26. Пассажир литерного поезда
26//1
Один из провожающих, человек с розовым плюшевым носом и бархатными височками, произнес пророчество, страшно всех напугавшее. — Согласно неопубликованным мемуарам С. В. Токаревича, "редактор с плюшевым носом и бархатными височками... — Михаил Кольцов" [цит. в примечаниях А. И. Ильф в ИЗК, 175]. И в самом деле, замечательный журналист и редактор без труда узнается и по отмеченным здесь внешним чертам, и по беспощадной, насмешливой проницательности его "пророчеств", основанных на глубоком знании людей. Что касается наружности, то знавшие Кольцова часто описывают его — как и соавторы в этой сцене ЗТ — мягкими, ласково-уменьшительными словами: "С нежно вылепленным, насмешливым ртом и торчащим хохолком мягких каштановых волос" (Т. Тэсс). "Ростом маленький, „как перочинный ножичек", подумала я... Я подумала, что имя Миша ему очень подходит, даже если написать его с маленькой буквы: миша-медвежонок" (Н. Сац). От игрушечного мишки до плюшевого носа, очевидно, лишь один шаг. Из этих же мемуаров ясно видны такие персональные черты прославленного журналиста, знакомые всем читателям его многочисленных эссе и фельетонов, как доброжелательно-авторитарно-ироничный стиль обращения с собеседником, угадывание его жизненных обстоятельств и предсказание поведения. [Цит. по кн.: М. Кольцов, каким он был, 403-04, 315, 320.]
Эпизод с "плюшевым пророком", как и многие другие известные места среднеазиатских глав, перенесен в роман из путевых очерков Ильфа и Петрова об их командировке на Турксиб в 1930 (очерки перепечатаны в пятом томе Собр. соч. и в кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории..., где в примечаниях [452] дан и полный список всего опубликованного соавторами на эту тему в тогдашней печати). Отдельные детали турксибских глав восходят к записям И. Ильфа о поездке в Среднюю Азию в 1925 [см. ЗТ 31//3].
26//2
...Все вы по вечерам будете петь в вагоне "Стеньку Разина", будете глупо реветь "И за борт ее бросает в надлежащую волну". — Народная песня на основе стихотворения "Из-за острова на стрежень" поэта-фольклориста Д. Н. Садовникова о любви Степана Разина к пленной персидской княжне, которую, по преданию, он в ответ на насмешки товарищей бросил в Волгу [текст литературной и народной версий — в кн.: Песни и романсы русских поэтов, 826, 957].
Песня пользовалась всенародной популярностью начиная с 1890-х гг., инсценировалась, экранизировалась немым кино и долгие годы была едва ли не неизбежным номером любого коллективного времяпровождения. "Где-то в роще, под звон гитары, кто-то нежнейшим тенором запевал песню о Стеньке Разине. Она слушала песню, прикрыв глаза, видела волжские волны, поглощающие персидскую княжну..." [Гумилевский, Собачий переулок, 142]. "...[На свадьбе омещанившегося пролетария] пели всей комнатой, вразброд и старательно, про персидскую княжну и Разина, про кавалеристов Буденного, про вольную цыганскую палатку" [Фибих, Дикое мясо, 24]. Иностранный гость слушает пение "Stenka Razin" в 1929 на волжском пароходе [Farson, Seeing Red, 185]1. Под романсом "про вольную цыганскую палатку" может подразумеваться популярное "Все сметено могучим ураганом" (И там в кибитке забудем пытки..., см. ДС 34//7), или "Мой костер в тумане светит" на слова Я. Полонского (За кибиткой кочевой...), или какая-то другая из многочисленных цыганских песен. О "Марше Буденного" см. ЗТ 32//6.
Песня о Разине была широко известна в Европе: эмигрантский беллетрист свидетельствует, что в баварском Оберланде ее в немецком переводе "поют все уличные певцы, все пьяные и все горничные": Auf der Wolga breiten Fluten / Durch das enge Inseltor / Bricht auf buntbemalten Booten / Stenka Basins Schar hervor... [Белогорский, Тринадцать щепок крушенья, 160]. Ее пели в венских трактирах члены "российского землячества" — союза бывших военнопленных в России [Шверубович, О старом Художественном театре, 319]. Мелодия песни "докатилась до чужих морских и океанских берегов" и звучит без слов во многих портах мира, наигрываемая на гитаре и аккордеоне [3. Арбатов, Батько Махно, Возрождение, 29.1953:102].
Манера "отводить душу" — в общественных местах или в компании — хоровым исполнением двух-трех популярнейших народных песен (среди которых песня про Разина и княжну была номером первым) — заметная черта неофициальной массовой культуры 20-х гг., о которой см. ДС 31//14.
Слова "В надлежащую волну..." — переиначивание текста в бюрократическом стиле: в оригинале — в набежавшую волну. Ср. сходную подмену канцеляризмом в другом популярном романсе (Все учтено могучим ураганом, в ДС 34//7). Скрытая цитата из песни о Разине и княжне — в ДС 25//3.
26//3
...два брата-корреспондента — Лев Рубашкин и Ян Скамейкин. — Имя первого брата позаимствовано из "Нивы", где печаталась реклама корсетов "Лев Рубашкин, Лодзь" (сообщил О. Ронен). Журналист Семен Рубашкин фигурирует у Тэффи [Модный адвокат]. "Братья-корреспонденты" могут напоминать как о пушкинских "Братьях разбойниках" — ср. частые в те годы выражения типа "гангстеры пера" и т. п. [ДС 13//17], так и о некрасовском "Братья-писатели..." [см. ДС 13//8].
26//4
...стихотворный фельетонист, подписывавшийся псевдонимом Гаргантюа. — В описании Гаргантюа, его манеры говорить несомненны заимствования из "Каштанки" Чехова.
