В. А. Жуковский (1783–1852)

В. А. Жуковский (1783–1852)

11. Вечер

Элегия

Ручей, виющийся по светлому песку,

Как тихая твоя гармония приятна!

С каким сверканием катишься ты в реку!

       Приди, о Муза благодатна,

В венке из юных роз с цевницею златой;

Склонись задумчиво на пенистые воды

И, звуки оживив, туманный вечер пой

       На лоне дремлющей природы.

Как солнца за горой пленителен закат —

Когда поля в тени, а рощи отдале?нны

И в зеркале воды колеблющийся град

       Багряным блеском озаре?нны;

Когда с холмов златых стада бегут к реке

И рева гул гремит звучнее над водами;

И, сети склав, рыбак на легком челноке

       Плывет у брега меж кустами;

Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам,

И веслами струи согласно рассекают;

И, плуги обратив, по глыбистым браздам

       С полей оратаи съезжают…

Уж вечер… облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает;

Последняя в реке блестящая струя

       С потухшим небом угасает.

Всё тихо: рощи спят; в окрестности покой;

Простершись на траве под ивой наклоне?нной,

Внимаю, как журчит, сливаяся с рекой,

       Поток, кустами осене?нной.

Как слит с прохладою растений фимиам!

Как сладко в тишине у брега струй плесканье!

Как тихо веянье зефира по водам

       И гибкой ивы трепетанье!

Чуть слышно над ручьем колышется тростник;

Глас петела вдали уснувши будит се?лы;

В траве коростеля я слышу дикий крик,

       В лесу стенанье филоме?лы…

Но что?.. Какой вдали мелькнул

                                          волшебный луч?

Восточных облаков хребты воспламенились;

Осыпан искрами во тьме журчащий ключ;

       В реке дубравы отразились.

Луны ущербный лик встает из-за холмов…

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

       Как бледно брег ты озлатило!

Сижу задумавшись; в душе моей мечты;

К протекшим временам лечу воспоминаньем…

О дней моих весна, как быстро скрылась ты,

       С твоим блаженством и страданьем!

Где вы, мои друзья, вы, спутники мои?

Ужели никогда не зреть соединенья?

Ужель иссякнули всех радостей струи?

       О вы, погибши наслажденья!

О братья, о друзья! где наш священный круг?

Где песни пламенны и музам и свободе?

Где Вакховы пиры при шуме зимних вьюг?

       Где клятвы, данные природе,

Хранить с огнем души нетленность братских уз?

И где же вы, друзья?.. Иль всяк своей тропою,

Лишенный спутников, влача сомнений груз,

       Разочарованный душою,

Тащиться осужден до бездны гробовой?..

Один — минутный цвет — почил, и непробудно,

И гроб безвременный любовь кропит слезой.

       Другой… о небо правосудно!..

А мы… ужель дерзнем друг другу чужды быть?

Ужель красавиц взор, иль почестей исканье,

Иль суетная честь приятным в свете слыть

       Загладят в сердце вспоминанье

О радостях души, о счастье юных дней,

И дружбе, и любви, и музам посвяще?нных?

Нет, нет! пусть всяк идет вослед судьбе своей,

       Но в сердце любит незабвенных…

Мне рок судил брести неведомой стезёй,

Быть другом мирных сел, любить красы

                                                 природы,

Дышать над сумраком дубравной тишиной

       И, взор склонив на пенны воды,

Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

О песни, чистый плод невинности сердечной!

Блажен, кому дано цевницей оживлять

       Часы сей жизни скоротечной!

Кто, в тихий утра час, когда туманный дым

Ложится по полям и хо?лмы облачает

И солнце, восходя, по рощам голубым

       Спокойно блеск свой разливает,

Спешит, восторженный, оставя сельский кров,

В дубраве упредить пернатых пробужденье

И, лиру соглася с свирелью пастухов,

       Поет светила возрожденье!

Так, петь есть мой удел… но долго ль?..

                                                 Как узнать?..

Ах! скоро, может быть, с Минваною унылой

Придет сюда Альпин в час вечера мечтать

       Над тихой юноши могилой!

