Дело Геринга о поджоге
Дело Геринга о поджоге
I
Чаще всего пишут письма в редакцию англичане. Это настоящие мастера эпистолярного дела.
В любом номере многоколонной, убористой, невозмутимой, из века в век газеты «Тайме» вы найдете целую страницу, заполненную самыми неожиданными и разнообразными мыслями и чувствами читателей.
Викарий какой-нибудь Кауфордской церкви сообщает редактору о своем удачном опыте разведения гиацинтов или иерусалимских артишоков. Отставной полковник напоминает о забытой 175-й годовщине охотничьего клуба, членом которого он состоит вот уже сорок седьмой год. Мисс такая-то из Йоркшира обращает внимание на судьбу племени Ням-Ням, до сих пор не просвещенного светом истинного учения. А леди такая-то из Ланкашира рекомендует всем читательницам не пить натощак кофе.
Все эти письма от первого до последнего слова составлены по строгой форме, начиная с любезного обращения к редактору и кончая горделивым названием усадьбы, замка или дома, откуда послано письмо.
За последнее время мне пришлось много заниматься письмами, полученными в редакциях наших советских газет со всех концов Союза.
Нельзя сказать, чтобы эти письма были написаны по всей форме. Английские викарии пишут изящнее и глаже. Но я уверен, что в количестве и в разнообразии сюжетов наши письма нисколько не уступают «письмам к редактору» газеты «Таймс».
Особенно примечательны письма одной многочисленной категории читателей, которая обычно обращается к редактору «Правды» или «Известий» так:
«Дядя редактор».
Или:
«Дорогой дяденька редактор».
Или:
«Дорогой дядя автор».
Нетрудно догадаться, что читатели, которые называют редактора дяденькой, годятся по своему возрасту ему в племянники.
И в самом деле, в конце каждого письма обязательно стоит цифра 8, 10, 12 или 13, и эта цифра означает возраст корреспондента.
II
В этом году нам повезло. Дважды представился нам случай узнать из первоисточника, чем живут дети нашего Союза, о чем они думают, к чему готовятся.
Казалось бы, что мудреного в такой задаче? Порасспросите первых встречных школьников, как они поживают, что поделывают, что читают, — и вы сразу узнаете, кто они такие. Так обычно думают взрослые люди с долгим жизненным опытом и короткой памятью. Эти взрослые часто забывают, что они и сами были когда-то детьми и что не так-то легко доверялись они в то время расспросам первого встречного.
Для того чтобы ребенок заговорил с вами полным голосом, искренне, смело, не стыдясь ни своих радостей, ни своих огорчений, — так, как разговаривает он с товарищем, — вы должны либо заработать его доверие, либо как-то особенно ему понравиться, до того понравиться, чтобы он влюбился в вас по уши.
Два человека добились в этом году у наших ребят и того и другого. Они вызвали не одну тысячу школьников, пионеров и даже ребят из детского сада на большой, серьезный разговор, слышный всему Союзу и даже за его пределами.
Эти люди — М. Горький и Георгий Димитров.
III
Переписка детей с Горьким уже опубликована. А о том, что писали дети Георгию Димитрову, до сих пор еще мало знают. Мне хотелось бы познакомить читателей с этими письмами, потому что в них, как и в письмах, полученных Горьким, слышен подлинный голос наших советских ребят.
Горькому дети подробно писали о том, что они читают и что хотят прочитать. А заодно рассказывали о себе, о своем быте, о своих желаниях и затруднениях.
Димитрову ребята пишут всего только на одну тему — о самом Димитрове, о его революционном подвиге, о том, как они рады его пребыванию в СССР.
Но и в эти письма проникают мысли и факты, по которым можно угадать характер корреспондента, представить себе его деревню, город или городишко, его родителей и товарищей, почувствовать его двенадцатилетнюю удаль.
IV
Почти в каждом письме есть несколько слов, обращенных к редактору или к редакции.
«Я очень прошу напечатать это письмо, а если не можете напечатать, то пошлите письмо по почте, а если не можете по почте, то пришлите мне адрес, я сам отнесу».
Вот какие это настойчивые, корреспонденты! Даже авторы любовных писем не могли бы с ними состязаться. Они с удовольствием взяли бы на себя роль собственных почтальонов, лишь бы только доставить письмо прямо в руки адресату.
