Школа простой жизни

Школа простой жизни

Брошюра с проспектом «Morkshin School» или «Simple Life School» («Школы простой жизни») появилась около двух лет тому назад. Написана она была, как небольшая поэма, как сказка Оскара Уайльда, и на первый взгляд была полна самых несбыточных мечтаний.

Читателю ее рисовалась идеальная семья воспитателей и воспитанников, объединенных идиллической любовью и бескорыстной дружбой, добывающих все необходимое для жизни трудами собственных рук и отделенных от всего остального мира непроходимыми лесными чащами. Члены этой семьи довольствуются немногими одеждами, едва прикрывающими тело, питаются растительными, невареными продуктами, спят на голой земле. Конечно, при этом имеется оговорка: дети, поступающие в школу, постепенно приучаются к новому режиму.

Упрощение жизненной обстановки, один из главных принципов школы, распространяется не только на подробности домашнего быта, но и на учебные предметы, и на программу детского чтения. С течением времени пред детьми школы должна раскрыться самая содержательная и самая захватывающая из книг: книга природы.

Главной целью подобного «опрощения» было: укрепление духа и тела, приспособление к самым трудным обстоятельствам жизни, а также экономия времени и сил — тех сил, которые обыкновенно тратятся нами на удовлетворение наших — далеко не насущных — потребностей, а могли бы быть потрачены на служение и помощь ближнему.

Все эти идеи проспекта не могли не показаться симпатичными и Заслуживающими всякого сочувствия. Но осуществимы ли они в наш век? И притом в какой стране? — в Англии, где и на милю нельзя уйти от автомобильной или железной дороги, в самом центре европейской цивилизации, позитивизма, материализма…

Я посетил «Morkshin School» или «Школу простой жизни», на этих днях, то есть через полтора года после ее возникновения.

Я убедился в том, что эта школа, действительно, возникла и существует, и притом ни на йоту не отступила от своей программы и от своих принципов.

В трех часах езды от Лондона, в графстве Hampshire, среди сосновых лесов, одиноко высится красивое двухэтажное здание с садами, огородами, с разбросанными там и здесь палатками.

У арки, увитой красными и белыми розами и отделяющей площадку перед домом от широко и свободно раскинутого сада, встретил меня глава школы — м-р Ойлер. При нервом взгляде на этого человека можно было растеряться от неожиданности впечатления. Я ожидал увидеть исконного англичанина, наделенного дипломом и высокой ученой степенью Оксфордского университета, бывшего некогда чемпионом крикета и, кажется, лаун-тенниса (блистательное отличие англичанина!), а увидел человека с наружностью знатного и благородного араба из Палестины, или, еще лучше сказать, увидел живую копию с Иоанна Крестителя,[14] каким его изобразил Александр Иванов. Рослый, статный, с ниспадающими на плечи темными волосами, с вьющейся темной бородой, с арабским профилем лица, весь окрашенный ровным и навсегда осевшим загаром, покрывающим и большой выпуклый лоб, и стройные ноги, — он, казалось, никогда и не носил другого наряда, чем эта облегающая тело рубашка и короткие штаны до колен.

Радушно провел он меня на поляну сада, где (это было на закате) дети совершали свою вечернюю трапезу. Расположились они порознь, — кто на скамье, кто на траве под отдаленным деревом. В руках у каждого была тарелка, нагруженная доверху листьями салата и капусты, бразильскими орехами, финиками, бананами и т. д. Дети были одеты, как их учитель. Длинные волосы их были перевязаны ленточками или начесаны на лоб. Впрочем, в школе не оказалось на этот счет общего правила, общего фасона: иные из мальчиков были коротко острижены, иные причесаны по-английски, с пробором.

Только у немногих были полные щеки, пухлые руки и ноги. Большинство детей отличалось скорей худощавой, чем полной комплекцией. Но все до одного обнаруживали стройные и мускулистые члены, хорошо расправленные плечи и грудь и отличались тем же ровным и нежным оттенком загара, что и их учитель. Здоровье и сила явственно сказывались в каждом их движении, в каждом взгляде покойных и уверенных глаз.