1806

12. Моя богиня

(Отрывок)

Какую бессмертную

Венчать предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа надзвездного?

Не спорю с питомцами

Разборчивой мудрости,

Учеными, строгими;

Но свежей гирляндою

Венчаю веселую,

Крылатую, милую,

Всегда разновидную,

Всегда животворную,

Любимицу Зевсову,

Богиню Фантазию.

1809

13. Певец во стане русских воинов

(Отрывок)

Тот наш, кто первый в бой летит

       На гибель супостата.

Кто слабость падшего щадит

       И грозно мстит за брата;

Он взором жизнь дает полкам;

       Он махом мощной длани

Их мчит во сретенье врагам,

       В средину шумной брани;

Ему веселье битвы глас,

       Спокоен под громами:

Он свой последний видит час

       Бесстрашными очами.

Хвала тебе, наш бодрый вождь,

       Герой под сединами!

Как юный ратник, вихрь, и дождь,

       И труд он делит с нами.

О, сколь с израненным челом

       Пред строем он прекрасен!

И сколь он хладен пред врагом

       И сколь врагу ужасен!

О, диво! се орел пронзил

       Над ним небес равнины…

Могущий вождь главу склонил;

       Ура! кричат дружины.

Лети ко прадедам, орел,

       Пророком славной мести!

Мы тверды: вождь наш перешел

       Путь гибели и чести;

С ним опыт, сын труда и лет;

       Он бодр и с сединою;

Ему знаком победы след…

       Доверенность к герою!

Нет, други, нет! не предана

       Москва на расхищенье;

Там стены!.. в россах вся она;

       Мы здесь — и бог наш мщенье.

1812

14. Светлана

(Отрывок)

Раз в крещенский вечерок

       Девушки гадали:

За ворота башмачок,

       Сняв с ноги, бросали;

Снег пололи; под окном

       Слушали; кормили

Счетным курицу зерном;

       Ярый воск топили;

В чашу с чистою водой

Клали перстень золотой,

       Серьги изумрудны;

Расстилали белый плат

И над чашей пели в лад

       Песенки подблюдны

Тускло светится луна

       В сумраке тумана —

Молчалива и грустна

       Милая Светлана.

«Что, подруженька, с тобой?

       Вымолви словечко;

Слушай песни круговой;

       Вынь себе колечко.

Пой, красавица: «Кузнец,

Скуй мне злат и нов венец,

       Скуй кольцо златое;

Мне венчаться тем венцом,

Обручаться тем кольцом

       При святом налое».

«Как могу, подружки, петь?

       Милый друг далёко;

Мне судьбина умереть

       В грусти одинокой.

Год промчался — вести нет;

       Он ко мне не пишет;

Ах! а им лишь красен свет,

       Им лишь сердце дышит…

Иль не вспомнишь обо мне?

Где, в какой ты стороне?

       Где твоя обитель?

Я молюсь и слезы лью!

Утоли печаль мою,

       Ангел-утешитель».

Вот в светлице стол накрыт

       Белой пеленою;

И на том столе стоит

       Зеркало с свечою;

Два прибора на столе.

       «Загадай, Светлана;

В чистом зеркала стекле

       В полночь без обмана

Ты узнаешь жребий свой:

Стукнет в двери милый твой

       Легкою рукою;

Упадет с дверей запор;

Сядет он за свой прибор

       Ужинать с тобою».

1808–1812

15. Эолова арфа

(Отрывок)

            Владыка Морвены,

Жил в дедовском замке могучий Ордал;

            Над озером стены

Зубчатые замок с холма возвышал;

            Прибрежны дубравы

            Склонялись к вода?м,

            И стлался кудрявый

Кустарник по злачным окрестным холмам.

            Спокойствие сеней

Дубравных там часто лай псов нарушал;

            Рогатых еленей,

И вепрей, и ланей могучий Ордал

            С отважными псами

            Гонял по холмам;

            И долы с холмами,

Шумя, отвечали зовущим рогам.

            В жилище Ордала

Веселость из ближних и дальних краёв

            Гостей собирала;

И убраны были чертоги пиров

            Еленей рогами;

            И в память отцам

            Висели рядами

Их шлемы, кольчуги, щиты по стенам.