Но хорошо тем, кто живет в Москве. Из какого-нибудь Большого Сундыря или из Гуляй-Поля письмо в Москву не понесешь. Да и по железной дороге его не так-то просто отвезти.
«Я не могу поехать в Москву, — жалуется девятилетняя Наталья Пушкина из гор. Горького, — я не знаю, на какой поезд садиться».
Зато все авторы писем уверены в том, что т. Димитров знает, «на какой поезд садиться», и смело приглашают его к себе.
Приглашают в Ленинград, в Кременчуг, в Архангельск, в Одессу, в Кривой Рог, в деревню Притыкино, в Ойротию и в Красную Чувашию.
Если бы т. Димитров принял все эти приглашения, ему пришлось бы бросить всякие дела и посвятить ближайшие три года своей жизни путешествию на пароходе, в поезде, в автомобиле, на лошадях, а кое-где и пешком.
«Приезжайте к нам в гости в г. Минск, хотя бы на несколько дней, мы все хотим вас видеть — я, и мой папа, и мама, и наша работница Люся. Я хожу в детский сад-нулевку».
Так пишут маленькие. Те, кто ходит уже в 3-й или в 4-й класс, приглашают т. Димитрова не только от имени своей семьи и работницы Люси, а от всего своего звена, от всей школы, от всего города.
У каждого есть чем похвалиться:
«Дядя Димитров, мы бы хотели, чтобы вы приехали к нам на Краммашстрой и увидели, какой завод здесь построили. А пока до свиданья. Вова Краков, 9 лет».
«Можно ли т. Димитрова попросить приехать к нам в Шатуру, можно ли с ним лично поговорить? Если можно, то как это сделать? Мы бы его сводили на нашу электростанцию. Пионеры 2-го отряда».
«Дядя Димитров, пишите, как вы живете, как вообще дела и все остальное. Дядя Димитров, наши пионеры просят вас приехать к нам в Гуляй-Поле посмотреть, как школа работает, как колхозы к посевной кампании подготовились, как наш завод работает и все остальное. Пионер Каменев».
«Дорогие дяди Димитров, Попов и Танев, приезжайте к нам на Крив Буд (Кривой Рог) к пуску домны Комсомолки. Шура Шройфельд, 8 лет».
По этим пригласительным билетам можно отлично изучить первую и вторую пятилетку.
Все ребята знают наизусть, чем гордится их город или колхоз. В одном письме упоминается электростанция, в другом новая домна, в третьем всего только инкубатор, где «выводятся и воспитываются цыплята» и где работает мама пионерки Таси Хреновой.
Только в очень немногих письмах ребята пытаются заманить т. Димитрова в гости не домной или нефтяным фонтаном, а красотами природы.
«Я очень прошу, чтобы вы приехали к нам в Киев. Город очень красивый, много цветов и зелени. По своим природным богатствам Киев берет одно из первых мест по СССР. У нас вы бы отдохнули. Жду вашего приезда. Лепя Хватов».
Когда-то семь городов спорили из-за Гомера.
Георгий Димитров может с полным правом сказать, что из-за него спорят 77 городов и 777 колхозов.
Даже Большой Сундырь предъявляет на него права.
«Мы просим приехать к нам в Красную Чувашию, как мы хорошо живем и строим хорошие дороги… Нашего Большого Сундыря Райисполком премировал двумя легковыми машинами за дорожное строительство».
Кто чем, а Большой Сундырь гордится дорогами.
Читая это письмо, можно себе представить, как радовались все сундырцы от мала до велика в тот день, когда новая машина пронеслась у них первый раз по новой дороге.
Одни москвичи и ленинградцы убеждены, что т. Димитров и без их указаний знает все, что есть примечательного у них в городе, и поэтому пишут просто:
«Наш адрес — Ленинград, улица Халтурина, д. 4/1, кв. 30, второй этаж, дверь направо».
Или:
«Приезжайте ко мне, мне очень хочется лично побеседовать с вами. Я ученик 2 класса. Учусь от 1 до 5 ч. Выходные дни 5, 11, 17, 23, 29. Н. Полоцкий 9 лет (Москва)».
В один из этих дней — 5-го, 11-го или 17-го — т. Полоцкий, очевидно, будет ждать т. Димитрова у себя дома.
