О Пушкине, о детях и о детской литературе
О Пушкине, о детях и о детской литературе
1
Страна читает и перечитывает Пушкина. А вместе со всей страной его читают те, кто знакомится с ним впервые — дети.
Проходя по залам пушкинского музея, наши ребята узнают на портретах не только самого Александра Сергеевича, но и его родных, и друзей, и даже современников.
— Это Дельвиг, — говорят они, еще не взглянув на подпись. — Это Пущин. Это Кюхля… А вот это Шаховской.[333]
Мы в свое время писали школьные сочинения о Пушкине, но самые начитанные из нас не знали, как отзывалась о «Полтаве» «Северная пчела»[334] и что сочинил Пушкин в 1826 году.
А нынче множество наших школьников это знает. Давно ли они стали пушкинистами? О нет, всего только в этом году — после юбилея.
Скоро будет издан сборник лучших сочинений ленинградских школьников.
Эти сочинения безо всякой снисходительности можно назвать маленькими исследованиями или, во всяком случае, статьями. Их прочтет с интересом не только учитель, который обязан читать школьные работы и подчеркивать в них красным карандашом ошибки.
Я уверен, что широкий читатель найдет в них для себя что-то новое и неожиданное. Дети работали серьезно, подбирая и проверяя факты, пользуясь многочисленными источниками, добросовестно изучая пушкинские тексты.
Из всех этих сочинений вместе может составиться биография Пушкина, в достаточной степени обстоятельная и правдивая (одно сочинение — «Детство и лицейские годы», другое — «Пушкин и декабристы», третье — «Южная ссылка», четвертое-«Село Михайловское» и т. д.).
Вот возьмем к примеру сочинение «Пушкин в пути». Тут и маршруты всех пушкинских поездок, и все почтовые станции, на которых Пушкин останавливался, и сопоставление его путешествий с путешествиями его героев, и все, что говорил Пушкин в своих стихах и в прозе, в письмах и дневниках о трактирах, ямщиках, кибитках, станционных смотрителях и колокольчиках.
Есть среди школьных сочинений и темы более сложные, теоретические: «Взгляды Пушкина на поэзию», «Политические воззрения Пушкина», «Пушкин и народное творчество».
Но гораздо больше, чем сочинений, написали в нынешнем году ребята стихов, посвященных Пушкину.
Многие из этих стихов очень хороши. Их, пожалуй, тоже следовало бы издать отдельным сборником. Когда-нибудь через много лет этот сборник был бы замечательным документом 1937 пушкинского года.
Я бы не побоялся даже включить в него стихи, которые не имеют к Пушкину никакого отношения, но показывают, как усердно в этом году читали ребята Пушкина.
Десятилетний мальчик начинает свои стихи о возвращении с дачи в город такими словами:
В крови горит огонь желанья
Скорее ехать в Ленинград.
А девочка, про которую рассказывает писательница Ильина в журнале «Костер», сочинила вот такие «стансы»:
Я помню чудное мгновенье:
С тобой ходили мы гулять…
Гимназические поэты тоже писали когда-то стихи, посвященные Пушкину, о Пушкине, по поводу Пушкина.
Но в этих стихах не было ни живого Пушкина, ни его времени, а было большей частью одно только излияние самых восторженных и неопределенных чувств.
А вот посмотрите, как ощущает далекую эпоху наш четырнадцатилетний поэт Новиков.
Я приведу из его стихов только две строчки — портрет Александра I тех времен, когда победоносный император вернулся из Парижа.
Новиков пишет:
Он сам сиял, мундир сиял,
И плешь сияла на затылке.
Другой четырнадцатилетний поэт Шура Гольдберг описывает поездку Пушкина из села Михайловского в Святогорский монастырь.
Дорогу дали хилые монахи,
Отвел слепцов в сторонку поводырь.
В крестьянской шляпе и простой рубахе
Какой-то всадник въехал в монастырь.
