34. Дружба с юностью

34//1

Рассказы пассажиров о миллионерах. — Полуфольклорные истории о необыкновенных происшествиях, предваряющие действительное событие того же рода (здесь — явление в лице Бендера реального миллионера) и своей сказочностью оттеняющие его реальность, — известная повествовательная схема. Она применена, например, в "Вие" Гоголя (занимательные фольклорные рассказы о ведьмах в кухне сотника — и демонские силы, являющиеся Хоме Бруту в своей ужасающей подлинности). В ЗТ это развитие событий дано в знаменательно обращенном виде: молодые люди упиваются легендами о неожиданных богатствах, но реальный миллион, который Остап им продемонстрирует, не произведет на них никакого впечатления (еще одна из бесчисленных в ДС/ЗТ инверсий и отмен старых архетипов всех уровней).

Описание вагонной ночи Остапа, едущего в Черноморск, насыщено литературными элементами. Другой представленный здесь мотив — удивительные рассказы, случайно подслушиваемые кем-то посторонним (обычно во время ночлега): ср. "Бежин луг" Тургенева, "Принц и нищий" М. Твена [принц в лагере бродяг, гл. 17], "Ночной разговор" Бунина и др. О других ассоциациях в связи с мотивами ночи, сна и пробуждения см. ниже, примечание 5.

34//2

Рассказ о Бигусове — незаконном сыне японского принца. — Как заметил А. Д. Вентцель, стилистически этот рассказ напоминает повесть почтмейстера о капитане Копейкине в "Мертвых душах". Эхом ее является многократное повторение слов: "если хотите знать", "между нами говоря", "конечно", "что же вы думаете", "можете вообразить себе" — ср. у Гоголя "судырь ты мой", "можете представить себе", "так сказать", "понимаете" и т. п. [Вентцель, Комм, к Комм., 372].

34//3 У одной московской девицы в Варшаве умер дядя и оставил ей миллионное наследство, а она даже не знала. — Рассказ напоминает сюжет фильма "Кукла с миллионами" (1929, сценарий Ф. Оцепа и О. Леонидова):

"В Париже умерла вдова-миллионерша мадам Колли. Все свое состояние, вложенное в акции „Триполликанала", она завещала проживающей в Москве племяннице Марусе Ивановой. В завещании указывалось, что у Маруси имеется родимое пятно на плече и что ее документы зашиты в куклу. Два претендента на богатое наследство вдовы, молодые люди Пьер и Поль... отправились в Москву на поиски Маруси Ивановой. После ряда приключений авантюристам удалось встретить Марусю Иванову. Студентка вуза, она с помощью своего жениха Миши разоблачила искателей миллионов. В довершение всего выяснилось, что компания „Триполликанал“ обанкротилась и парижские миллионы лопнули, как мыльный пузырь" [Советские художественные фильмы, т. 1].

Как можно видеть, сюжет фильма включает мотив ДС (документы в кукле) и финал, напоминающий оба романа (потеря сокровища).

34//4

...Разыскиваются наследники американского солдата Гарри Ковальчука... — Ср. запись Ильфа "Наследники американского солдата" [ИЗК, 231]. Простой солдат, его украинская фамилия, его состояние, розыски в России его наследников — все вместе образует пряный космополитический аккорд, созвучный с мечтами и планами Бендера и с темой блуждания подобных ему авантюристов по лабиринтам послевоенной Европы.

34//5

Миллион! Понимаете, целый миллион... Миллион тонн чугуна. — Ср.: "Миллион тонн металла. Кузнецкстрой", очерк И. Экслера [Пж 18.1930]. Последующая история Бубешко — отголосок кампании против "правого оппортунизма", достигшей своего апогея во время и после XVI партсъезда (лето 1930). Правые во главе с Н. Бухариным, А. Рыковым и М. Томским подверглись разгрому за расхождение с курсом ЦК на форсированную индустриализацию. Пресса обвиняла их в нежелании признать ошибки, в отмалчивании, вилянии и двурушничестве, т. е. в том, чем, как видно, грешит и товарищ Бубешко. Вообще в эти годы обычны нападки на начальников, принижающих возможности своих областей, жалующихся, что "промфинплан не поднять" и т. п. В ЗТ, однако, позиция говорящих амбивалентна: должным образом осуждая Бубешко за "бесхребетное виляние", они в то же время явно считают нелепой и цифру в миллион тонн, требуемую от него плановиками.

Литературный фон этого места — мотив пробуждения, при котором последние слова сна сливаются с чьими-то словами в яви, возвращая героя к реальности. Ср.: "пора сопрягать" — "пора запрягать" [сон Пьера; Война и мир, III.3.9].