Но может ли т. Димитров обойти все московские и ленинградские квартиры, в которых его ждут по выходным дням пионеры и школьники?
Большинство ребят не задумываются над этим вопросом.
Только один деловой парень лет 11 написал в редакцию такое трезвое и обстоятельное письмо:
«Просим тебя, редакция, чтобы вы нам устроили свидание с т. Димитровым, Поповым и Таневым. Но если нельзя, то напишите, почему нельзя. Некоторые ребятишки просят, чтобы т. Димитров к ним в гости ходил. Это невозможно, чтобы к каждому на квартиру ходить, помереть можно. Скорей помрешь, чем всех обойдешь. Вы, товарищи из редакции, устройте нам свидание и объявите через газету. Мы все соберемся. Дорогая редакция, постарайся».
V
Начиная, примерно, с девяти — одиннадцати лет, человек ищет для себя подходящего героя.
У каждого времени всегда был свой детский герой и свой герой юности, образец ума, доблести, находчивости, силы.
Большинство ребят в прежние времена находило таких героев в романах о рыцарях или в повестях о суровых и благородных индейцах.
Но подумайте, что почувствовал бы двенадцатилетний школьник, если бы в его город прибыл собственной персоной «Последний из Могикан»[216] или Ричард Львиное Сердце!
К сожалению, таких сюрпризов никогда не бывало. Все детские герои в конце концов оказывались либо покойниками, либо вымыслом беллетриста.
Но мы живем в исключительную пору. Наш ребенок может встретиться со своим героем лицом к лицу. Если это не полярный капитан Гаттерас, то это летчик, спасавший челюскинцев, если это не Овод из романа Войнич, то это революционер Георгий Димитров.
Много месяцев следили наши ребята за великолепным поединком Георгия Димитрова с фашистскими судьями. И, наконец, их герой победил своих врагов, его вырвали из темницы и перенесли по воздуху прямо в Москву — чуть ли не в объятья к его двенадцатилетним друзьям.
Теперь его можно встретить на московской улице, ему можно послать по почте письмо. И вот ученик 1 класса Георгий Паниотов из города Запорожья взволнованно и торопливо пишет:
«Я все знаю, как был суд; и что ты говорил, и как вы прилетели. Я знаю, что рабочие нашего города пригласили тебя на Днепрострой. Так если будешь здесь, то заходи, пожалуйста, к нам. Я так рад, дядя Димитров, что я ношу твое имя, и буду стараться стать таким, как ты».
VI
Чем же завоевал Георгий Димитров всех этих ребят из Запорожья, всех подростков из Большого Сундыря и Гуляй-Поля?
Ребята сами отвечают на это:
«Товарищ Димитров, мы следили за каждым твоим словом на Лейпцигском фашистском суде, мы чувствовали, что их замыслы о поджоге неверны. Каждое твое слово на суде звучало справедливостью…»
А один десятилетний школьник, Борис Курганов из Владимира, посылает Димитрову чуть ли не почетную грамоту:
«Я очень доволен вашей речью. Как геройски вы защищали компартию и своих товарищей. Вы больше защищали товарищей, чем себя самого, и не помогли Герингу угрозы о смерти».
О Геринге, о фашистских судьях ребята говорят язвительно, насмешливо, злорадно.
«Я читала, как фашисты хотели вас обвинить и как вы сами их здорово крыли. Я особенно радовалась, когда вы своими вопросами выводили из терпенья председателя».
Это пишет школьница 4 класса, девочка лет двенадцати, Нина Ольховская.
К председателю Лейпцигского суда, которого фашистские газеты называли «симпатичной фигурой в сединах», она относится как к своему личному врагу.
Но еще острее ненавидят ребята подлинного поджигателя рейхстага Геринга. Димитров и Геринг стали для них главными фигурами процесса. Один коммунист, другой — фашист, один — герой, другой — провокатор.
«Мне очень понравилась ваша выдержка на суде, — пишет Димитрову московский третьеклассник. — Особенно тот момент суда, когда Геринг сказал вам: у меня бы рука не дрогнула уничтожить ваше существование. — А вы спокойно ему ответили: на это вы способны!»
Не один московский третьеклассник — тысячи наших ребят с восторгом повторяли каждое меткое слово Димитрова на суде.