И дальше:
Он весел искренне, бродя между рядами,
И у него такой счастливый вид,
И Лазаря поет он со слепцами,
С крестьянами, как равный, говорит.
Но в небе запылал огонь закатный,
Базарного конец приходит дня,
И нехотя, сбираясь в путь обратный,
Опять садится Пушкин на коня.
Вероятно, наши дети на всю жизнь запомнят пушкинские торжества 1937 года.
Дело тут не только в том, что они участвовали в концертах, карнавалах, написали множество стихов и внимательно прочитали Пушкина.
Нет, этот пушкинский год сыграл в жизни наших детей серьезную роль. Он, несомненно, наложил свою печать на литературные вкусы тех поколений, которые не сегодня-завтра будут решать судьбы советского искусства.
* * *
Это о детях.
А теперь несколько слов о Пушкине и о датской литературе.
В последний месяц во всех городах и колхозах, на фабриках и в красноармейских полках шля многочисленные небывалые собрания читателей.
Собрание, которое происходит здесь сейчас, несколько отличается от других. В нем участвуют не читатели, а писатели, то есть люди, которым имя Пушкина должно быть особенно близко. Ведь они заняты тем делом, которым занимался и сам Пушкин: пишут книги.
Наши поэты могут — с большим или меньшим правом — претендовать на звание наследников Пушкина по поэтической линии.
Наши повествователи — по линии прозаической.
Писатели-историки могут вести родословную своих повестей и романов от «Капитанской дочки» и «Арапа Петра Великого».
А вот какое отношение имеет к Пушкину детская литература? Как известно, Пушкин детским писателем не был.
Естественнее всего было бы тут ухватиться за пушкинские сказки. Ведь сказка — это излюбленный и основной жанр детской литературы. Но я пока подожду говорить о сказках — тем более что написаны они были не для детей, а для всех читателей без различия возраста.
Итак, сказки мы оставим пока в стороне.
2
27 января 1837 года, за несколько часов до своей дуэли, Пушкин написал несколько слов детской писательнице А. О. Ишимовой.
Кончается его записка так:
«Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!..»
Это письмо было последним из его писем, а детская книга, о которой он упоминает, была последней, или, во всяком случае, одной из последних раскрытых Пушкиным книг.
Говоря здесь об этом, я вовсе не хочу сказать, что литература для детей была настолько близка сердцу Пушкина, что он отдал ей последние часы своей жизни.
Конечно, он раскрыл книгу Ишимовой случайно. Конечно, в этот день ему могла подвернуться под руку и какая-нибудь другая книга — роман, поэма или драма.
Но как бы то ни было, он взялся за детскую книжку. Она оказалась в числе других у него на столе, и что-то в ней его, несомненно, заинтересовало. Ведь не стал бы он читать в такие минуты то, что ему было совсем чуждо, безразлично и скучно.
Для того, кто знает Пушкина, понятен его интерес к этой книге, которая только тем и знаменита, что Пушкин читал ее перед смертью.
Он был литератором в настоящем и большом смысле этого слова.
Его внимание привлекали все жанры отечественной литературы, в том числе и рассказы из русской истории для детей.
И не только литератором был он. Его интересы простирались значительно дальше. Он был государственным человеком, несмотря на то, что в николаевском государстве не было места для таких людей, как он.
3
Нам, людям, которые работают над созданием литературы для детей, над исторической, географической, сказочной, научно-фантастической книгой нашего времени, — нам следует помнить не только того Пушкина, которого забыть невозможно, не только Пушкина-поэта.
Мы должны помнить, что Пушкин был одним из самых разносторонних людей своего времени. Его интересовал весь мир — и английская паровая машина, и камчатские дела, и быт североамериканских индейцев.
