IV

IV

Необходимо отм?тить еще одинъ д?вическій типъ, введенный въ русскую жизнь тоже александровскимъ царствованіемъ и сыгравшій въ русской женской эволюціи огромную роль, сперва, пожалуй, отчасти положительную, впосл?дствіи — отрицательную и реакціонную. Н?мк? Екатерин? II Россія была обязана женскимъ типомъ образованной авантюристки. Н?мка же и постаралась объ уничтоженіи этого типа, противопоставивъ ему «институтокъ», воспитанныхъ вновь учрежденнымъ «в?домствомъ императрицы Маріи». Супруга Павла и мать Александра и Николая Первыхъ, императрица Марія ?едоровна, урожденная принцесса Виртембергская, могла т?мъ бол?е высоко ц?нить достоинства семейныхъ доброд?телей, что въ своей собственной семь? ей пришлось очень долгое время уживаться, какъ съ подругами, съ любовницами своего державнаго супруга — Нелидовою и Лопухиною…. Эта женщина, несомн?нно, большого таланта и твердой воли, ненавид?ла екатерининскій развратъ, но еще больше демократическія в?янія революціи. Институты екатерининской эпохи были учрежденіями слишкомъ показными, чтобы стоило серьезяо считаться съ ихъ вліяніемъ, и очень часто обращались чуть не въ гаремы высокопоставленныхъ вельможъ, начиная съ самаго оффиціальнаго блюстителя ихъ И. И. Бецкаго. Императрица Марія, справедливо памятуя, что типъ государства зависитъ отъ типа семейнаго очага, a типъ семейнаго очага — отъ типа управляющей имъ женщины, сд?лала институты разсадниками будущихъ домовладычицъ, напитанныхъ правилами патріотизма и благодарнымъ восторгомъ къ самодержавію. Собственно говоря, институтская реформа императрицы Маріи была первымъ широкимъ опытомъ того превращенія воспитательной системы въ политическое заложничество общества государству, что семьдесятъ л?тъ спустя съ такимъ позорнымъ усп?хомъ возсіяла Россіи въ классической реформ? мужского образованія графомъ Д. А. Толстымъ. Но рука Маріи ?едоровны была мягче, осторожн?е, тепл?е грубой бюрократической руки Толстого, да и масштабъ реформы значительно уже. То крушеніе латифундій, которымъ Реми де-Гурмонъ объясняетъ паденіе ранняго брака во Франціи, началось и въ Россіи. Наполеоновы войны и 1812 годъ создали своеобразную экономическую революцію. Обстроившаяся посл? французскаго пожара Москва становится «ярмаркою нев?стъ», и уже одна наличность подобной ярмарки указываетъ на ихъ плачевное перепроизводство: на свадебномъ рынк? женское предложеніе превышало мужской спросъ, и, сл?довательно, многимъ родителямъ необходимо нужна стала серьезная воспитательная страховка «товара» впредь до вождел?ннаго сбыта въ законный бракъ. Софья Павловна Фамусова — наилучшій прим?ръ, что «комиссія быть взрослой дочери отцомъ» была въ александровской семь?, д?йствительно, не изъ легкихъ. Да — что Софья Павловна Фамусова! Прелестная Наташа Ростова въ «Войн? и мир?«- не чета этой «срамниц?«, а, между т?мъ, какими бурями налетной страсти атаковалъ ея д?вичество пламенный темпераментъ! Катринъ Ерапчикъ въ «Масонахъ» Писемскаго и Глафира Львовна въ «Кто виноватъ» Герцена, Наталья Павловна въ «Граф? Нулин?«и Наталья Дмитріевна Горичъ въ «Горе отъ ума» — вотъ литературныя разновидности покол?нія, которое нев?стилось и вы?зжало въ св?тъ въ то время, какъ Татьяна и будущія жены декабристовъ еще играли въ куклы.