            И в дружных беседах

Любил за бокалом рассказы Ордал

            О древних победах

И взоры на брони отцов устремлял:

            Чеканны их латы

            В глубоких рубцах;

            Мечи их зубчаты;

Щиты их и шлемы избиты в боях.

            Младая Минвана

Красой озаряла родительский дом;

            Как зыби тумана,

Зарею златимы над свежим холмом,

            Так кудри густые

            С главы молодой

            На перси младые,

Вияся, бежали струей золотой.

            Приятней денницы

Задумчивый пламень во взорах сиял:

            Сквозь темны ресницы

Он сладкое в душу смятенье вливал;

            Потока журчанье —

            Приятность речей;

            Как роза дыханье;

Душа же прекрасней и прелестей в ней.

1814

16. Песня

К востоку, всё к востоку

Стремление земли —

К востоку, всё к востоку

Летит моя душа;

Далеко на востоке,

За синевой лесов,

За синими горами

Прекрасная живет.

И мне в разлуке с нею

Всё мнится, что она —

Прекрасное преданье

Чудесной старины,

Что мне она явилась

Когда-то в древни дни,

Что мне об ней остался

Один блаженный сон.

1815

17. Мщение

Изменой слуга паладина убил:

Убийце завиден сан рыцаря был.

Свершилось убийство ночною порой —

И труп поглощен был глубокой рекой.

И шпоры и латы убийца надел

И в них на коня паладинова сел.

И мост на коне проскакать он спешит,

Но конь поднялся на дыбы и храпит.

Он шпоры вонзает в крутые бока —

Конь бешеный сбросил в реку седока.

Он выплыть из всех напрягается сил.

Но панцырь тяжелый его утопил.

1816

18. Жалоба пастуха

На ту знакомую гору

Сто раз я в день прихожу;

Стою, склоняся на посох,

И в дол с вершины гляжу.

Вздохнув, медлительным шагом

Иду вослед я овцам

И часто, часто в долину

Схожу, не чувствуя сам.

Весь луг по-прежнему полон

Младой цветов красоты;

Я рву их — сам же не знаю,

Кому отдать мне цветы.

Здесь часто в дождик и в гро?зу

Стою, к земле пригвождён:

Всё жду, чтоб дверь отворилась…

Но то обманчивый сон.

Над милой хижинкой светит,

Видаю, радуга мне…

К чему? Она удалилась!

Она в чужой стороне!

Она всё дале! всё дале!

И скоро слух замолчит!

Бегите ж, овцы, бегите!

Здесь горе душу томит!

1817

19. Двенадцать спящих дев

Старинная повесть в двух балладах

Вступление

Опять ты здесь, мой благодатный Гений,

Воздушная подруга юных дней;

Опять с толпой знакомых привидений

Теснишься ты, Мечта, к душе моей…

Приди ж, о друг! дай прежних

                                    вдохновений,

Минувшею мне жизнию повей,

Побудь со мной, продли очарованья,

Дай сладкого вкусить воспоминанья.

Ты образы веселых лет примчала —

И много милых теней восстает;

И то, чем жизнь столь некогда пленяла,

Что рок, отняв, назад не отдает,

То всё опять душа моя узнала;

Проснулась Скорбь, и Жалоба зовет

Сопутников, с пути сошедших прежде

И здесь вотще поверивших надежде.

К ним не дойдут последней песни звуки;

Рассеян круг, где первую я пел;

Не встретят их простертые к ним руки;

Прекрасный сон их жизни улетел.

Других умчал могущий дух разлуки;

Счастливый край, их знавший, опустел;

Разбросаны по всем дорогам мира —

Не им поет задумчивая лира.

И снова в томном сердце воскресает

Стремленье в оный таинственный свет;

Давнишний глас на лире оживает,

Чуть слышимый, как Гения поле?т;

И душу хладную разогревает

Опять тоска по благам прежних лет:

Всё близкое мне зрится отдале?нным,

Отжившее, как прежде, оживле?нным.

1810–1817

20. Узник

(Отрывок)

«За днями дни идут, идут…

       Напрасно;

Они свободы не ведут

       Прекрасной;

Об ней тоскую и молюсь,

Ее зову, не дозовусь.