Сейчас, вспоминая это время, они говорят Димитрову:
«Вы были нашим учителем по чтению газет. Приходя из школы, я прежде всего бросался к газете, так как я боялся, что вас убьют или замучают в тюрьме».
Зато какая шумная радость была у ребят, когда газеты сообщили о том, что Георгий Димитров уже в Москве!
Каждый из ребят переживал эту радость по-своему:
У пионера Каменева из Гуляй-Поля «от радости сердце перестало стучать».
У десятилетнего Бориса Курганова из Владимира «сердце от радости забегало».
У кузнецких пионеров «сердце забилось, и по телу пробежала дрожь».
Я думаю, что ребята говорят о своих сердцах всерьез, а не фигурально. Сердца у них действительно в эти минуты бегали, стояли и прыгали.
Как не поверить в искренность писем, если в них рядом с торжественными декларациями можно найти самые простые и наивные признания:
«Дядя Димитров, когда я прочитал газету, что вы выехали в Москву, я с газетой побежал к своему товарищу, но его не оказалось дома. И по радио передавали, когда вы приехали, но перед этим днем нам кто-то перервал провод».
Вот сколько неудач в один день! И товарища дома не было, и провод перервали.
Но разве могут такие мелочи испортить человеку «самые счастливые дни в его жизни»?
Об этих днях лучше всего рассказывают ребята из татарской школы. Они пишут по-восточному, несколько цветисто, зато очень выразительно:
«Мы, ученики школы села Татаро-Башмаковки, уже три дня ходим в редко бывающем восторге и радости. Иногда, сами забывая, в чем дело, мы задаем друг другу вопрос: почему я чувствую себя веселым? Почему у меня сердце прыгает в какой-то радости? И отвечаем друг другую „И у меня, и у меня!“ Тогда кто-нибудь из нас напоминает: „А Димитров?“ И начинается пляска с криками: „Приехали, вырвались, герои, молодцы!“»
VII
Какое дело Герингу, Геббельсу, Бюнгеру[217] до того, что думают о них советские школьники? Разве может сколько-нибудь обеспокоить их негодование Лени Хватова, ученика 3-го класса киевской школы, или возмущение Лиды Белоус из 2-го класса краматорской школы?
А между тем и Лида Белоус и Леня Хватов пишут так, как будто выносят приговор по делу Геринга о поджоге рейхстага.
Они обвиняют и оправдывают, утверждают и отрицают.
Вот их приговор по пунктам:
1. «Тов. Димитров! Вы не дали обвинить германскую компартию в поджоге, не испугались фашистского суда и разоблачили его перед всем миром». (Пионеры завода «Шарикоподшипник», Москва.)
2. «Мы, пионеры, знаем, что компартия и Коминтерн террористическими актами не занимаются. Мы учили это на уроках обществоведения». (Полтава, 17-я школа.)
3. «Тов. Димитров, в споре с Герингом вы неустрашимо и мужественно доказали, что он, а не коммунисты подожгли рейхстаг». (Одесса, 49-я школа.)
4. «Тов. Димитров, на суде вы боролись за хорошую жизнь рабочих, еще вы боролись за революцию». (Тася Хренова, гор. Дмитров.)
Этот детский приговор окончателен и обжалованию не подлежит.
В сущности, это суд будущего поколения, суд истории.
VIII
Письмо к своему герою — для ребят не частное дело, а важное и ответственное выступление. Они стараются писать как можно лучше, торжественнее и умнее.
В некоторых случаях это приводит их к тому, что они, — подобно многим неопытным ораторам и публицистам, — запутываются в пышной фразе. Но они выбираются из словесного лабиринта, как только заговорят о том, что их тревожит и занимает.
Вот начало одного из таких писем:
«Многоуважаемые тт. Димитров, Попов и Танев, привет вам от учеников 6-й и 7-й группы Архангельской десятилетней политехнической школы.
Ценны вы для нас в историко-культурном процессе тем, что вы были в тяжелом положении в Германии и боролись за освобождение пролетариата за границей»…
А вот конец того же письма:
«Дорогие товарищи Димитров, Попов и Танев, сообщите нам, где делся Тельман,[218] почему его не слышно. Мы за последние дни в газете не встречали его имени. Пожалуйста, сообщите по адресу С. Малороссийская-Архангельская, ученику 6-й группы Каяку Михаилу».