Скандальная хроника 1800–1820 годовъ полна д?вическими романами, далеко не платоническими, при участіи, въ качеств? первыхъ любовниковъ, не только смиренномудрыхъ Молчалиныхъ, но и дворовыхъ кучеровъ, поваровъ, араповъ. Традиціи животнаго разврата бабокъ и сантиментальной влюбчивости матерей см?шались въ этомъ первомъ русскомъ женскомъ покол?ніи позднихъ браковъ и вывели изряднаго урода. Марія ?едоровна протянула дворянству руку помощи съ педагогическою уздою на буйные пережитки XVIII в?ка, и дворянство приняло помощь съ жив?йшею благодарностью. «Вдовствующая императрица Марія» — популярное имя двухъ царствованій. Въ восьмидесятыхъ годахъ прошлаго стол?тія можно было часто встр?тить стариковъ и старухъ, вспоминавшихъ о ней съ восторгомъ, какъ объ «ангел? на земл?«и «матери русской нравственности». Главная ц?ль императрицы — соединить будущія женскія покол?нія русскаго дворянства въ монархическую лигу, беззав?тно преданную династіи ея сыновей — сначала удалась въ совершенств?. Мемуары институтокъ Александровскаго и Николаевскаго времени дышатъ фанатизмомъ почти идолопоклонства, какого-то къ императорскому трону и къ императорской семь?. Чрезвычайно любопытны въ этомъ отношеніи оглашенныя въ девяностыхъ годахъ прошлаго стол?тія «Записки старой смолянки». Смольный институтъ былъ неутомимою лабораторіей женскаго монархическаго экстаза. Языкъ старыхъ смолянокъ — невыносимо надутая, слащаво-восторженная проза, непрерывный акафистъ царямъ съ палатою и воинствомъ ихъ. Это — монологи изъ драмъ Кукольника, цитаты изъ романовъ Загоскина, страницы Греча и Булгарина, противоестественно перенесенныя изъ плохой и скучной литературы въ еще скучн?йшую жизнь. Особенно обожаемъ былъ въ институтахъ Александръ I. Все въ т?хъ же «Русскихъ лгунахъ» Писемскій разсказываетъ о старой институтк?, которая со смертью Александра I какъ бы р?шила, что теперь и міру конецъ, и «не признала» вошедшихъ на престолъ ни цесаревича Константина, ни Николая Павловича. Когда ей надо было обратиться къ Николаю съ какою-то просьбою, старуха адресовала письмо: «Брату моего государя». Наилучшій типическій портретъ александровскихъ институтокъ, усовершенствованныхъ муштрою Маріи ?едоровны, даетъ въ «Быломъ и Думахъ» А. И. Герценъ. Позволю себ? выписать эти строки. «Л?тъ пятидесяти, безъ всякой нужды, отецъ моей кузины женился на застар?лой въ д?вств? воспитанниц? Смольнаго монастыря. Такого полнаго, совершеннаго типа петербургской институтки мн? не случалось встр?чать. Она была одна изъ отличн?йшихъ ученицъ, и потомъ классной дамой въ монастыр?; худая, б?локурая, подсл?пая, она въ самой наружности им?ла что-то дидактичное и назидательное. Вовсе неглупая, она была полна ледяной восторженности на словахъ, говорила готовыми фразами о доброд?тели и преданности, знала на память хронологію и географію, до противной степени правильно говорила по-французски, и таила внутри самолюбіе, доходившее до искусственной іезуитской скромности. Сверхъ этихъ общихъ чертъ «семимаристовъ въ желтой шали» она им?ла чисто невскія или Смольныя. Она поднимала глаза къ небу, полные слезъ, говоря о пос?щеніяхъ ихъ общей матери (императрицы Маріи ?едоровны), была влюблена въ императора Александра и носила медальонъ или перстень съ отрывкомъ изъ письма императрицы Елизаветы: «Il a repris son sourire de bienveillance!». Типу этому суждена была страшная и вредная живучесть: еще въ восьмидесятыхъ годахъ Салтыковъ нашелъ не позднимъ обратить противъ него свои стр?лы.