Смотрю в высокое окно

       Темницы:

Всё небо светом зажжено

       Денницы;

На свежих крыльях ветерка

Летают вольны облака.

Итак, все блага заменить

       Могилой;

И бросить свет, когда в нем жить

       Так мило;

Ах! дайте в свете подышать;

Еще мне рано умирать.

Лишь миг весенним бытиём

       Жила я;

Лишь миг на празднике земном

       Была я;

Душа готовилась любить…

И всё покинуть, всё забыты!».

1819

21. Песня

Отымает наши радости

Без замены хладный свет;

Вдохновенье пылкой младости

Гаснет с чувством жертвой лет;

Не одно ланит пылание

Тратим с юностью живой —

Видим сердца увядание

Прежде юности самой.

Наше счастие разбитое

Видим мы игрушкой волн,

И в далекий мрак сердитое

Море мчит наш бедный чёлн;

Стрелки нет путеводительной,

Иль вотще ее магнит

В бурю к пристани спасительной

Челн беспарусный манит.

Хлад, как будто ускоре?нная

Смерть, заходит в душу к нам;

К наслажденью охлажде?нная,

Охладев к самим бедам,

Без стремленья, без желания

В нас душа заглушена

И навек очарования

Слез отрадных лишена.

На минуту ли улыбкою

Мертвый лик наш оживет,

Или прежнее ошибкою

В сердце сонное зайдет —

То обман; то плющ, играющий

По развалинам седым;

Сверху лист благоухающий —

Прах и тление под ним.

Оживите сердце вялое;

Дайте быть по старине;

Иль оплакивать бывалое

Слез бывалых дайте мне.

Сладко, сладко появление

Ручейка в пустой глуши;

Так и слезы — освежение

Запустевшия души.

<1820>

22. Воспоминание

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

       Не говори с тоской: их нет:

       Но с благодарностию: были.

1821

23. Орлеанская дева

(Отрывок)

Р а й м о н д

…Молчи, идет Бертранд; он возвратился

Из города. Но что несет он?

Б е р т р а н д

                                   Вы

Дивитесь, что с таким добром я к вам

Являюсь?

Т и б о

       Подлинно; откуда взял

Ты этот шлем? На что знак бед и смерти

Принес ты к нам в жилище тишины?

(Иоанна … подходит ближе)

Б е р т р а н д

И сам едва могу я объяснить,

Как мне достался он. Я покупал

Железные изделья в Вокулере;

На площади толпилась тьма народа

Вкруг беглецов, лишь только прибежавших

С недоброю из Орлеана вестью;

Весь город был в волненьи; сквозь толпу

С усилием я продирался… вдруг

Цыганка смуглая со мной столкнулась;

В руках у ней был этот шлем; она,

Пронзительно в глаза мне посмотрев,

Сказала: ты, я знаю, ищешь шлема;

Вот шлем, не дорог он, возьми. — На что? —

Я отвечал ей, — к латникам пойди;

Я земледелец, мне нет ну?жды в шлеме. —

Но я никак не мог отговориться;

— Возьми, возьми! — она одно твердила, —

Теперь для головы стальная кровля

Приютнее всех каменных палат. —

И так из улицы одной в другую

Она за мной гналася с этим шлемом.

Я посмотрел: он был красив и светел;

Был рыцарской достоин головы;

Я взял его, чтоб ближе разглядеть;

Но между тем, как я стоял в сомненьи,

Она из глаз моих, как сон, пропала;

Ее толпой народа унесло…

И этот шлем в моих руках остался.

И о а н н а (ухватясь за него поспешно)

Отдай мне шлем.

Б е р т р а н д

                     На что? Такой наряд

Не девичьей назначен голове.

