Евгений Калинин ОТПУСК АНТОХИНА Рассказ
Евгений Калинин
ОТПУСК АНТОХИНА
Рассказ
Матроса второго класса Василия Антохина, с видавшего виды лесовоза, во всех портах пароходства иначе не называли как Васька-фраер. И виноват в этом прозвище он был сам.
Возвращаясь с берега на корабль, Антохин так говорил: «Гулял, как фраер-муха на колесах. А кто мне запретит красиво жить, когда имею на то право и свободные деньги!»
Про чудачества Василия Антохина ходили легенды. Рассказывали, например, как сойдя на берег в Корсакове, он заказал пять такси, сел в третью машину и поехал в Южно-Сахалинск. Две первые и две последние машины порожними сопровождали его до областного центра.
Однажды, изрядно захмелев в ресторане, он подозвал официанта к столику:
— Обнеси-ка всех оркестрантов по соцкой!.. А то так грустно играют, аж тоскливо мне стало…
По натуре Антохин был веселым, работящим парнем. И добрым, до денег и барахла не жадным. Другие матросы копили деньги на автомобиль, мебель или на что-нибудь другое. Бывая в загранплаваниях, покупали японские магнитофоны, модные костюмы, платья. Антохина это не прельщало.
Заработанные за рейс деньги он щедро прогуливал, давал в долг товарищам.
Помполит лесовоза Коржев не раз говаривал Антохину:
— Хороший ты парень, Василий Андреевич, но ветру в голове у тебя, как циклонов в Тихом океане. Женился бы, что ли, может, остепенишься.
В ответ Антохин широко улыбался:
— Моя невеста, Иван Гаврилович, еще подрастает… Женюсь я и буду, как кочегар Лаптев или боцман Бучнев, во всех иностранных портах за тряпками бегать. Это ж они не по доброй воле бегают, их бабы заставляют. А по мне этот «хрен-плен» до лампочки… Сошел на берег, и гуляй, как фраер-муха на колесах…
— Допрыгаешься вот, фраер… — ворчал помполит.
Из родственников у Антохина была лишь одна бабка, доживающая век где-то на севере Пермской области. Василий никогда ее не видел, но ежемесячно посылал ей пятьдесят рублей.
— Это я долг бабусе возвращаю, — говорил он приятелю. — В детстве мы жили в большом южном городе Ростове-на-Дону. Предки мои на заводе работали, я в школе учился. После третьего класса старики отправили меня в пионерлагерь, а сами собрались в отпуск к бабке. Полетели самолетом и попали в авиакатастрофу… Как меня отыскала бабка в детдоме, не знаю, но время от времени присылала мне по пятерке на конфеты и мороженое. Вот я сейчас и возвращаю ей долг… Одна она, как и я. Надо бы навестить, да все некогда.
…В начале нынешней зимы лесовоз, на котором работал Антохин, поставили на капитальный ремонт, а членов экипажа, кому полагалось, отправили в отпуска. В числе их был и Антохин.
То ли ему надоело чудить, то ли еще что, но на этот раз он твердо решил съездить к бабке. Из отпускных денег купил костюм, теплые югославские ботинки, демисезонное пальто, бабке в подарок — пуховую шаль. Оставшиеся полторы тысячи рублей бросил в большой кожаный коричневый портфель, позаимствованный у приятеля.
Через два дня Антохин сошел с самолета в Пермском аэропорту. До райцентра, куда нужно было попасть, такси не ходили.
— Да в это село и летом-то не проедешь, а ты в декабре, мил-человек, туда на такси собрался: дураков нету, — ответил ему один из водителей.
И напрасно Антохин предлагал таксистам тройную плату. Ни один из них не согласился поехать в отдаленный северный район.
— Порядочки тут у вас в Европе, — чертыхался Василий. — Да у нас на Сахалине в любое время можно проехать куда угодно, — заливал он, хотя знал, что в зимнюю непогоду и по Южно-Сахалинску особенно-то не разгонишься.
