6

6

<14 января 1957 г.>[61]

С Новым годом!

Дорогой Владимир Федрович,

Желаем Вам и всему Вашему семейству всяческого благополучия и удачи во всем в 1957 году.

Я не смогла Вам ответить сразу, так как ужасно простудилась в нашем нетопленом доме и пролежала две недели. Думали, что начинается воспаление легких, но впрыскивания инсулина прекратили его. И вот в первый день нового года — по старому стилю — я настолько поправилась, что могу поздравить Вас.

Но Вы, должно быть, не празднуете старо-стильного Нового года. Это только мы, зубры-эмигранты. Впрочем, я таклюблю праздники, что готова праздновать любые и всегда справляю именины на Антона и на Ануфрия[62], не только свои, но и всех близких.

Вы ошибаетесь, Г<еоргий> В<ладимирович> не не хочет, а не может Вам написать. Он очень даже хотел бы — Вам, как никому другому, т. к. он полн к Вам не только дружбы, но и нежности, совсем не свойственной ему. Но у него от малейшего усилия, просто от того, что он садится за стол и берет перо в руку, начинает болеть голова.

За короткое письмо он платит бессонной ночью, а это, конечно, несоразмерная плата. Все же он почти каждый день говорит — сегодня непременно напишу Маркову. Ваши письма он читает по несколько раз. Так что продолжайте, пожалуйста, писать ему. И мне тоже, пожалуйста.

Насчет мышей. Убивать живое существо, какое бы оно ни было, конечно, тяжело. Я люблю «жизнь, которая хочет жить». Но чтобы человека было легче убить, чем животное — пардон, не верю. И много ли, позвольте узнать, Вы этих самых человеков ликвидировали?

Про себя могу сказать: «Благодарю тебя, Господи, что я никого не убила и никого не родила»[63]. Это я считаю единственным подарком моей судьбы. Ни в увеличении, ни в сокращении человеческого рода участия не принимала.

А в том, что мы с Вами были бы совсем такими же, как сейчас, несмотря на какие угодно жизненные условия, я с Вами совершенно согласна. Несмотря на Бэконо-Марксово «Бытие оправдывает сознание»[64] — далеко не для всех оно. И не для нас.

О Ваших стихах больше спорить не будем. Я искренно хотела Вас заставить заняться ими снова. Конечно, не из одного только эгоизма читательского, а и из любви к поэзии. Но ничего. Если Вам суждено писать, Вы не сможете не писать, как бы ни уговаривали себя. Придет Ваше время. Пока же походите под паром. Поэтом Вы быть не перестанете. Никогда.

А насчет того, что вас печатно никто не защитил[65] — никто никого вообще не защищает. Не в писательских это нравах. Вот лягнуть по дороге — другое дело.

Еще — о Вашем желании прислать нам теплые вещи. Ну до чего Вы милый и — не обижайтесь — добрый. До чего, до чего! Я очень, очень Вам благодарна, но, право, не надо. И так уж мы пользуемся Вашим Lederplex’oм. Он Вам, знаю, дается нелегко. Но он чрезвычайно нужен Г<еоргию> В<ладимировичу>, т<ак> ч<то> от него и впредь не отказываюсь. А без теплых вещей обойдемся — решительно.

Еще раз желаю Вам всего-всего хорошего и приятной зубристики. Я бы сама с удовольствием засела за школьную парту — люблю учиться. Так пишите Г<еоргию> В<ладимировичу>, пожалуйста.

Ваша И. Одоевцева