50
50
22 мая 1968 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Большое, огромное спасибо за оттиск и за лестный, хотя и очень запоздалый отзыв о «Берегах». Я думала, что первые «Берега» потерялись, чем и объясняется посылка вторых — Вам и Маркову[305].
Меня очень радует, что Вы написали о Жорже[306]. Пора вспомнить о нем. Здесь его совершенно забыли, будто его вовсе не было.
Зато из России приходят известия, что там им начинают интересоваться — Евтушенко, приезжавший в Париж, читал его стихи наизусть, и несколько советских корреспондентов Ю<рия> К<онстантиновича> настойчиво просят прислать им «все книги Георгия Иванова», что — сами понимаете — невыполнимо.
Вы совсем по-новому подошли к стихам Жоржа. Кстати, могу подарить Вам еще одно самоповторение: в «Посмертном дневнике» в «Кошка крадется…» —
Небо в окне, как персидская шаль,
А в «Садах»:
И дальний закат, как персидская шаль[307].
Я теперь и у себя ищу цитатности, а раньше я и у Жоржа не замечала ее. И как правильно — это у него началось с «Распада»[308].
Очень хорошо, что Вы занялись Кузминым. Он тоже несправедливо забыт. Пора и о нем вспомнить. Не нужны ли Вам какие-нибудь справки о нем? С радостью сообщу Вам все, что знаю. У Ю<рия> Ксонстантиновича> сохранились его «Сети»[309] — дореволюционные. Я постараюсь найти у букинистов старый «Вереск»[310] для Вас. Хотя не могу обещать.
Мне, повторяю, очень лестно Ваше мнение о «Берегах», я ценю только мнения стоящие, а их очень немного. Конечно, Берлянд, а не Берлин — это «досадная опечатка». Их, к сожалению, масса. Особенно отвратительно в стихах Пушкина. Вместо «Глуп и нем» — «Глухи нем». Вместо «Зимы ждала, ждала» — «Зимы, зимы» — всего не перечесть. Слава Богу, читатели не замечают. Но мне обидно.
Кстати, и у Вас я заметила опечатку — в сноске, в письме Жоржа — не дяди, а деда — ведь дяди в 1848 у Жоржа быть не могло. Но здесь, вероятно, виноват почерк Жоржа, его иероглифы трудно расшифровать.
Моя поездка в Америку была для меня беспрерывным праздником. Впервые со дня смерти Жоржа я чувствовала себя так хорошо — я просто жила там и мечтаю снова полететь в Америку. На этот раз на свои «шиши», а не камкинские. Камкин[311] пригласил меня погостить у него в Вашингтоне и прислал мне 400 долларов на аэропланный билет. Я, конечно, с радостью сразу согласилась — и не жалею об этом. Напротив. Америка меня очаровала[312]. Я жду не дождусь, когда снова сяду в аэроплан и полечу. После Америки жизнь в богадельне в Ганьи стала для меня еще отвратительнее.
Но так как я полечу на свой счет, надо подготовить целый ряд вечеров и выступлений в университетах. Я, конечно, не ищу материальных выгод — где уж там! Мне надо только окупить расходы. Мне здесь добрые души дадут деньги в долг. Но, как известно, долги надо возвращать.
Было бы прекрасно, если бы Вы могли, как Вы писали, устроить мне турне по Калифорнии. Мне очень хочется увидеть Холливуд, Сан-Франциско и побывать у Вас с Лидией Ивановной и познакомиться с Вашими собаками — ведь Вы, наверное, завели новых — все это крайне заманчиво. Я могу — если надо — приготовить несколько лекций. О чем говорил ученый Вейдле? И на каких основаниях он к Вам ездил? Неужели выписывали его из Мюнхена?
Я думаю для начала полететь в Нью-Йорк, а оттуда уже лететь куда пригласят, начав с моего вечера в Нью-Йорке и в Вашингтоне, где я обзавелась многими новыми друзьями.
Я бы хотела полететь уже этой осенью, пока не так еще холодно в Нью-Йорке — я боюсь сильных морозов. Если не удастся до Рождества, придется отложить до весны.
У Вас в Калифорнии, конечно, всегда хорошо, не то что в Нью-Йорке. Но, дорогой Владимир Федрович, если Вам трудно и некогда заниматься моими делами, не делайте этого — я прекрасно пойму. Ведь Вы и без того очень заняты. Я не обижусь. Напишите мне откровенно.
Мы с Ю<рием> К<онстантиновичем> очень жалеем, что Вы с Лидией Ивановной не посетите Париж этим летом. Желаю Вам обоим всего-всего наилучшего и прекрасных европейских каникул.
Ваша И. Одоевцева
<На полях:> 19 мая скоропостижно скончался в Мюнхене С.А. Водов. Его хоронят здесь, в Париже, в субботу. Мы даже не сможем быть на его похоронах — не на чем ехать — нет бензина.
Неизвестно, когда уйдет это письмо — у нас всеобщая катастрофическая забастовка.