34//6

...Слова [индусского философа] сейчас же записываются на граммофонную пластинку. А так как старик любит поговорить... то пластинок скопилось восемьсот вагонов, и теперь из них уже делают пуговицы. — Восемьсот вагонов с пластинками — отголосок военных и революционных лет, когда сотнями вагонов исчислялись самые различные товары. Ср.: "100 вагонов сверлильных и фрезерных [станков]", "10 тысяч вагонов дров", "800 вагонов овса" [А. Аверченко, Один час в кафе, НС 39.1915, специальный номер "Тыл"; его же, Добрые калифорнийские нравы, НС 45.1915]. В "Хулио Хуренито" Эренбурга снабженец коммунист Раделов живет и мыслит вагонами: "Тринадцать тысяч сто два вагона!" [гл. 26]. О вагонах медикаментов и продовольствия см. ЗТ 4//21.

Фантазия Бендера на тему многоречивого философа предвосхищена (конечно, без вагонов и пластинок, а лишь в общем смысле перевода словесных масс в физические и заполнения ими пространных вместилищ) в третьей сатире А. Кантемира (первая редакция), где выведен болтун Грунний:

О если бы те слова возмогли приняти

Хоть малейшу на ся плотъ, где бы их девати?

В цехгауз бы не вместил число так несчетно

Хотя здание сие пространством приметно.

Мотив переработки человека (здесь — его речей, мыслей) в пуговицы встречается в "Пер Гюнте" Г. Ибсена, где особый персонаж с дьявольскими связями, Пуговичник, преследует заглавного героя с ложкой, чтобы переплавить его из "дефектной" пуговицы в стандартную. Вопреки протестам Пер Гюнта, заявляющего, что он — не пуговица, а неповторимая индивидуальность, Пуговичник говорит: ..Предстоит тебе быть сданным в лом, / Чтоб вместе с прочими быть перелитым [д. 5; пер. Ганзен]. Аллегорически переносимый на животных, мотив этот воспроизводится в "Зависти" Ю. Олеши ("Собираемая при убое кровь может быть перерабатываема... на выработку светлого и черного альбумина, клея, пуговиц, красок..." [из статьи Бабичева: 1.7])ив "Египетской марке"

О. Мандельштама, где герой, пораженный сценой самосуда, "вместо всяких мыслей повторял: — Пуговицы делаются из крови животных!" [гл. 4; сопоставление этих примеров см. у А. Жолковского, Попытки "Зависти"]. Превращение животных в пуговицы встречается и в виде тропа-сравнения: журналистка пишет, что в пятилетку свиньи будут "выпускаться десятками в минуту, словно пуговицы" [Т. Тэсс, Самим себя накормить, Ог 30.10.30].

Переработка (рециклизация) гуманистических ценностей, общий мотив этих трех эпизодов и бендеровской юморески об индийском философе, является важной темой в романах Ильфа и Петрова. Переработка в пуговицы — видимо, последняя степень перечеркивания и нивелирования личности: ведь пуговица в повседневной символике выступает как синоним незначительности, с коннотациями чего-то неодухотворенного, ничтожного, служебного, массового и т. п. Она выражает эту тему, например, в "Бедных людях" Достоевского, где крайнее унижение героя выражено погоней за закатившейся под стол пуговицей [письмо от 9 сентября]; в рассказе Тэффи "Пуговица", где свадебное путешествие молодых супругов по Европе проходит в поисках подходящей пуговицы для дамской перчатки; в "Клопе" Маяковского с его парадом вещей, воплощающих мещанский быт, с "голландскими самопришивающимися пуговицами" на первом месте. В известном "романе 25 писателей" "Большие пожары" крупный промышленник Струк низведен в нэповской России до обладания пуговичной фабрикой, что выглядит смешно как по сравнению с его собственными амбициями, так и с масштабом эпохи: "Тракторы — это вам не пуговицы! Пуговицы — это вам не тракторы!" [глава, написанная И. Бабелем, Ог 27.02.27]. В шутке Бендера утилизации слов философа для пуговиц предшествует, в виде противонаправленного (отказного) движения, обращение с ними как с великой ценностью (запись на пластинки).

34//7

У Петра Великого / Близких нету никого. / Только лошадь и змея, / Вот и вся его семья. — Частушка была сочинена и подарена соавторам поэтом и сценаристом М. Д. Вольпиным [сообщено М. В. Ардовым со слов В. Е. Ардова]. Она резюмирует в непочтительном ключе "трех главных персонажей „петербургского мифа“, каким он обычно предстает в поэзии начала века" [см.: Вяч. Иванов, О воздействии "эстетического эксперимента"..., 352; Осповат, Тименчик, "Печальну повесть сохранить...", 190-194], т. е. созвучна с тенденцией соавторов и Бендера острить на темы известных мифологем (Вечный Жид, Кащей и т. п.).