Пришлось до районного села ехать рейсовым автобусом, а оттуда до бабкиной деревни Зуево — попутным грузовиком.
— Ты, паря, чей будешь-то? Что-то я тебя никак не признаю… Не из наших, деревенских, видать? Ну да, не из деревенских, — разглядывая подслеповатыми глазами гостя, встретила бабка Василия. — Обличьем-то на городского смахиваешь.
— Да я, Настасья Прохоровна, внуком тебе довожусь, твой сын Андрей — мой батя…
— Неужто Василий?! О, господи, хоть на старости лет свидеться довелось, — запричитала старуха.
Она уткнулась лицом в его плечо, обнимала, плакала и все приговаривала:
— Вот счастье-то какое! Внучек. Андрея кровинушка родная… С отца ростом-то вымахал, а с лица-то на Нюрку похож, вот только такой же лобастый, как Андрей…
Василию от всех этих нежностей и причитаний было и неудобно, и одновременно приятно. Потом они ужинали и пили чай, и Настасья Прохоровна, укутавшись в пуховую шаль, подарок внука, рассказывала Василию о жизни.
— Деревню-то нашу наладились перевести в центр колхоза, в Тальниково. А куда нас везти? Восемнадцать домов осталось, а в них все такие же, как я, старики да старухи. Никто не соглашается. Говорят, здесь родились, здесь и умирать будем. Сам председатель приезжал. Такого насулил!.. В центре, говорит, и магазины, как в городе, и школа, и больница своя… А только никто не соглашается. Да и правда, куда нам старым?.. Как-нибудь доживем до смерти и здесь, — и спросила: — А ты где робишь-то, Василий?
— Матросом на большом корабле. Лес за границу возим.
— Жалованье большое дают?
— Да когда как. Но в общем-то не обижают.
— Я к тому, Василий, спрашиваю, что много денег мне посылаешь. Как раз три моих пенсии. Почтальонка Глафира все допытывается у меня, каким министром внук работает…
В избе было жарко натоплено, с полатей шел терпкий запах сухого лука. Заварная капуста, маринованные рыжики с чесноком и сметаной, наваристые щи издавали какой-то особый, домашний аромат. И все это, и неторопливый окающий бабкин говор словно завораживали Василия. Ему показались родными и эта жарко натопленная изба, и этот стол с деревенскими кушаньями, и этот бабкин окающий говор, и сама она.
И Василий с удовлетворением подумал: «А все-таки хорошо я сделал, что приехал к Настасье Прохоровне».
На третий день деревенской жизни Антохин заскучал. С бабкой обо всем переговорено, пойти некуда. Деревня, как в заколдованном сне, стояла чуть ли не по самые крыши укутанная в снежные сугробы. В десять часов вечера отключали электричество, а Василий не привык в такое время укладываться спать. Побродить днем по лесу не позволяли ни декабрьские морозы, ни югославские ботинки и демисезонное пальто.
Его энергичная душа требовала действий. Захватив портфель, Антохин отправился в местный магазин, который оказался такой же, как у бабки, избой с пристроенным крылечком. Вокруг него толпились мужики и весело смеялись.
— Во, дает Пахомыч! — услышал он чей-то восхищенный возглас.
— Здорово, мужики! — поздоровался Антохин.
— Здорово, здорово, коли не шутишь, — ответил за всех сидевший на ступеньках крылечка пожилой мужчина в кургузом полушубке и старой солдатской шапке-ушанке. В руках он держал пустую бутылку из-под водки. — Это ты, что ли, Насти Антохиной внук?
— Да вроде бы я, — заулыбался Василий.
— Тогда с тебя бутылка! А то приехал и людям не показываешься. Загордился или что? Как тебя звать-то?
— Звать Василий, по батюшке Андреевич. А за бутылкой дело не станет. Я вот смотрю, магазин-то закрыт, — ответил он.
