Война трех дворов

Война трех дворов

У меня было пальто с пелеринкой. Пелеринка надевалась на плечи поверх пальто и застегивалась на шее. Такое же пальто было и у старшего брата.

Сшила нам обоим мама по старой заграничной картинке.

Мы с братом чувствовали, что мама затевает что-то неладное, когда она, вся в лоскутах и нитках, становилась перед нами на колени и принималась в десятый раз запахивать и распахивать на нас пальто, еще без пуговиц и рукавов. Мы стояли недовольные, часто моргали глазами и думали:

«На кого только мы похожи будем!»

И в самом деле, мы были ни на кого не похожи. Ни у одного мальчика — ни в городе, ни у нас на слободке — не было пелеринки. Мальчишки на улице не давали нам проходу.

Мы ходили в такую школу, куда надо было носить свою чернильницу.

Чернильницы нам купили «непроливательные» — тяжелые баночки из толстого зеленого стекла с воронкой внутри.

Идем мы как-то с братом по улице осенью, когда уже холодеть стало.

Шагаем по твердой земле, по самой середине улицы — чтобы собак у ворот не дразнить. Сумки у нас — через плечо, чернильницы в руках.

Вдруг слышим голоса, смех. Мальчишки играют в бабки. Пестрые, крашеные кости расставлены во всю ширину улицы. А один из мальчишек отбежал немного назад и целится в кости плоской свинцовой «биткой». Раз — и сшиб пару.

Брат осторожно перешагнул через ряд костей. Я тоже шагнул, но нечаянно задел бабку ногой.

Мальчишки рассердились. Один замахнулся на меня, а другой — в рваных штанах, рыжий, рябой — подскочил ко мне, скривил щеку и говорит:

— Разрешите перышко в вашу чернильницу обмакнуть — прошение в управу написать!

Я поднял руку с чернильницей, а он меня ударил под самый локоть.

Покатилась моя чернильница боком по дороге. Хорошо, что не разбилась — из толстого стекла была сделана.

Брат закричал издали:

— Эх вы! На маленького напали!

Они — на него. Со всех сторон обступили. Дергают за полы пальто, за пелеринку, дразнят:

— Какой это у вас фасончик?

— Чего это вы юбочку на плечи надели?

Брат закричал не своим голосом:

— Дураки! Разбойники! Сумасшедшие арестанты!

И легонько ударил рыжего мальчишку левой рукой, — в правой у него была чернильница.

Мальчишки захохотали, сбили брата с ног и навалились на него всей кучей. Чернильницу у него сразу отняли и стали перебрасывать по всей улице, как мяч. Пропала чернильница, разбилась о камень. Я подскочил к рыжему и вцепился обеими руками ему в тело, — у него сзади в штанах была дыра. Рыжий разом обернулся, поймал меня и прижал коленом к земле. Не помня себя, я заколотил ногами по земле и заорал на всю улицу.

И вдруг мальчишка отпустил меня и кинулся удирать. На бегу он успел крикнуть ребятам:

— Евдак… Те-кай!

Смотрю: за мальчишками гонится целая орава других мальчишек, а впереди этой оравы несется рослый парень в синей рубашке и в кожаном фартуке.

Тут и мы с братом замахали руками и пустились в погоню.

Жарко, весело. Улица пустая, широкая. Ноги в осенней траве путаются.

Гоним мы мальчишек и такие слова кричим, что и сами в первый раз слышим.

До самого кладбища гнали. А потом постояли немного, посмотрели бегущим вслед и спокойно пошли назад.

Я иду рядом с большим парнем в кожаном фартуке и, задыхаясь от восторга и благодарности, спрашиваю;

— Это вас зовут Евдак?

— Меня.

— Какой вы сильный! Вас все мальчишки на улице боятся.

А он отвечает:

— Нет. Они только на нашей улице драться не смеют. На своей дерись сколько хочешь, а на чужой нельзя.

— А чьи они, эти мальчишки?

— С рязановского двора, кишечники. А сюда они ходят с нашими ребятами в бабки играть. Ну, бабки одно дело, а драться — другое. А вы чего такие чудные? — вдруг спросил он меня.

— Как чудные?