34//8

Перед ним сидела юность, немножко грубая, прямолинейная, какая-то обидно нехитрая. Он был другим в свои двадцать лет. Он признался себе, что в свои двадцать лет он был гораздо разностороннее и хуже... "Чему так радуется эта толстомордая юность? — подумал он с внезапным раздражением. — Честное слово, я начинаю завидовать". — Ср. сходную сцену в "Рваче" И. Эренбурга:

"После обеда к Михаилу заглянули комсомольцы... Эта косолапая честность, прямота, грубость жестов и слов, которыми прикрывался юношеский идеализм, его очаровывали и раздражали, как старика выцветшие фотографии его молодости. Он ведь еще недавно был таким же! (Он никогда не был таким же. Прошлое, впрочем, легко забывается.) Он уже им завидовал. Он уже чувствовал, что они выиграли, они, с их жизнью впроголодь, с клеенчатыми тетрадками и горластым пением. Отчаявшись, он решился на героическое нападение. Выбрав одного... Михаил прервал сообщение о сборе на заводах и неожиданно спросил:

— Простите, товарищ, я вот вам один интимный вопросец поставлю. Не хочется ли вам иногда, так сказать, разложиться?.. Ну, знаете, разное: то есть кутнуть в ресторане, что ли, или к девочкам?..

Ясные глаза выдержали наскоки глаз Михаила... они не зажмурились, не вздумали отвернуться, улизнуть под веки. Только к их доисторической, догрехопаденческой успокоенности примешалась некоторая доля удивления:

— Нет" [Одесские развлечения героя, 239-240].

Та же модель отношений между поколениями: спокойная уверенность хозяев мира, фамильярное обращение со знаменитостью, отсутствие у молодежи пиетета перед чуждой культурой и богатством, удивление и зависть человека старого закала при виде всего этого — узнается в столь далеком от ЗТ источнике, как устный рассказ Максима Горького Стефану Цвейгу о визите к нему молодых советских моряков в Сорренто:

"Эти молодые люди, для которых их „дело" было превыше всего, поначалу держались с Горьким довольно сурово... „Как ты тут живешь, — заговорили они, едва войдя в красивую удобную виллу, — словно какой-нибудь буржуй. И почему, собственно, ты не возвращаешься в Россию?"... Горький великолепно рассказывал об этой сцене, восхищаясь раскованностью и свободой нового поколения, без тени обиды на бесцеремонность этих людей. ,До чего же мы были не похожи на них, — повторял он без конца, — были забитые, были порывистые, но ни у кого не было уверенности в себе... Я и вправду до последней минуты все раздумывал, а не бросить ли мне все как есть... и уйти на пару недель в море с такими вот молодыми ребятами, на их судне. Я заново понял бы, что такое Россия"" [С. Цвейг, Вчерашний мир, 387].

Отметим в трех эпизодах пересечение деталей: непонимание молодыми буржуазной роскоши; обращение младших к старшему и знаменитости запросто на "ты" (в рассказе Цвейга и в ЗТ); размышления героя о том, что в "их" годы он был другим; соблазн обменять обеспеченную жизнь на романтический, неустроенный мир новых людей (у Цвейга и в ЗТ, где "грубиян Паровицкий", хлопнув Остапа по плечу, зовет его поступить к ним в политехникум, и т. д.).

34//9

...переключите избыток своей энергии на выполнение какого-нибудь трудового процесса. Пилите дрова, например. Теперь есть такое течение. — Возможный отголосок стихов Маяковского: Любить — / это значит: / в глубь двора // вбежать, /и до ночи грачьей, // блестя топором, / рубить дрова, // силой / своей / играючи [Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви (1928); отмечено в кн.: Яновская, 60]. Ср. у него же: "От любви надо мосты строить и детей рожать..." [Клоп, карт. 6]. Стихи Маяковского цитирует в своих воспоминаниях В. Катаев [Разбитая жизнь, 503]. Сатира соавторов касается утилитарных и антиромантических концепций любви среди молодежи 20-х гг., отразившихся в ряде литературных произведений [ср.: Гумилевский, Собачий переулок; Третьяков, Хочу ребенка, и др.]. Колка и пилка дров и вправду была заметным "течением". В огоньков-ском "Окне в мир" можно было видеть "усиленно пропагандирующего все виды спорта" Бернарда Шоу за пилкой дров [Ог 01.1929]. Там же очерк о Кисловодске, где отдыхающие санатория соревнуются за право колоть дрова: "Получившие разрешение... были счастливы: встали в очередь, строго следили, чтобы предыдущий не крал лишних минут удовольствия" [Грамен, В Кисловодске зимою, Ог 05.12.29].

34//10

Что ж вы, черти, приуныли? — Из песни о Стеньке Разине ("Из-за острова на стрежень", см. ЗТ 26//2): Что ж вы, черти, приуныли, / Эй ты, Филька, черт, пляши! / Грянем, братцы, удалую / На помин ее души... Есть определенное созвучие между песней и данной сценой романа: в обоих случаях герой совершает широкий жест, будучи раззадорен своими спутниками, однако тех его поступок не удовлетворяет, а приводит в уныние.