"Он подошел к... Хираму и стал что-то с жаром ему объяснять. Хирам принялся слушать, но скоро убедился, что ровно ничего не может разобрать... [Гаргантюа] говорил довольно громко и, казалось, даже отчетливо. Но в его речи был какой-то неуловимый дефект, превращавший слова в труху... после каждой фразы [он] требовал от собеседника подтверждения. — Ведь верно? — говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм... Все остальное сливалось в чудный убедительный рокот" [ЗТ 26]; "Гаргантюа... долго что-то объяснял, клюя невидимый корм" [ЗТ 27].
У Чехова гусь Иван Иваныч
"вытянул шею и заговорил о чем-то быстро, горячо и отчетливо, но крайне непонятно... После каждой длинной фразы он всякий раз удивленно пятился назад и делал вид, что восхищается своею речью" [гл. 3]. "Иван Иваныч... подходил к Тетке или коту, выгибал шею и начинал говорить о чем-то горячо и убедительно, но по-прежнему непонятно" [гл. 5].
В цитатах нами выделены текстуальные сходства, а также "птичье" сравнение в ЗТ (клюнуть), которым соавторы почти открыто указывают на свой источник.
Как полагают, прототипом этого персонажа послужил поэт-сатирик Эмиль Кроткий (Э. Я. Герман, 1892-1963), работавший вместе с соавторами в журнале "Чудак". Среди черновиков ЗТ есть запись: "Эмиль: Ведь верно! Ведь правильно? " [А. Вулис, Б. Галанов. Примечания, в кн.: Ильф, Петров, Собр. соч., т. 2: 543]. В свете гусиных черт Э. Кроткого появляется возможность дать предположительную атрибуцию загадочной записи Ильфа: "В нем жила душа гуся" [март 1929; ИЗК, 203] 2.
Некоторые черты манеры Гаргантюа (".. .говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим хорошим носом клюнуть некий корм...", "...долго что-то объяснял, клюя невидимый корм) можно усмотреть в одном из персонажей А. Аверченко. Сравнения с птицей здесь, однако, нет: "Он склонил набок свою подушку для булавок [т. е. голову] и сказал, пережевывая губами какое-то таинственное съестное ", и далее: ".. .сказал он, пожевывая губами невидимую пищу" [Аверченко, Ложное самолюбие].
26//5
"Эй, полна, полна коробочка". — Неточная цитата из песни на слова "Коробейников" Некрасова: Ой, полна, полна коробушка, / Есть и ситцы, и парча. / Пожалей, моя зазнобушка, / Молодецкого плеча. Включаемая в песенники с конца XIX в., песня вошла в репертуар всех слоев населения, исполнялась в быту и с эстрады и популярна до сих пор. Часто переиначивалась в политико-агитационных целях [Песни и романсы русских поэтов, 1038].
26//6
"Есть на Волге утес, диким мохом порос". — Народная песня, в основе которой — стихотворение А. А. Навроцкого "Утес Стеньки Разина". Входит в песенники с начала XX в., но пользовалась популярностью уже в 70-80-е гг. XIX в. [Песни и романсы русских поэтов, 759, 946,1051]. Не следует путать эту песню с балладой "Из-за острова на стрежень..." о романе Разина и княжны [см. выше, примечание 2].
26//7 ...[Остап] поднял курицу к себе и съел ее без хлеба и соли. — Возможная реминисценция из "Бесов", где голодный Верховенский "с чрезвычайной жадностью" съедает вареную курицу Кириллова [III. 6.2; напомнил А. Жолковский]. Другие отголоски "Бесов" см. в ДС14//9,10,12,18. Дальнейший рассказ о том, как журналисты осыпают Бендера приношениями еды, созвучен эпизоду в романе Б. Травена "Корабль смерти" (рус. пер. 1929), где героя-бродягу после долгих голодных скитаний и конфликтов с властями привечают испанские таможенники, приняв его за представителя дружественной гер-майской нации; соревнуясь в хлебосольстве, они закармливают гостя до того, что тот вынужден бежать [гл. 14].
Примечания к комментариям
1 [к 26//2]. Как и всякие "крылатые слова", элементы этой песни проникли в разговорную речь тех лет, служили материалом для шуток и каламбуров. Например, в ленинградском юмористическом журнале находим следующий "галантный" образчик шутки с дамой во время экскурсии по реке: "Мы с вами совсем как в песне „Из-за Васильевского острова на стрежень, на простор речной волны". Только я вовсе не хочу бросать вас в воду, хотя вы и выглядите совсем как царица..." и т. д. [См 28.1927]. Флирт на воде вообще редко обходился без мотивов этой песни: ср. стихи Дм. Цензора "Путешествие по Волге" в том же журнале: Сидели с Марьей Алексевной, / И вдруг, прическу теребя, / Вообразил ее царевной, / А Стенькой Разиным себя, и т. п. [См 29.1926].
2 [к 26//4]. В этих же двух главах [ЗТ 26-27] Бендер крадет курицу, замечая: "Я иду по неверному пути Паниковского", а затем оказывается, что курица принадлежала Гаргантюа. О преследователе гусей Паниковском напоминает здесь не только присвоение птицы, но — более косвенно и ассоциативно — также и то, что пострадавшим от бендеровской кражи является журналист, похожий на птицу.
Любопытно, что при описании Эмиля Кроткого мемуарист пользуется следующим "гусиным" сравнением: "...покрутил шеей — тонкой, как у гусенка, вылупившегося из яйца". Речь его характеризуется как "задыхающаяся" [А. Мариенгоф, Мой век...// А. Мариенгоф, Роман без вранья..., 339; курсив мой. — Ю. Щ.].