— Да вот польта на вас такие… Будто у певчих из костела. И чернильницы…

Он прыснул, отвернувшись в сторону. Его товарищи тоже засмеялись.

— Мы нездешние, — виновато сказал брат, — мы всего три дня как в этот город приехали.

— А вы русские? — спросил рыжий.

— Да, — сказал я.

— Нет, — сказал брат, — Мы евреи.

— Ну, это ничего, — ответил рыжий. — У нас во дворе тоже есть еврейчик, Жестянников Минька. Тут мы расстались.

* * *

Больше мы в пелеринках и шляпах не ходили, а чернильницы стали прятать в карман, — чернила из них не выливались.

Только это не помогло. Кишечники нас запомнили. Жили они совсем рядом с нами — на большом дворе с открытыми настежь воротами. Через весь двор была там протянута веревка, а на веревке висели сухие и легкие, как папиросная бумага, кишки и пузыри. Они шелестели от ветра и очень нехорошо пахли. Вся наша улица пахла кишками.

У ворот встретил нас как-то одноглазый мальчишка-кишечник. Он свистнул и сказал, озираясь по сторонам:

— Вам тут, на нашей улице, все равно не жить. Подкараулим и убьем.

Мы с братом очень перепугались и не знали, что делать. Большим жаловаться нельзя. Я отправился искать Евдака.

Сначала пошел по нашей улице, потом по переулку, потом по той улице, где была драка. Вот и ворота, откуда выскочили сапожники. В самом конце двора маленький домик. По двору бегает мальчишка, смуглый, краснощекий, и ловит, подбрасывая на бегу, гимназическую фуражку без герба.

— Злые тут у вас собаки? — закричал я издали.

— Не кусаются, — отвечал мальчишка. — А вы до кого, до портного или до сапожника?

— Я к сапожнику, — сказал я, — а вы кто?

— Мой отец портной Жестянников, а я Минька.

Он показал мне дверь к сапожнику. Я вбежал и оробел. У перевернутого ящика сидели на скамеечках мальчишки, а среди них сам сапожник. Глаза у сапожника были наполовину закрыты, а лицо у него все заросло бровями, усами и бородой. Когда я вошел, Евдак весело колотил молотком по большому и неуклюжему сапогу, из которого торчали деревянные гвозди, а другой мальчишка чистил грязными руками картошку.

Сапожник хрипло кашлянул и спросил:

— Вы от кого?

Потом приставил руку к уху и сказал нетерпеливо:

— Ась?

Я не знал, что отвечать. Мальчишки засмеялись, а Евдак покраснел.

— Они до меня, — сказал он, вставая. Потом взял меня за плечи и выпроводил на двор. Там я наконец перевел дух.

— Евдак, — прошептал я, — знаешь, тот кишечник, одноглазый, сказал, что подкараулит нас и убьет.

— Ладно, — ответил Евдак хмуро, — коли что, покричи меня, — я приду.

— Да! — сказал я. — А ты думаешь, он будет ждать, пока ты придешь. Ведь от тебя до нас очень далеко.

— Где же далеко, — засмеялся Евдак, — наш забор навпротив ваших ворот. Вот иди сюда.

Он повел меня к забору за домом. На заборе сидел Минька.

Я тоже вскарабкался на забор и увидел через дорогу наши ворота.

— Евдак, — сказал я с забора, — завтра воскресенье. Приходи к нам.

Евдак молчал.

— И вы тоже приходите, — сказал я Миньке.

— Хорошо, придем оба, — сразу ответил Минька за себя и за Евдака. — Завтра утром придем.

— У нас книг много, — сказал я на прощанье, перелезая через забор, — есть интересные, с картинками.

— Ладно, не обманем! — сказал Минька.

* * *

И в самом деле, на другой день пришли оба.

У нас было две комнаты — столовая с большой лампой и столом, накрытым скатертью, и другая комната, где ночью все спали, а днем занимались мы с братом. Минька, не снимая в комнатах фуражки, бойко разговаривал с нашей мамой. А Евдак молчал и на мамины вопросы отвечал очень тоненьким голоском.

Только потом, когда мы заперлись в спальне, он повеселел и заговорил своим голосом. Мы достали с полки очень большую и очень толстую книгу с картинками. Евдак не знал, что такие книги бывают на свете, и спросил:

— Это ваша еврейская книга?