— А ты разве не знаешь, как у нас кооперация работает? Верка-то, продавщица, живет в соседней деревне Шахматово. С утра работает в тамошней кооперации, а после обеда приходит к нам. Вот сидим и ждем ее.
Мужчина взял в левую руку пустую бутылку и, поглаживая ее правой, стал приговаривать неестественным голосом:
— Эх, водка-водочка! Ты словно отдел кадров: на работу принимаешь и с работы увольняешь, ты словно загс: ты и женишь, ты и разводишь. Ты словно больница: ты и лечишь, ты и калечишь…
Вместе со всеми громко хохотал над байкой веселого мужика и Василий.
— Куда там Райкину до нашего Пахомыча? Талант, да и только, — смеялись мужики.
Вскоре пришла продавщица Верка, бойкая розовощекая молодушка.
— Ох, ироды, сидите, наверное, с самого утра, — накинулась она на мужиков. Только напрасно ждете. Под «запиши» никому ни водки, ни вина не дам. Ревизия у нас скоро ожидается.
— Ревизия, так тебе, Вера Васильевна, товар надо в порядок привести. Ящики или чего там на место поставить… Это мы можем. Глядишь, на бутылку красненького и заработаем, — заискивающе проговорил один из мужиков.
— Хитер ты, Серафим. Только с товаром я и сама управлюсь, — отрезала Верка.
— Да нам твое под «запиши» и не нужно сегодня. У Насти Антохиной внук объявился, так он нас всех обещал угостить, — ввернул Пахомыч.
— И то верно, Пахомыч! — откликнулся Василий. — Гулять буду, как фраер-муха на колесах. И вас всех угощу.
Мужики одобрительно зашумели, пропуская его к прилавку.
Он небрежно поставил портфель, щелкнул замком, неторопливо достал три сторублевые купюры и широким театральным жестом выкинул их перед Веркой.
— Значит так. Нам, — Василий покровительственно посмотрел на мужиков, — ящик коньяку.
— Чего?! — удивленно переспросила Верка.
— Ящик коньяку, говорю. Это нам. Настасье Прохоровне бутылку шампанского или вина какого-нибудь хорошего. На остальные закуски. Гулять будем!
— Вась, а Вась, — тронул его за рукав Пахомыч. Ты того… лучше водки… Коньяк-то несподручно…
— А кто нам запретит красиво жить, когда имеем на то право и свободные деньги! — ответил излюбленной фразой Антохин.
Он завелся, и остановить его было невозможно.
К дому Настасьи Прохоровны шли шумной ватагой. Впереди Василий с портфелем. Следом Пахомыч с Серафимом несли ящик коньяка, за ними мужики с шампанским и закусками.
— Вась, а ведь не управиться нам с этим ящиком. Шутка ли, на восемь мужиков двадцать бутылок коньяка! Может, я сбегаю за конюхом Николаем Гавриловичем. Он выпить не любит и на хромке играет, как артист.
— Зови. Всех зови! — великодушно согласился Василий. Гулять будем, гармонь нам не помешает…
— Ты уж извини меня, Настасья Прохоровна, что не предупредил тебя насчет гостей. Но ведь как-то надо отметить приезд, — обратился он к бабке.
— А чего предупреждать? Гость в доме — праздник, заводи, — ответила Настасья Прохоровна. — Только вот стаканов, ложек да вилок у меня на всех не хватит…
Праздник удался на славу. Мужики, разбежавшись по домам за посудой, понатащили в дом Настасьи Прохоровны кто сала, кто соленых огурцов и помидоров, кто грибов, а Серафим принес кастрюлю квашеной капусты с клюквой.
Конюх, Николай Гаврилович Мякишев, после выпитого стакана коньяка отчаянно рвал меха вятской хромки. В его больших ладонях гармонь казалась игрушечной. Склонив набок голову и нагнувшись над хромкой, он с каким-то отрешенным выражением на раскрасневшемся лице прислушивался к своей игре.
Кто-то затянул «По диким степям Забайкалья», Серафим все порывался пуститься в пляс:
— Гаврилович, уважь! Выдай нашу зуевскую кадриль, — кричал он гармонисту.