Тут были дети всевозможных возрастов. Школа принимает и пятнадцатилетних юношей, и совсем малышей до грудных младенцев включительно и, — можно ли идти еще дальше? — до… родителей, которые являются в школу учиться воспитанию ребенка. Большая часть детей поступила в эту школу после долгих мытарств по другим — заурядным и «образцовым» — школам и, главным образом, вследствие расшатанности здоровья и нервов.

Пока длился школьный ужин, я успел оглядеть овощи на огородах, цветы и молодые деревья в саду, — результаты трудов учителей и учительниц, учеников и учениц. В школе нет разделения труда: девочки работают вместе с мальчиками на огородах и по подрезке деревьев, а мальчики в свою очередь принимают деятельное участие в стирке, которая, кстати сказать, является в школе большим событием. За стиркой обыкновенно ведется оживленная беседа на самые разнообразные темы. Такая «обывательская» беседа, на которую в обыкновенные дни не выпадает достаточного времени, сильно облегчает и взрослым, и детям этот малопривлекательный труд. Учителя и взрослые дети стирают крупное белье; малыши — носовые платочки.

Во время ужина школьный сад навестил добрый приятель детей — кролик Эрнест. Это не прирученный кролик и не домашний, а самый «настоящий», то есть дикий, живущий собственным умом. При школе нет домашних животных — ни собак, ни кошек, которые, по мнению м-ра Ойлера, являются психически искалеченными существами. М-р Ойлер и «его» дети были бы гораздо больше рады завязать дружбу со свободными обитателями леса. При добром и неизменно спокойном отношении к этим существам, короткое знакомство с ними осуществимо. Первым наглядным подтверждением правильности этого взгляда явился кролик Эрнест, усвоивший себе привычку посещать школьный сад в закатные часы.

Закат догорел; наступило время сна.

Дети, со свернутыми одеялами в руках, подошли прощаться с м-ром Ойлером и его голубоглазой женой, которую природа одарила золотыми, ниспадающими до земли, волосами.

— Прощай, Питер! Прощай, Эльса! — прощебетала детвора.

После прощаний и поцелуев все они, в своих длинных ночных одеяниях, потянулись к воротам для того, чтобы идти на ночлег в темный, темный лес. Только немногие улеглись под деревьями или в палатках в саду.

Лунной ночью мы прошлись с Питером (м-ром Ойлером) в лес к той отдаленной чаще, где находится место его ночного покоя: это самая передовая позиция в лесу, где учитель спит чутко, как часовой, готовый отозваться на первый зов его питомцев.

В смутном сиянии луны, встававшей из-за сосновых ветвей, мы разглядели по дороге под деревьями маленькие аккуратно сложенные пакетики. Это были ребятишки, спавшие в разных местах без подушек на одном одеяльце, одна половина которого служит им простыней, а другая выполняет свою прямую миссию — одеяла.

Дети м-ра Ойлера не боятся ночной темноты. Впрочем, их маленькие, невозмутимые сердца не доступны никакому чувству страха…

Утром их ожидали обычные занятия, обычная работа. Это — прежде всего работа по дому (после получасового «пробега»), затем — после завтрака работа в саду, чтение, уроки. Гимнастику они проделывают не многосложную, не утомительную. Главные движения ее преподал им Раймонд Дункан, брат Айседоры.[15]

Если день выдается очень уж пасмурный, с проливным дождем, — дети и учителя сидят в одной из комнат, ткут, прядут, слушают музыку или ведут тихую беседу. В одну из таких бесед Питер рассказывал детям, что у Эльсы через несколько месяцев должен родиться ребенок. Питер просил детей, как преданных друзей своих, пожелать чего-нибудь хорошего этому еще не рожденному младенцу. Дети отнеслись с глубокой серьезностью к просьбе учителя, и каждый по очереди пожелал младенцу таких прекрасных, таких волшебных вещей, каких бы не выдумал никакой мастер сказок, никакой Андерсен…

Лондон, 27 июля (9 августа)