И, за вс?мъ т?мъ, институтское воспитаніе внесло въ русскую новую жизнъ много новыхъ дрожжей, которыя, перебродивъ, подняли, въ конц? концовъ, совс?мъ не то т?сто, какого добивалась чадолюбивая императрица. Если мы обратимся къ забытой беллетристик? тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, то увидимъ институтку героинею въ большинств? тогдашнихъ романовъ и пов?стей, a Погор?лъскій (графъ Перовскій) создалъ настоящій апо?еозъ институтки въ своей «Монастырк?«. Институтка — царица воображенія авторовъ перваго николаевскаго десятил?тія. При этомъ легко зам?тить, что почти никогда институтка не изображается счастливою. Попавъ въ условія д?йствительной русской жизни, она похожа. на молодую пери, для которой рай остался уже позади, a кругомъ и впереди — юдоль зр?лищъ, способныхъ наполнять ея сердце лишь ужасомъ, скорбью, отвращеніемъ. Институтка всегда жертва подлости, грубости, обмановъ, недостойныхъ сплетенъ, насилія, она всюду чужой челов?къ во враждебномъ лагер?, она только и д?лаетъ, что страдаетъ и тоскуетъ. Разум?ется, не монстры — въ род? описаннаго Герценомъ — вдохновляли Марлинскаго и его школу на подобныя идеализаціи, и въ общемъ житейскомъ положеніи институтки было, какъ видно, и впрямь что-то способное вызывать искреннее сочувствіе доброжелательныхъ людей. Для институтокъ, трижды въ поэм?, изм?нилъ сатирическому см?ху своему авторъ «Мертвыхъ душъ». Онъ долженъ былъ хорошо знать ихъ, потому что самъ былъ преподавателемъ исторіи въ Патріотическомъ институт? и, очевидно, сохранилъ о нихъ доброе воспоминаніе, такъ какъ, за исключеніемъ жены Манилова, институтки Гоголя написаны съ какою-то жалостливою симпатіей; въ нихъ чувствуются «голубки въ черной ста? вороновъ».

Политическая ошибка императрицы Маріи ?едоровны, которою сломались результаты ея педагогическихъ плановъ, заключалась въ томъ, что, въ качеств? образованной и офранцуженной н?мки, она не ум?ла вообразить себ? современное ей россійское дворянство во всей его первобытной прелести. A потому и не предчувствовала роковой пропасти, какую щегольское институтское воспитаніе выроетъ между ея духовнымя дочерями и столбовою дворянскою семьею, куда этимъ заложницамъ суждено рано или поздно возвратиться. Она не приняла въ разсчетъ глубокаго и мрачнаго нев?жества рабовлад?льческой Россіи. Сотни д?вушекъ, получившихъ въ строго-охраняемыхъ институтскихъ ст?нахъ — какого бы тамъ ни было направленія, но европейское, идеалистическое и сантиментальное воспитаніе, по окончаніи курса выбрасывались въ дикую, полуграмотную, чувственную, жестокую, пьяную орду родни, которая, даже при самыхъ лучшихъ и добродушныхъ своихъ нам?реніяхъ, возмущала д?вушку органическимъ несоотв?тствіемъ со вс?ми добрыми чувствами и мудрыми правилами, непреложно воспринятыми ею изъ институтской морали. Сотни д?вушекъ чувствовали себя въ родительскихъ семьяхъ не лучше, ч?мъ Даніилъ во рву львиномъ. Чуть не каждый бракъ повторялъ старинную исторію дикаря Ингомара и его греческой пл?нницы — съ тою лишь разницею, что y насъ не пл?нница возвышала до своей культуры влюбленнаго Ингомара, какъ разсказываетъ красивая легенда, а, наоборотъ, россійскій Ингомаръ мало-по-малу низводилъ пл?нницу до своего зв?ринаго уровня скукою барскаго безд?лья, a то и просто благословенгымъ дворянскимъ кулакомъ. Царствованіе Николая I — классическая пора несчастныхъ браковъ и «непонятыхъ» женскихъ натуръ. Въ стонахъ семейныхъ трагедій зачались многіе будущіе борцы женскаго вопроса, и, въ числ? ихъ, на первомъ м?