7

Все тот же Beau Sejour Hyeres (Var) 21 марта <1957 г.>

Милый Владимир Федрович,

Большое спасибо за Lederplex и за интернациональный чек. Но зачем? Зачем? Не надо было чекиться, а то нам неловко, даже очень — разоряем Вас.

Теперь о Вас — поздравление с Вейдле[66]. Вы писали — и я соглашалась с Вами, что никто ни о ком ничего, кроме обидного. А вот вышло совсем наоборот, и я страшно рада этому. Вейдле не склонен ни к комплиментам, ни к преувеличениям. И что старик Державин Вас отметил, по-настоящему хорошо. Победа, торжество. Признание. Так и отнеситесь к этому, не преуменьшая факта. Важнее ругани Адамовича[67], гораздо важнее.

Пожалуйста, радуйтесь и длительно вспоминайте почаще слова ученой крысы и выданный ей Вам аттестат на первородство.

Что Вам сказать о нас? Г<еоргий> В<ладимирович> все хворает. Ему было еще хуже, чем обычно, прошлую неделю, но Ваш Lederplex ему очень помогает. Еще раз спасибо.

Он все собирается Вам написать сам, и я, зная, что его письма для Вас несравненно приятнее моих (без всякой обиды, Вы ведь только рикошетом мой друг, я тут, редкий случай, играю роль жены, а не самостоятельную), все поджидала, когда он наконец решится. Но довольно, больше не могу ждать. А то вы действительно подумаете Бог знает что о Г<еоргии> В<ладимировиче>.

Впрочем, нет. Знаю, что не подумаете ничего плохого. И все поймете правильно. Уж Вы такой.

Если бы Вы знали, как мы оба жалеем, что не знакомы с Вами иначе как письменно и вряд ли когда-нибудь встретимся. «Проклятая география!» А также мучительная проблема времени и пространства. И все же, разве можно знать, а вдруг все-таки встретимся. Знаю, что я ничего не знаю, и то не уверена. Но при моем оптимистическом мировоззрении даже эта неуверенность во всем играет радужными цветами. Одним словом —

Тот, кто в жизни не уверен,

Есть уже поэт[68]

как сказал — до чего тонко! — поэт Амари, муж М.С. Цетлиной. Читали ли Вы его переводы Ек. Браунинг?[69] До нас еще не дошли — но сомневаюсь, что хорошо, несмотря на восторги критики. А он сам был очень мил[70] — «поколение» Вам не известное.

Мне очень нравится Ваш Фига. Я его даже раз во сне видела. И, представьте, во сне он меня тоже приветствовал пронзительным визгом и прыжками.

Что бы это могло означать? Кстати, интересуетесь ли Вы психоанализом? Я да. И даже на себе испытала однажды его действие. Я вообще очень люблю разговаривать со всякими психиатрами. Очень поучительно для нас, писателей.

Как идет Ваше учение? И как Вы чувствуете себя среди настоящих молодых студентов? Отталкивание или притяжение? Американских студентов (военного времени) я знаю — я сидела с ними на одной скамье в Биаррицком университете[71] и отлично с ними дружила. Но это были все же не настоящие студенты, игравшие в занятия в чужой стране. У Вас они, должно быть, совсем иные. Думаю все же, что это довольно забавно, хотя и утомительно.

Есть ли у Вас новые стихи? Если да — пришлите. Я уже больше года не сочинила ни одного. Но надеюсь, что это еще не значит «Умерла моя муза».

Зато пишу по-французски роман[72]. Приятнее, конечно, по-русски! Но что с ним делать? Нет ни одного издателя. Эмиграция умирает. Или уже умерла. Осталось только несколько полу-покойников. До чего жаль Алданова![73] При жизни я его недооценивала. А теперь вижу, что была неправа. Не надо судить, нельзя осуждать — за пустяки. Но главное в человеке открывается часто только после смерти. К сожалению. Потому я так рада, что Вас мы оба приняли в сердце без всяких «но» и ничего нам не мешает любить Вас. Всего наилучшего.

Ваша И. Одоевцева

<На полях:> Г<еоргий> В<ладимирович> Вас письменно целует и, может быть — до чего пример заразителен — напишет сам. Но какую я чепуху посылаю Вам. Tant pis[74] — посылаю, а то не будет письма.