34//11

— Удивительная вещь, замечательная вещь, — заметил Остап, — еще сегодня утром мы не были даже знакомы... — Литературная модель этих слов Остапа видоизменена, но все же узнаваема. В XIX в. пользовалось известностью стихотворение Ф. Глинки: Странная вещь! / Непонятная вещь! / Отчего человек так мятежен? и т. д. На слова "Странная вещь, непонятная вещь", повторяемые много раз в виде рефрена, живо реагировал Пушкин в письме к Плетневу от 7 января 1831. Фраза Глинки запала в фольклорную память: в гимназиях начала XX века бытовала песенка: Странная вещь, / Непонятная вещь, / Отчего человек так потеет..., устроенная на манер "У попа была собака" [см.: Ю. Тынянов, О пародии // Ю. Тынянов, Поэтика. История литературы. Кино, 296-299]. Вероятно, между стихами Ф. Глинки и этими новейшими песенками были промежуточные звенья, которые в конце концов и легли в основу бендеровского балагурства.

34//12

"Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке... Сергей поп, Сергей поп!" — Старинная песня "Вдоль да по речке..." использовалась как строевая песня в царской армии [см.: Краснов, "Павлоны", 44; Козаков, Крушение империи, т. 2: 20,48]. Несколько строк из "канонического" ее текста по книге Чернова [Народные русские песни и романсы, т. 1: 26]: Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке / Серый селезень плывет... / Вдоль да по бережку, вдоль да по крутому / Добрый молодец идет... / Чешет он кудри, чешет он русы / Частым гребнем-гребешком... / Сам с кудрями, сам со русыми / Разговаривает...

Песня послужила основой целого гнезда переделок, как серьезных, так и глумливых, в которых сохранялся зачин Вдоль да по речке... и характерная повторяющаяся концовка "Разговариваю(е)т". Остап заискивает перед студенческой компанией, предлагая исполнить антирелигиозную переделку, известную как "Сергей поп". В ней описывалось озорство голых "комсомольцев Коминтерна" в церкви:

Вдоль да по бережку,

Бережку крутому

Ходит Сергей-поп презлой...

А во храме божьем

В виде непригожем

Комсомольцы всей толпой...

Сергей-поп в обиде:

В этаком-то виде

Только божий храм срамить!..

Ну, а комсомольцы,

Все сцепившись в кольца,

Хоровод давай водить...

Господи-Исусе,

То не в нашем вкусе,

Убирайтесь-ка вы прочь!..

К черту, пресвятые,

Все мы молодые,

Рождество ведь наша ночь!

[цит. по кн.: Комсомольский песенник, Коробейник]. Каждый куплет сопровождался монотонно скандировавшимся припевом:

Сергей поп, Сергей поп,

Сергей валяный сапог,

Пономарь Сергеевич

И дьячок Сергеевич,

Вся деревня Сергеевна,

Разговаривают...¹

[текст припева даем по пьесе Б. Ромашова: Конец Криворыльска, д. 2, где его поют марширующие по улице комсомольцы; действие пьесы — в 1926; слегка отличающийся вариант припева в кн.: Комсомольский песенник, Коробейник].

34//13

В дверях показался проводник, прижимая подбородком стопку одеял и простынь. — Аналогичный финал, типично "поездной" (проводник приступает к своим вечерним, завершающим день обязанностям) имеет рассказ Чехова "Красавицы": "Знакомый кондуктор вошел в вагон и стал зажигать свечи".

Примечание к комментариям

¹ [к 34//12]. Эта форма припева имела, в свою очередь, ряд вариаций, как, например, "Флотская": По волнам могучим, / По волнам холодным / Крейсер "Коминтерн" плывет. / Капитан — комсомолец, / Кочегар — комсомолец, / Все матросы — комсомольцы / Разговаривают... [Комсомольский песенник, 98].

К тому же жанру, среднему между песней и ритуально-маршевыми выкликаниями, принадлежит песенка: Кто на смену коммунистам? Комсомольцы, друзья, комсомольцы (ответ здесь и далее повторяется дважды); Кто на смену комсомольцам? Пионеры, друзья, пионеры; Кто на смену пионерам? Октябрята, друзья, октябрята; Кто на смену октябрятам? Это ясли, друзья, это ясли. Затем следовало: Кто же ясли пополняет? Комсомолки, друзья, комсомолки (ответ здесь и далее по два раза); Кто им в этом помогает? Комсомольцы, друзья, комсомольцы ; Кто на смену комсомольцам?... и т. д. ad infinitum, по образцу "У попа была собака". (Слышано от знакомого профессора, свидетеля 20-х гг.)