3

3

22/XI-53

Многоуважаемый Владимир Федорович,

Я не знал, что Вы принадлежите к другому поколению и что Вы не могли знать о Хлебникове в 18–20 гг.

Петникова я встречал в Киеве в 1919 г., во время второй оккупации большевиками. Он был старше меня, имел стаж, готовил, если не ошибаюсь, 3-ю книгу стихов «Быт побегов»[21], выступал в поэтическом кафе «Хлам» в гостинице «Континенталь» на Николаевской улице, где я с ним и познакомился. Несмотря на разницу лет и политических убеждений, мы с ним нашли много общего, — и не только в отношении к поэзии, но и о Древнем Востоке. Петников очень интересовался браминизмом, буддизмом, Древним Египтом, а я специально занимался тогда религиями Древнего Востока и Индии[22]. Когда Киев был занят добровольцами, Петников, больной тифом, остался там, его друзьям удалось сделать так, что его «не тронули», а потом, 1/Х 1919, я ушел из Киева в Дсобровольческук» а<рмию> — и потерял Петникова из вида. Уже в эмиграции один киевлянин сообщил мне, что Петников погиб в 1920 г., попав в руки повстанцев. Как-то я написал в «Н<овом> р<усском> с<лове>» о Петникове и упомянул о его смерти[23]. В ответ я получил от 2 лиц (из новой эмиграции) указание, что Петников жив и в 1941 г. уехал в Туркестан. Он был очень замечательным человеком, духовным, тонким, и его «коммунизм» совсем не вязался с его обликом. Мои корреспонденты сообщают, что Петников потом совершенно отошел от коммунизма и его перестали печатать.

Я тоже больше люблю раннего Пастернака. «Второе рождение» — признание, что поэзии, в конечном счете, у него не получилось. Бунин как-то сказал: «Или Пастернак — великий русский поэт, или русская поэзия, без Пастернака, — великая поэзия». Бунин-поэт и Бунин, высказывающийся о поэзии (например, в воспоминаниях — о Блоке), — мало вызывает симпатии, но все же он верно почувствовал «трещину» в Пастернаке. Помню, с каким восторгом в юности мы читали ранние стихи П<астернака>, но вот недавно, перечитывая, увидел, как многое поблекло и сейчас иначе воспринимается.

Я как раз только что получил 34 книгу «Н<ового> ж<урнала>» и «Опыты». М. б., на фоне других — елагинское первое стихотворение[24] талантливо. (Второе — из рук вон плохо, какое-то панибратство с судьбой человека по смерти.) Елагин все-таки вспомнил о совести — постараюсь намекнуть ему на «совесть» в смысле отношения к внешней красивости, к «треску, блеску и ярким образам», которыми он так соблазняется. Стихотворения Анстей[25] (в «Опытах») напоминают стихи киевских поэтов времен моей молодости: «почти как в Петербурге»… Ее грех — недостаток вкуса. Но все же у нее есть «свое». Если она молода и способна понять разницу между «стихотворчеством» и поэзией, она может стать поэтом. Как жаль, что ни с Елагиным, ни с Анстей нельзя поговорить о «деле поэта». Моршен был своеобразен и талантлив; уже давно я нигде не встречал его стихов, жаль будет, если «он больше не пойдет», как Вы пишете.

Говоря о других стихах (кроме Чиннова[26]), помещенных в последних выпусках журналов, нужно сделать оговорку: ради Бога, не судите по ним о «парижской поэзии» — выбрали г.г. редакторы второстепенное, а то и третьестепенное! Ужас! Хочется как следует «разнести» на сей раз «стихотворные отделы», да и проза в «Н<овом> ж<урнале>» — Пиотровский, например:

«Вы здесь боялись?»

— замечательный язык!

Можно удивляться, почему это так: но дело просто, — сейчас литературными отделами у нас ведают люди — сами видите какие… Я как-то написал об этом, но, кроме обид и мести за эти писания, ничего не добился.

Ваши «Гурилевские романсы» я помню, там многое мне понравилось. К сожалению, 25-й книги «Н<ового> ж<урнала>» у меня уже не сохранилось (люди, берущие на прочтение книги и не возвращающие их, — явление, с которым ничего нельзя поделать), и поэтому не могу вновь прочесть и ответить более серьезно. Буду рад ознакомиться с Вашей ранней книгой[27]. Я всегда внимательно читаю сборники стихов и не согласен с Адамовичем — с его советами другим — «не писать или перейти на прозу». Хотя — все зависит от обстоятельств! Вспомнил стихотворный отдел в «Опытах» — и готов взять свои слова обратно!

Большая разница — стремиться сказать, стремиться понять «самое главное» — или утверждать: «Я знаю, что есть самое главное». Насколько я знаю, никто из парижских поэтов в такую позу никогда не становился. После смерти Поплавского (кто может сказать, что бы из него сейчас вышло?) среди «парижан» крупных талантов не было. Но — образовалась известная традиция, опыт, — и это хотелось бы сохранить и передать следующим поколениям. После войны руководство журналами и газетами попало в руки неопытных или плохо разбирающихся в литературе людей, примешались, вдобавок, политические страсти и «социальный заказ» навыворот. Сейчас необходим был бы настоящий литературный журнал, с ответственной редакцией, но где для этого достать средства?

Крепко жму Вашу руку

Ю. Терапиано

Простите за помарки: пишу в постели, сильно простужен.