ст? надо вспомнить Некрасова, всю жизнь неразлучнаго съ страдальческимъ образомъ «Матери». Женское недовольство разлилось по семьямъ кріпостниковъ волною справедливаго возмездія; жены чувствовали себя выше мужей, рабыни брака презирали своихъ повелителей и роптали. Никто изъ русскихъ классиковъ не оставилъ бол?е яркихъ и потрясающихъ картинъ брачнаго разлада въ дореформенномъ дворянств?, какъ А. ?. Писемскій. «Боярщина», «Богатый женихъ», «Масоны», «Люди сороковыхъ годовъ», «Тюфякъ», даже первая, автобіографическая часть «Взбаломученнаго моря» — сплопшой, непрерывяый вопль за русскую женщину, принижаемую и оскорбляемую въ неравномъ брак?. Нигд? знамя жеяской свободы, поднятое вдохновенною Жоржъ Зандъ, не было встр?чено съ такою радостью, какъ въ Россіи. Все, что было сильнаго въ русскомъ литературномъ и научномъ мір?, вид?ло въ Жоржъ Зандъ свою пророчицу и примкнуло къ неи словомъ и духомъ. Посл? Байрона не было иностраннаго писателя съ бол?е нагляднымъ вліяніемъ на русскую литературу, ч?мъ Жоржъ Зандъ. Б?линскій, Герценъ, Тургеневъ, Салтыковъ, Писемскій, Достоевскій, при вс?хъ своихъ индивидуальныхъ и групповыхъ различіяхъ, одинаково сходились въ жоржъ-зандизм?, съ одинаковою энергіей проводя въ жизнь принципы великой французской пропов?дницы. Такой усп?хъ, конечно, объясняется, прежде всего, хорошо подготовленною почвою, обиліемъ русскихъ сердецъ, накип?вшихъ горькими слезами брачнаго разлада. Начиняя своихъ питомицъ въ житейскій путь-дорогу вс?ми доброд?телями, не прикладными къ русской дворянской современности, в?домство императрицы Маріи безсознательно готовило крахъ дворянской семьи и, тяжкими разочарованіями, накопляло горючій матеріалъ для приближающихся шестидесятыхъ годовъ: воспитывала рекрутовъ отчаянія въ будущую армію женской эмансипаціи.

Всякая деспотическая школа заключаетъ въ себ? уже то самоубійственное начало, что она — школа: лабораторія политической тенденціи. Истинно-спокойно и безопасно для себя деспотизмъ можетъ управлять только совершенно безразличнымъ политическимъ челов?ческимъ стадомъ. Пресловутый девизъ николаевской цензуры, что правительства нельзя ни порицать, ни одобрять, для насъ звучитъ дикимъ абсурдомъ, но, съ самодержавной точки зр?нія, онъ — очень д?льный, логически правильный и практичный девизъ. Обращая институтокъ въ фанатичекъ самодержавія и православія, Марія ?едоровна и ея посл?дователи, опять-таки, безсознательно нарушали этотъ девизъ: он? привили русской д?вушк? н?что, — до институтовъ, ей совершенно чуждое, — опред?ленныя политическія уб?жденія и, главное, потребность въ политическихъ уб?жденіяхъ, привычку и жажду им?ть ихъ. Разум?ется, политическія уб?жденія институтокъ были въ пользу самодержавнаго режима, но, во-первыхъ, гд? уб?жденія, тамъ и критика, а, во-вторыхъ, гд? уб?жденія, тамъ и позывъ д?йствовать. Столкновеніе съ наглядностями кр?постной Россіи обостряло критическій процессъ въ сотняхъ молодыхъ, отзывчивыхъ на добро и правду, сострадательныхъ душъ, и ложные кумиры падали, a истинные боги приходили. Мы вид?ли Герценову каррикатуру патріотической институтки, но — н?сколькими страницами ниже тотъ же Герценъ съ любовью и восторгомъ говоритъ о другой институтк? изъ Смольнаго монастыря, потому что этой умной и энергичной особ? онъ обязанъ свободолюбивымъ воспитаніемъ своей жены — этой прелестной Натальи Александровны, чей поэтическій образъ навсегда останется въ русской литератур? такимъ же грустно благоуханнымъ цв?ткомъ, какъ въ н?мецкой — д?