною и властною силою, какъ смотр?лъ въ глаза его д?тства. Эгоистическія лжи искусственнаго мужевластнаго права отпадаютъ, просыпается природная мораль и правда — правда основного равенства половъ. Имъ предстоитъ воскресить — въ формахъ правовой сознательности, въ детальномъ, логическомъ и кр?пко защищенномъ соціальномъ распред?леніи, — ту свободу, которую смутнымъ хаосомъ, наивно и по-д?тски нам?чалъ для жевщины первобытный естественный коммунизмъ. Свободу брака, свободу воли, свободу труда, свободу имущественнаго распоряженія, свободу общественной д?ятельности, свободу политическаго представительства.

1906 г. 17/12. Парижъ.