Очевидно, судьба Тельмана по-настоящему беспокоит ребят. «Где Тельман? Почему его не слышно?» — такими словами люди говорят обычно о своем пропавшем товарище, о близком родственнике, который давно не шлет о себе вести.
А ведь Тельмана никто из них и в глаза не видел. Нужен был целый год тревог и волнений за судьбу человека, чтобы его незнакомое имя стало звучать, как имя друга.
В письмах ребята много рассказывают о том, как жадно ждали они почтальона с газетой, как бегали к приятелям слушать радио для того, чтобы узнать последнюю судебную новость.
«Мы вместе с вами пережили страданья и мученья», — пишут Димитрову ученики одесской 49-й школы.
IX
Что рассказывают наши ребята Димитрову о себе?
Только в письмах самых маленьких упоминается иногда их семья, родственники, товарищи, домработница Люся. Они посылают трогательный привет Димитрову и его маме от себя и от своей мамы.
Школьники говорят в письмах о своем ученье. И говорят с какой-то удивительной честностью, не скрывая даже своих плохих отметок.
Юра Новожилов из Москвы сообщает:
«Я сейчас имею отметки больше на „удовлетворительно“ потому, что я писал очень толсто и каждая буква сливалась с другой и получалось грязно. А теперь я обещаю исправиться и с лучшими пионерами и комсомольцами строить социализм, чтобы прогнать фашизм».
Ребята не сомневаются в том, что т. Димитров понимает их условный школьный язык, похожий на телеграфный код.
Наталья Пушкина пишет ему «Я учусь на 8 х., 1 в. х. и 1 уд» («Хорошо», «весьма хорошо» и «удовлетворительно»).
А восьмилетняя Р. Пойман с Украины говорит: «Учусь на „добре“, обещаю учиться на „дуже добре“».
Кое-кто из ребят посылает Димитрову нечто вроде своего послужного списка.
«Дядя Димитров, я расскажу вам, каким я был во 2-й и 3-й группе и каким я стал в 4-й группе. Когда я был во 2-й группе, то не было ни одной перемены, чтобы я не был в канцелярии за плохие дела (или побью кого-нибудь, или ведро с водой перекину и другие дела). То же самое я делал в 3-й группе. Меня в год выкидывали из школы раз пять, наверно, и принимали. Я давал обязательство больше не делать таких штук, а не выполнял. А когда я перешел в 4-ю группу, я понял, что больше таких штук не надо делать, что нужно себя взять в руки. Теперь я стал ударником и на доске красуюсь. Дядя Димитров, я даю вам слово быть первым ударником на всю школу, какая имеет 840 учеников, и продолжать дело так, как вы продолжали».
Все эти сообщения о школьных успехах и неуспехах больше всего похожи на военный рапорт. В рапорте все должно быть точно и честно. В рапорте не должно быть утайки и прикрас.
«Мы, ученики глухого уголка Ойротии, Турчатского Аймака, Гурьяновского сельсовета, Айнской школы, прочитав в газете, что вы, товарищ Димитров, приехали в Москву, решили написать вам поздравительное письмо. Мы, хоть и с опозданием на 22 дня, а все же узнали о вашем прибытии! Нас в школе 34 человека, 3 группы. Все мы дети колхозников и трудящихся единоличников. Скажем вам, как мы учимся.
В 1-й группе учится плохо Дмитриев Коля и Загороднева Маня, во 2-й группе — Казанцева Нюра, в 3-й группе учится плохо Дьянкова Валя, Полосухин Игната, Караваев Миша. Получают „неуды“ по некоторым предметам Касмынин Ваня, Загороднев Ваня и Караваева Тоня. Но мы вам, товарищи, обещаем, в честь вашего приезда к нам, подогнать по всем предметам, наблюдать чистоту, приходить в школу умытыми, чисто одетыми, с вытертыми ногами, за горячим завтраком не шуметь, не шалить, не хулиганить».
Дальше следует еще двадцать два обещания.
Но какое отношение имеют все эти школьные отметки, горячие завтраки и опрокинутые ведра к лейпцигскому процессу, к товарищу Димитрову и его соратникам?
Такое же, какое имеет дисциплина в одном отряде к боевой готовности всей армии.