И о а н н а (вырывает шлем)

Отдай, он мой и мне принадлежит…

1821

24. Замок Смальгольм, или Иванов вечер

До рассвета поднявшись, коня оседлал

       Знаменитый Смальгольмский барон;

И без отдыха гнал, меж утесов и скал,

       Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил

       На военное дело барон;

Не в кровавом бою переведаться мнил

       За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;

       Наточил он свой меч боевой;

И покрыт он щитом; и топор за седлом

       Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,

       Отуманен и бледен лицом;

Через силу и конь, опенен, запылён,

       Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,

       Где потоками кровь их лилась,

Где на Эверса грозно Боклю напирал,

       Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нём,

       Был изрублен и панцырь и щит,

Был недавнею кровью топор за седлом,

       Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,

       Притаяся в кустах, он стоял;

И три раза он свистнул — и паж молодой

       На условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,

       И присядь на колена мои;

Ты младенец, но ты откровенен душой,

       И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;

       Мне теперь ты всю правду скажи:

Что заметил? Что было с твоей госпожой?

       И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скала?м,

       Где маяк, приходила тайком

(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам

       Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,

       И без умолку филин кричал;

И она в непогоду ночную пошла

       На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;

       И сидела одна — я узрел;

Не стоял часовой на пустой высоте;

       Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь — я за ней по следам

       На вершину опять побежал —

О творец, у огня одинокого там

       Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнём,

       И беседовал долго он с ней;

Но под шумным дождем, но при ветре ночном,

       Я расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,

       И порывистый ветер молчал;

И к мая?ку она на свиданье пошла;

       У мая?ка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,

       Перед светлым Ивановым днём,

Приходи ты; мой муж не опасен для нас;

       Он теперь на свиданьи ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь;

       Он в сраженьи забыл про меня —

И тайком отопру я для милого дверь

       Накануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,

       Я не смею прийти (был ответ);

Пред Ивановым днем одиноким путем

       Я пойду… мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночь

       Пред великим Ивановым днем

И тиха и темна, и свиданьям она

       Благосклонна в молчаньи своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,

       Я крыльцо пересыплю травой,

И в приюте моем, пред Ивановым днем,

       Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит

       И трава не слышна под ногой, —

Но священник есть там; он не спит по ночам,

       Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе

       Панихиду он позван служить:

Кто-то был умерщвлен; по душе его он

       Будет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,

       Он ужасен стоял при огне.

«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:

       То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:

       Я приду под защитою мглы».

Он сказал… и она… я смотрю… уж одна

       У мая?ка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражён, раздражён,

       И кипел, и горел, и сверкал.

«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?

       Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:

       Был шелом с соколиным пером,

И палаш боевой на цепи золотой,

       Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;

       Сей полуночный, мрачный пришлец

Был не властен прийти: он убит на пути;

       Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне

       И увидел, услышал я сам,

Как его обняла, как его назвала:

       То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражён,

       И хладел, и бледнел, и дрожал.

«Нет! в могиле покой: он лежит под землёй,

       Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,

       Где подъемлется мрачный Эльдон,

Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам

       Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд;

       Оглушен был ты бурей ночной;

Уж три ночи, три дня, как поминки творят

       Чернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,

       Он взошел по крутым ступеня?м

На площадку, и видит: с печалью в лице

       Одиноко-унылая там

Молодая жена — и тиха и бледна,

       И в мечтании грустном глядит

На поля, небеса, на Мертонски леса,

       На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена». —

       «В добрый час, благородный барон.

Что расскажешь ты мне? Решена ли война?

       Поразил ли Боклю иль сражён?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит

       С Анкрамморских кровавых полей;

И Боклю наблюдать мне маяк мой велит

       И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом,

       И ни слова… ни слова и он;

И пошла в свой покой с наклоненной главой,

       И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.

       Он вздыхал, он с собой говорил:

«Не пробудится он; не подымется он;

       Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час

       Меж рассветом и утренней тьмой;

И глубоким он сном пред Ивановым днем

       Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…

       И бродящим, открытым очам,

При лампадном огне, в шишаке и броне

       Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися», — она говорит.

       «Я к свиданью тобой приглашён;

Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,

       Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом

       На дороге изменой убит;

Уж три ночи, три дня, как монахи меня

       Поминают — и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!

       И ужасный теперь ему сон!

И надолго во мгле на пустынной скале,

       Где маяк, я бродить осуждён;

Где видалися мы под защитою тьмы,

       Там скитаюсь теперь мертвецом;

И сюда с высоты не сошел бы… но ты

       Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,

       Вопросила: «Но что же с тобой?

