Нечто астральное[131]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Нечто астральное[131]

«Сколько их, куда их гонят?»

Что-то вроде теософского астрального мира. Туман — синевато-зеленый, холодный, мокрый, немного липкий; подводное, тусклое освещение. Туман течет, волнуется, оседает, всплывает. Изредка — плавучие островки, более густые по составу, но все-таки не вполне надежные: можно неожиданно провалиться, бултыхнуться в глубину, в такой же туман. Туман всюду, куда ни посмотришь, — и сверху, и снизу. Впрочем, особенно глубоко провалиться нельзя: некуда, провалишься — уйдешь по инерции саженей на 5 или 10 вниз, начнешь барахтаться — снова всплывешь. Покинутый островок найти, конечно, невозможно — куда-то уже уплыл; хватаешься за другой, карабкаешься, словно на плавучую льдину, пристраиваешься, увязая ногами в полужидкой, как кисель, массе. На островках веселее: обычно довольно многочисленная компания — существа неясного назначения и неясных очертаний, по-видимому, зародыши, готовящиеся к воплощению, или сравнительно свежие покойники. Некоторых едва разглядишь в полутьме — совсем никудышные; болтаются белесыми тряпками руки, или фыркает одинокая голова с половиной лица и неопределенными, размазанными лентами вместо тела. Лица сонные, безразличные. Есть и лучше сохранившиеся экземпляры, но тоже не ахти какие. Сидит такое создание — очень часто поза зародыша: голова в колени, руки прижаты к телу, — дремлет, покачивается, икает. Сидит; потом захочет почесаться, а руки не слушаются, плечо растягивается и уходит вслед за рукой, весь он полужидкий, как недоварившийся яичный белок. Вот какой-то маленький — пыжится, пыжится, надувается, а тут в пищеводе что-то лопнет, и опять он весь осядет, опять начинай сначала, пыжится, надувается. Самые бодрые еще разговаривают — бормочут что-то невразумительное: уп-уп-ва-зя-зя-зя… Часто овладевает икота — пузыри идут, от самого живота. Видно: идет волна, все тело колышется, идет из желудка к гортани, в рот, щеки надуваются, старается удержать, не удается — ик! — выпустил. Если такие увидят совсем свеженького-зашевелятся, окружат, лезут, приваливаются. Прильнет к плечу и не знает, что дальше делать, задремлет. О мире, кажется, ничего уже не помнят, не помнят, что жили, не помнят, что умерли. Бессознательно тянутся еще ко всему, в чем сохранилось немного жизненного тепла. Смутно беспокоит еще что-то — хотелось бы пожить; но уже так смутно… Куда уж, сил никаких, хорошо еще, что среда такая податливая, почти никакого сопротивления, вот еще и держатся в сырости кое-как. Иногда еще романчики завязываются: сидят, ухмыляясь, трутся боками один о другого. Более сильные, в ком еще жажда сильна, часто уходят вниз, пошнырять поближе к земле. Мир где-то внизу, где — точно никто не знает, но случайно можно наткнуться. Плывешь, плывешь — и вдруг на тебя из тумана… крыши, дома. Улица, фонари, дождь идет. Уцепишься за карниз, в окно заглянешь: там лампа горит, тепло, кто-то ужинает за столом… Но тут уже понесет дальше — мост, колокольня, телеграфные проволоки… Около кладбищ гуще — там новички мечутся взад и вперед, в отчаяньи, не хотят уходить, не понимают, что с ними случилось. Потолкаешься и ты сними немного, и снова понесет тебя, вверх, вверх, снова туманы, снова оседают зеленоватые хлопья…

Конечно, это всё сброд, мелкая нечисть: догнивающая шелуха, недоноски, выкидыши… Это нижний этаж природы, подвал, склад матерьяла. Настоящий дух сюда и не заглянет. Изредка только — совсем изредка! — мелькнет в тумане лицо, явно живое, с испуганными широкими глазами, — скорее, скорее прочь отсюда…