В 1836 году он частью перевел, частью пересказал для своего журнала записки Джона Теннера,[335] — человека, прожившего тридцать лет среди индейцев. Читая эту историю, не знаешь, чему удивляться: редакторской ли самоотверженности Пушкина, который не поленился перевести на русский язык документальную, непритязательную прозу Теннера, или замечательной политической остроте и меткости пушкинского предисловия.
Пушкин был настоящим селекционером литературных жанров. В его журнале «Современник» нет случайных компромиссных статей. Каждая напечатанная там вещь, — будь это повесть, или заметка, или рецензия, — прокладывает дорогу новым видам литературного искусства.
Литературу он понимал так широко, как не понимал почти никто из людей его поколения. Он считал прямым делом литератора занятие историей, географией, этнографией.
Все, за что брался Пушкин, сразу становилось искусством. Казалось бы, что может быть скучнее примечаний? Но откройте «Историю Пугачевского бунта», и вы увидите, что можно сделать из самых служебных приложений и примечаний.
В одном из своих «анекдотов» («table talk»[336]) Пушкин рассказывает о том, что Екатерина Вторая обыкновенно говаривала:
«Когда хочу заняться каким-нибудь новым установлением, я приказываю порыться в архивах и отыскать, не говорено ли было уже о том при Петре Великом, — и почти всегда открывается, что предполагаемое дело было уже им обдумано».
В наше время, когда литература стала таким сложным и многосторонним делом, когда ей приходится ежесекундно соприкасаться и с политикой, и с наукой, и с проблемами воспитания, — нам следует как можно чаше заглядывать в пушкинский архив, потому что многое из того, что мы в литературе начинаем, «было им уже обдумано».
И, пожалуй, больше всего это относится к писателям, непосредственно связанным с делом воспитания миллионных масс, — к детским писателям. Они найдут для себя образцы в любом из пушкинских жанров.
4
Теперь несколько слов о пушкинских сказках.
Дети больше всего любят сказку о «Царе Салтане», хоть и она, как и все остальные, была написана Пушкиным не для детей.
Любят ее за то, что она справедлива, весела и легка, как настоящая народная сказка.
За то, что ее герой Гвидон молод и хорош собой.
За то, что сказка счастливо кончается.
Но не только в этом ее сила. Сказка полна движения.
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит
Мимо острова Буяна
К царству славного Салтана.
Вот такой веселый, легкий ветер подгоняет действие во всех сказках Пушкина.
Дети и сами любят двигаться, и вещи они любят двигать, и в сказках любят движение.
В детстве человек бывает нетерпелив. Пушкин как бы рассчитывает на это в своих сказках. Действие у него нигде не замедляется и не застаивается. И даже внешнее построение сказок таково, что кажется, будто они состоят из отдельных, законченных звеньев, все время сменяющих друг друга.
Детским писателям следует учиться у Пушкина этому замечательному умению придавать отдельным двустишиям, четверостишиям, восьмистишиям смысловую и ритмическую завершенность и цельность.
Если бы вся сказка о царе Салтане не была бы написана, а существовали бы только четыре ее строки:
В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут,
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет,
то и они были бы замечательным и законченным произведением искусства.
* * *
Народная сказка во времена Пушкина еще не имела прав гражданства. Жила она где-то под спудом, и только первые пионеры, вроде Сахарова, рисковали рыться в этой еще не исследованной и не очищенной руде.
Пушкин не ждал, чтобы фольклористы и присяжные собиратели сказок вложили ему в руки нечто готовое.
Он добыл сказку сам, добыл из первых рук, и с тех пор, как он к ней прикоснулся, она стала достоянием сознательного и культурного искусства.
Пушкин подарил нам сказку как литературный жанр, и мы не имеем права выпустить этот подарок из рук.
Сейчас нам предстоит труднейшее дело — добыть и создать сказку нашего времени. Не будем же и мы рассчитывать на фольклористов и собирателей.
Это должно быть делом поэтов — так же, как во времена Александра Сергеевича Пушкина.