вушка Гейне. Безцеремонное въ насиліяхъ надъ личностью челов?ка, царствованіе Николая I вело къ монархическимъ разочароваиіямъ тысячи матерей, женъ, сестеръ, дочерей, нев?стъ, оскорбленныхъ и обездоленныхъ государственнымъ Молохомъ. Одна изъ любопытн?йшихъ вспышекъ тайной женской оппозиціи, инстинктивнаго отвращенія къ правительсгву, — стихотвореніе «Насильный бракъ», совершенно неожиданно, почти непроизвольно сорвавшееся изъ-подъ патріотическаго пера графини Е. Ф. Растопчиной и больно уязвившее Николая, какъ прозрачный и обидный памфлетъ на его политику въ Польш?. Въ «Людяхъ сороковыхъ годовъ» Писемскій, въ лиц? Мари, очень просто и правдоподобно уясняетъ намъ превращеніе институтки-монархистки въ передовую женщину пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ. Передовыя писательницы эпохи — Хвощинская, Жадовская, Марко Вовчекъ — бывшія институтки. Страшный севастопольскій разгромъ самодержавія ускорилъ и обострилъ процессъ разочарованія. Его можно считать эрою, когда слово «институтка» принимаетъ обидное значеніе существа, безнадежно отравленнаго искусственно привитою патріотическою сл?потою, сословнымъ чванствомъ, идеалистическимъ сантиментализмомъ — вс?ми нравственными тормозами изъ педагогическаго арсенала старинной реакціи. Но, собственно-то говоря, Герценовы монстры были уже далеко не правиломъ, a скор?е исключеніемъ, и репутація институтскаго ц?лаго терп?ла за часть. Институтки, въ род? гувернантки Натальи Александровны, и развитыя ими ученицы звали и вели свой в?къ къ совс?мъ другому берегу. Именно десятил?тіе пятидесятыхъ годовъ показало, что, потерявъ одну половину своего воспитанія: дутый политическій идеалъ, русская д?вушка развила въ себ? другую, драгоц?нную половину: политическій характеръ, — способность, потребность и готовность къ общественной работ?, огромную статическую энергію будущей политической д?ятельности. Если мы обратимся къ изящной литератур? того времени, — то любимая, общая, истинно злободневная и глубоко волнующая общество, схема ихъ почти неизм?нно одна и та же y вс?хъ корифеевъ эпохи: y Typгенева, y Гончарова, y Писемскаго. Д?вушка, сильная характеромъ, но слабая знаніемъ, ищетъ выхода изъ эгоистическаго сытаго прозябанія въ самоотверженную д?ятельность на благо общее и проситъ помощи y краснор?чиваго мужчины. богато одареннаго талантами и знаніемъ, но слабаго характеромъ и безъ настоящаго аппетита къ политическому труду. Это — Ольга и Обломовъ въ «Обломов?«, это — Шаликовъ и В?ра въ «Богатомъ жених?«, это — Настенька и Калиновичъ въ «Тысяч? душъ», это — Саша и баринъ въ «Саш?«Некрасова. это — знаменитыя «тургеневскія женщины» и тургеневскіе же «лишніе люди». Отрицательно покаянное отношеніе къ мужскимъ характерамъ образованнаго барства, начатое Пушкинымъ, продолженное Лермонтовымъ, достигло своего апогея y реалистовъ пятидесятыхъ годовъ и, въ особенности, y Писемскаго, пропитавшаго свой стихійный талантъ глубочайшимъ благогов?ніемъ къ современнымъ ему новымъ женщинамъ и ядовит?ишимъ презр?ніемъ къ мужчинамъ. Жал?ть «лишнихъ людей» началъ лишь Тургеневъ, но вывести ихъ изъ этого плачевнаго званія, все-таки, не могъ. Чтобы соединять энергическихъ русскихъ д?вушекъ любовными узами съ достойными ихъ людьми, русскимъ реалистамъ приходилось приб?гать къ пріемамъ совс?мъ не реалистическимъ: выписывать изъ Болгаріи фантастическихъ заговорщиковъ (Елена и Инсаровъ въ «Наканун?«), или выдумывать какихъ-то сверхъ естественно-д?ловитыхъ н?мцевъ (Ольга и Штольцъ въ «Обломов?«).