Пахомыч, быстро запьянев, рассказывал Настасье Прохоровне:
— А я что говорю ему? Не бери, Васька, коньяк. Водка-то лучше… Правда, и коньяк в башку-то шибает, да уж дух-то у него какой-то непривычный. А он уперся и — баста. Только коньяк, говорит. А ведь каждая бутылка по четырнадцати целковых… Фасон может держать твой внук. Настоящий храер, как он говорит…
На звуки гармони, веселья заходили люди. К вечеру в просторной избе Настасьи Прохоровны стало тесно.
Гуляли до тех пор, пока не отключили свет. Расходились уже по темноте. Конюх Мякишев, не выпуская из рук гармонь, завалился на лавку, да так и проспал до утра…
Василий проснулся от шума автомашины на улице.
В избе уже было прибрано. Сквозь замерзшие окна робко пробивался солнечный луч. Бабка хлопотала у печи.
— Головушка-то болит? — спросила Настасья Прохоровна. — Вставай, я тебе огуречного рассолу да редьки приготовила. С похмелья-то помогает. Да и щи сейчас сварятся. Поешь горяченького, и все пройдет.
Василий поднялся с постели, оделся, подошел к умывальнику и начал умываться. И в это время послышался скрип половиц в сенях.
— Разрешите? — в дверях стоял старший лейтенант милиции, мужчина средних лет.
— Проходи, проходи, присаживайся, Михайлович. Познакомься, Василий, это наш участковый, Петр Михайлович, наш однофамилец, тоже Антохин, — засуетилась Настасья Прохоровна.
— Я сейчас, — смывая с лица мыльную пену, откликнулся Василий. — Не родственник, случайно?
— А здесь полдеревни Антохины, так можно считать, все родственники. Я не случайно к вам, Прохоровна, заглянул, — присев на лавку, заговорил старший лейтенант. — Специально приехал, чтобы познакомиться с вашим внуком… Это, значит, ты будешь фраер? — спросил он Василия.
Тот неопределенно пожал плечами.
— А в чем дело?
— Дело в том, молодой человек, что поступил мне сигнал. Вера Васильевна Телегина, продавец местного магазина, передала, что приехал в Зуево какой-то фраер, ящик коньяка закупил и всю деревню спаивает. А это непорядок, — назидательно произнес участковый инспектор.
Василий хотел что-то возразить, но старший лейтенант тем же строгим и назидательным голосом потребовал предъявить документы.
Он взял паспорт, перелистал его страницы, внимательно читая записи, и вдруг заулыбался.
— Так ты что, Василий Андреевич, с Сахалина к нам прибыл? — с неожиданной сердечностью спросил он.
— Как есть, — не понимая перемену в настроении участкового, ответил Василий.
— Да я же в начале шестидесятых три года в погранвойсках там служил, в Южно-Сахалинске, — возвращая паспорт, продолжал улыбаться старший лейтенант. — Давай рассказывай, Антохин, как там Сахалин?
— Выходит, мы земляки. По этому поводу и пропустить по рюмке-другой не грех, — предложил Василий.
— Насчет рюмки, ты это брось… Я на службе, да и за рулем. А вот от чаю не откажусь.
Почти до обеда чаевничали Василий и участковый инспектор. Старшего лейтенанта интересовало буквально все: и как расстроился Южно-Сахалинск, и как нынешняя путина прошла, и какая погода на островах, и как действует паромная переправа Холмск — Ванино…
И, отвечая на бесконечные вопросы участкового, Василий в душе досадовал, что он так мало знает про остров.
«Сколько лет прошло, а этот настырный старший лейтенант все помнит, все его интересует. Про краеведческий музей расспрашивает так, как будто вчера в нем был. А я сколько раз мимо проходил, так ни разу и не заглянул», — подумал он.
— Долго еще будешь гостить? — поинтересовался Петр Михайлович.
