О бессмертии[167]

О бессмертии[167]

Я умираю, но между мною и миром еще не все покончено. Что-то остается между нами недоговоренным. Мы должны еще встретиться для последнего, исчерпывающего объяснения.

Мир так же тоскует, разлучаясь со мной, как я, разлучаясь с ним. Звезды хотят, чтобы ими любовались, а разве они дали мне сделать это вдосталь?

Сколько стихов мог бы еще написать Пушкин, сколько стран завоевать Юлий Цезарь, сколько женщин полюбить Казанова! Неужели все это так и останется навсегда неосуществленным? Такие возможности — и не использовать!

«Почему ты хочешь бессмертия?» — спросил Плутон Орфея. — «Потому что я еще не спел всех песен, какие мог бы спеть».

«Почему ты хочешь бессмертия?» — спросил Плутон Геракла. — «Потому что я еще не совершил всех подвигов, которые мог бы совершить».

Мы хотим бессмертия не потому, что мы не получили от жизни всего, что могли бы получить, а потому что не отдали ей всего, что могли бы отдать.

Каждый из нас — желание жизни, только наполовину осуществленное. Создавая нас, жизнь за каждого принимается с жаром и вдохновением, но тотчас же отворачивается, увлеченная тысячью новых, еще совсем неосуществленных желаний.

Жизнь так упоена творчеством, что не успевает надолго остановиться на каждом из нас. Она только намечает нас двумя-тремя штрихами и устремляется дальше. Но ведь надо когда-нибудь остепениться, однажды начатое довести до конца.

Мир еще так молод. Все его помыслы устремлены в будущее, поэтому он так легко забывает прошедшее. Но и для него однажды наступит старость, когда всплывают воспоминания юности и подводятся все жизненные итоги.

Я — одно из воплощений мировой жизни, одна ее мысль о самой себе. Я-жизнь вспомню когда-нибудь себя — человека как отдельный эпизод своей далекой молодости.

Пройдя сквозь мир, я оставил в нем неизгладимый рубец, по которому, как по нити Ариадны, жизнь всегда сможет найти меня, если я ей понадоблюсь.

Я умру, но моя предсмертная тоска уйдет в подсознание мира и, как зубная боль сквозь глубокий сон, до тех пор будет тревожить его, пока он не заметит меня и не удовлетворит мою страстную жажду жизни.

Неосуществленный художественный замысел может годами таиться в душе художника, но рано или поздно вырывается наружу. Рано или поздно я восстану из тайников смерти для полного, завершающего воплощения.

Мы — эскизы, набрасываемые жизнью. Когда-нибудь начнет она писать картину, для которой эскизы делались.

Жизнь делает десятки набросков, чтобы окончательный рисунок был совершенен. Жизнь десятки раз создает меня временным, чтобы один раз создать меня вечным.

Живя, мы ищем самих себя. Наше человеческое лицо — только поиски и предчувствие нашего божественного лика.

Своей земной жизнью мы пишемся начерно. «Почему меня уничтожают? — мог бы сказать черновик, глядя на себя, переписанного набело. — Ведь это не я. Ведь это совсем другие бумага и чернила». Но разве дело в бумаге и чернилах?

Что такое Кельнский собор? Не камни, а их расположение. Что такое я? Не материя, а ее особый порядок. Мое нетленное тело, воскресшее для Страшного суда, может не иметь ни одного общего атома с моим теперешним телом, и все-таки тот, кто в нем воскреснет, буду именно я.

Я развиваю себя в вечности, как музыкальную тему. Только я-земной — одна из вариаций на тему меня-вечного.

Неужели я на всю вечность должен удовлетвориться одной этой жизнью? Только одна роль — этого мало для актера. Только одна жизнь — этого мало для меня.

Кто хочет моего бессмертия — я или стоящая за мной жизнь? А разве я не жизнь? Разве жизнь — это что-то другое, чем я?

Я — атом жизни, но в атоме сосредоточены все свойства тела, к которому он принадлежит. В моей воле высказывается воля вселенной. Вслушиваясь в голос своей глубины, я подслушал тайные желания мира.

Не я хочу своего бессмертия — сам Бог хочет моего бессмертия: ведь, теряя меня, Он вслед за мной теряет целую вселенную.

Я смертен, бессмертна создающая меня жизнь. Но кроме бессмертия мастера нужно еще и бессмертие его творений.

Творец выражает себя в творении. Отсутствует творение — излишен творец. Умираю я — умирает создавший меня Бог. Только через мое бессмертие Бог становится бессмертным.

Мы все когда-нибудь примем участие в венчающем мировую историю празднике: всеблаженные, бессмертные боги за пиршественным столом.