— Нет, это русская, называется журнал, — сказал я.

Мы все взобрались, поджав под себя ноги на сундук и стали перелистывать удивительную книгу. Скоро книгой целиком завладел Минька. Он и переворачивал огромные страницы, и читал подписи под картинками. Читал неверно: первые буквы кое-как прочтет, а остальные сам выдумает.

— Караван в Монпасье. (В книге было сказано: «Карнавал в Монпелье».)

— Пожар в Соединенных Штанах.

Мы все очень смеялись над Минькой.

В этот день наша мама собиралась в город. Она вызвала меня и брата в другую комнату, показала, где в буфете находится печенье для гостей, а на прощанье сказала:

— Только по улице не гоняйте. Там вас мальчишки поколотят. Сегодня праздник, — они все за воротами.

Мама ушла. Мы сразу поели все печенье. Потом Минька сказал:

— Давайте в казаки-разбойники!

Мы побежали на двор. Только успели мы сосчитаться, как услышали свист.

Оглянулись — у нас на дворе чужой мальчишка стоит, одноглазый кишечник!

На его свист ответили свистом на улице.

— Вы чего тут стоите? — спросил брат.

— Мы не до вас, — вежливо ответил ему одноглазый. — Мы до их.

И он указал на Евдака с Минькой.

— До нас? — закричал Минька, расстегивая свой толстый кожаный кушак с медной пряжкой.

— Постой, Минька, — сказал Евдак, — не кипятись. А чего вам от нас надо?

— Вы чего на нашу улицу ходите? — спросил одноглазый, беспокойно озираясь.

— Здесь не улица! — закричал Минька, — тут чужой двор. Ждите нас у фортки на улице, не убежим!

Евдак поднял с земли большой кирпич и повернулся к одноглазому боком.

А из-за дома крались уже длинной цепью мальчишки.

Тут был и рябой, и другие кишечники. Человек семь, а то и больше. У всех были в руках рогатки, колья из плетня и кирпичи.

— Вон их сколько, — сказал Евдак задумчиво. — Текать надо.

Брат шепнул нам всем:

— На старый завод! Там спрячемся.

В конце двора за деревьями был у нас недостроенный и давно заброшенный завод. Кажется, пивоваренный. Широкие двери его были заперты. В завод можно было проникнуть только по шаткой лестнице, которая вела на чердак.

Не поворачиваясь, мы стали медленно и незаметно пятиться к заводу.

Впереди нас прыгал, будто гарцевал на коне, Минька, отстреливаясь обломками кирпича. У него самого было уже поранено ухо, — кровь ниточкой текла за воротник. Минька сам не замечал этого, а я, как только увидел у него кровь, начал плакать.

— Жидовская команда, — кричали кишечники, — Минька — жид! Евдак — жидовский казак! Идите сюда, свинью резать будем, салом губы намажем!

Но мы были уже у лестницы. Я никогда на нее не решался взобраться, а тут полез. Евдак с Минькой и брат задержались немного. Перед лестницей они нашли груду битых кирпичей. Набрав сколько можно было в карманы и в полы рубах, они полезли за мной. Мы добрались до небольшой площадки без перил.

Посмотрели вниз — страшно. Я сунулся было в открытую дверь на чердак, но там было еще страшнее: никакого пола не было, и только несколько балок отделяли чердак от нижнего помещения. Одна из балок шла от самого порога к той двери, что была на противоположной стороне. Я кое-как уселся на пороге. Рядом примостились Евдак, Минька и брат. Площадка была ненадежная, оставаться на ней было опасно: того и гляди, рухнет.

Внизу бесились кишечники. Они извивались, корчились, показывали нам свиное ухо, зажав полу рубахи в кулак.

— Жидовская крепость! — кричали они. — Вот мы сейчас вас оттуда вниз побросаем!

У лестницы они нашли целый склад артиллерийских снарядов — груду кирпичей. Кирпичи полетели в нас.

— Ребята! — сказал Минька. Он был до того красен, что рядом с ним было жарко стоять. — Ребята, я проберусь по балке туда (он указал на дверь по другую сторону чердака), слезу…

— Там нет лестницы! — перебил его брат.