— Через неделю думаю отчаливать.
— Тогда я выберу время, заскочу еще. В лес сходим. Леса у нас знатные… Участок тебе свой покажу. А то ты забился в избу Настасьи Прохоровны да коньяк глушишь. А его весь не выпьешь, хоть и ящиками будешь покупать…
— В лес бы неплохо, да только одежда у меня не для леса.
— О чем речь? Валенки, полушубок — это не проблема…
Расстались они друзьями. Петр Михайлович пообещал отвезти Василия в райцентр, когда тот будет возвращаться из отпуска.
— Колхоз мне выделил старую машину. Подшаманил ее. Бегает старушка еще за милую душу. Так что, с ветерком прокачу…
Всю последующую неделю Антохин провел в обществе участкового. Они сходили на охоту, побывали в центральной усадьбе колхоза, в селе Тальниково. Участковый с гордостью показал Василию двухэтажный красивый Дом культуры, Дом быта, улицу Молодоженов из аккуратных коттеджей, механизированные мастерские. В животноводческом городке Петр Михайлович весело шутил с доярками:
— Вот, девчата, привез вам жениха. Аж с самого Сахалина. Во всех, можно сказать, странах парень побывал, а лучше Тальниково, говорит, нигде ничего не видывал. Так что спешите завлекать.
По вечерам, рассказывая Настасье Прохоровне о проведенном дне, Василий все чаще и чаще ловил себя на мысли, что он невольно подстраивается под настроение участкового и с таким же восхищением и гордостью говорит о том, что видел, о людях, с которыми встречался.
— Нравится ежели у нас, так оставайся, Василий, — сказала как-то бабка. — Вместе будем жить. Женишься. В Тальникове-то девок много. Даст бог, я еще и правнуков понянчу…
— А что, храер, Прохоровна дело говорит, — поддержал ее засидевшийся в тот вечер Пахомыч.
…На Сахалин Василия провожали всей деревней. Каждый нес с собой какой-нибудь гостинец: кто банку меда, кто домашнее масло, кто кусок сала, кто кружок замороженного молока. Серафим принес берестяной бурак соленых рыжиков.
— Это на особицу собраны. Больше чем по трехкопеечной монете не найдешь, — проговорил он, ставя бурак на стол.
— Что вы делаете, люди добрые. Вы что думаете, у нас на Сахалине кроме рыбы ничего нет? Ничего мне не надо. Да и не довезу я. У меня кроме портфеля ничего с собой нет, — отбивался Василий от гостинцев.
— Довезешь. Обязан довезти! — прикрикнул на него Петр Михайлович. Людей обижать нельзя. Они тебе от чистого сердца, а ты действительно, как фраер какой… На корабле друзей своих угостишь. Им тоже приятно будет…
В райцентре, на автобусной остановке, участковый крепко пожал Василию руку и сказал:
— Ну давай, однофамилец, чтоб все было как надо! Мягкой посадки тебе на Сахалине. Передавай от меня привет острову.
— Спасибо, Петр Михайлович. Спасибо за все, — ответил Василий.
— А если надумаешь якорь бросать, приезжай к нам. Все-таки у тебя тут родня. А матросу везде дело по душе найдется.
…В аэропорту, в ожидании вылета, Василий Антохин не переставал думать о днях, проведенных в деревне.
«Еще совсем недавно не видел я своей бабки, — размышлял он, — не знал ни Петра Михайловича, ни Пахомыча, ни Серафима, ни Мякишева, ни других жителей деревни. А вот стали они мне близкими и родными. И эта затерянная в лесах и засыпанная снегами деревня Зуево. Чем она меня к себе манит?»
И в думах пришло к нему понимание, что это именно то, чего не хватало ему ни в длительных загранплаваниях, ни в бесцельно проводимых бесшабашных днях жизни на суше.
Уже дважды объявили о регистрации билетов на Хабаровский рейс, а Василий все сидел в кресле, и думы о новых знакомых этой северной стороны не оставляли его.