— Ничего, как-нибудь сползу… Домой сбегаю и живо наших ребят позову. А вы все оставайтесь здесь, кричите и камни бросайте, чтобы они не видели, как я слезать буду.

— Почем кишки, — закричал он вниз. — Эй, вы, кишечники, дохлую собаку съели, кишки продали!

Не давая врагам опомниться, Евдак продолжал за Миньку:

— У нас на дворе старая кошка сдохла! За пятак продам. Кишки первый сорт! Кошачьи кишки, кошачьи кишки!

Мальчишки внизу совсем одурели и все разом полезли на лестницу. Евдак и брат выбежали на площадку и запустили в них десятком кирпичей. Лестница зашаталась. Несколько раз мальчишки брали ее приступом, но дальше середины не двинулись.

А Минька в это время полз на брюхе по чердачной балке, обхватив ее руками и ногами. Внизу под ним были пустые железные баки. Сорвись Минька, он бы расшиб голову.

У нас почти кончился запас кирпичей. Евдак сказал нам:

— Залезайте на чердак, ребята, мы дверь запрем, — тут и крючок есть.

Я на четвереньках попятился с порога на балку. Вот когда страшно стало!

Я сидел верхом на бревне, держась руками за порог. Мне казалось, что балка подо мной качается, как лодка.

— Подвинься! — сказал брат. — Дай и мне сесть.

— Не подвинусь! — заревел я. — Я и так падаю!

Брат перелез через меня. Мы оба чуть не полетели вниз.

Наконец Евдак захлопнул дверь и накинул крючок.

Стало темно. Свет шел только с противоположной стороны. Там у открытой двери сидел Минька. Он, видимо, обдумывал, как ему спуститься без лестницы.

Вдруг он повернулся спиной к выходу, ухватился руками за порог и спустил ноги. Потом он исчез.

Тут заколотили в нашу дверь — кулаками, ногами, камнями, палками. Мне показалось, что бревно подо мною треснуло.

— Евдак! — закричал я, — открой дверь! Слышишь, Евдак! Я не могу держаться больше! Я упаду!

— Ничего, я тебя держу, — ответил Евдак, крепко обхватывая меня рукою и дыша мне в шею. — Не упадешь.

Дверь стали рвать. Попробовали подсунуть под нее палку.

И вдруг мы услышали снизу рев. Будто голосов стало гораздо больше, чем прежде. Будто весь двор полон народу. Дверь перестали рвать. Палка так и осталась в щели.

— Текай! Текай! — закричали на площадке. Заскрипела, затрещала лестница от топота.

Евдак открыл дверь, и мы вылезли опять на площадку. Видим, мальчишки бегут, кто куда. Рябой барахтается на земле. Одноглазый сидит на заборе, а Евдаков товарищ — сапожник — его за ногу держит. Минька носится по двору, размахивает ремнем и орет:

— Не пускай к забору! Гони назад! Держи ворота!

Когда мы спустились по лестнице, никого на дворе уже не было.

Кишечникам удалось прорваться на улицу. Минька с сапожниками гнал их до кладбища.

Жалко, что мне не пришлось гнать их на этот раз. Очень это весело мчаться по дороге за убегающим врагом. Когда я выбежал за ворота, толпа была уже далеко. Только звериный вой разносился по всей улице.

После этого кишечники нас больше не трогали. Как-то подошел к нам на улице рябой и сказал, что он с одноглазым поссорился и больше компании с ним водить не будет.

А в другой раз подошел к нашим воротам сам одноглазый и стал вызывать меня и брата знаками на улицу. Мы вышли.

— Не найдется ли у вас, — сказал одноглазый тихо и мирно, — какой-нибудь плохонькой, завалящей книжки? Почитать охота.

Мы вынесли ему журнал с картинками.

Он взял книжку и спросил:

— А вы евреи?

— Да, евреи, — сказал я; на этот раз я не побоялся сказать правду. — А зачем ты спрашиваешь?

— Я хочу еврейской грамоте учиться. Очень мне жиды нравятся!.. А вы скажите Евдаку и Миньке, чтобы они меня не трогали.

— Ладно, скажу, — обещал я.

С тех пор мы больше не дрались. А с Евдаком я до сих пор дружен. Он в Ленинграде на «Скороходе» работает. Миньку на войне убили.