Дай один мне ответ — ты спасен ли, иль нет?..»

       Он печально потряс головой.

«Выкупа?ется кровью пролитая кровь, —

       То убийце скажи моему.

Беззаконную небо карает любовь, —

       Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;

       Ей десницею руку пожал —

И десница как острое пламя была,

       И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе вожжена:

       Отразилися пальцы на нем;

На руке ж — но таинственно руку она

       Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских

                                                 стенах:

       И грустна и на свет не глядит;

Есть в Мельрозской обители мрачный монах:

       И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?

       Та монахиня — кто же она?

То убийца, суровый Смальгольмский барон;

       То его молодая жена.

1822

25. Шильонский узник

Повесть

(Отрывок)

I

Взгляните на меня: я сед;

Но не от хилости и лет;

Не страх незапный в ночь одну

До срока дал мне седину.

Я сгорблен, лоб наморщен мой;

Но не труды, не хлад, не зной —

Тюрьма разрушила меня.

Лишенный сладостного дня,

Дыша без воздуха, в цепях,

Я медленно дряхлел и чах,

И жизнь казалась без конца.

Удел несчастного отца:

За веру смерть и, стыд цепей —

Уделом стал и сыновей.

Нас было шесть — пяти уж нет.

Отец, страдалец с юных лет,

Погибший старцем на костре,

Два брата, падшие во пре,

Отдав на жертву честь и кровь,

Спасли души своей любовь.

Три заживо схоронены

На дне тюремной глубины —

И двух сожрала глубина;

Лишь я, развалина одна,

Себе на горе уцелел,

Чтоб их оплакивать удел.

II

На лоне вод стоит Шильон;

Там в подземелье семь колонн

Покрыты влажным мохом лет.

На них печальный брезжит свет,

Луч, ненароком с вышины

Упавший в трещину стены

И заронившийся во мглу.

И на сыром тюрьмы полу

Он светит тускло-одинок,

Как над болотом огонёк,

Во мраке веющий ночном.

Колонна каждая с кольцом;

И цепи в кольцах тех висят;

И тех цепей железо — яд;

Мне в члены вгрызлося оно;

Не будет ввек истреблено

Клеймо, надавленное им.

И день тяжел глазам моим,

Отвыкнувшим с толь давних лет.

Глядеть на радующий свет;

И к воле я душой остыл

С тех пор, как брат последний был

Убит неволей предо мной,

И рядом с мертвым я, живой,

Терзался на полу тюрьмы.

1822

26. Ночной смотр

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает барабанщик;

И ходит он взад и вперед,

И бьет он проворно тревогу.

И в темных гробах барабан

Могучую будит пехоту:

Встают молодцы егеря,

Встают старики гренадеры,

Встают из-под русских снегов,

С роскошных полей италийских,

Встают с африканских степей,

С горючих песков Палестины.

В двенадцать часов по ночам

Выходит трубач из могилы;

И скачет он взад и вперед,

И громко трубит он тревогу.

И в темных могилах труба

Могучую конницу будит:

Седые гусары встают,

Встают усачи кирасиры;

И с севера, с юга летят,

С востока и с запада мчатся

На легких воздушных конях

Один за другим эскадроны.

В двенадцать часов по ночам

Из гроба встает полководец;

На нем сверх мундира сюртук;

Он с маленькой шляпой и шпагой;

На старом коне боевом

Он медленно едет по фрунту;

И маршалы едут за ним,

И едут за ним адъютанты;

И армия честь отдает.

Становится он перед нею;

И с музыкой мимо его

Проходят полки за полками.

И всех генералов своих

Потом он в кружок собирает,

И ближнему на ухо сам

Он шепчет пароль свой и лозунг;

И армии всей отдают

Они тот пароль и тот лозунг:

И Франция — тот их пароль,

Тот лозунг — Святая Елена.

Так к старым солдатам своим

На смотр генеральный из гроба

В двенадцать часов по ночам

Встает император усопший.

1836

27. <А. С. Пушкин>

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза.

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, — в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою

                                                          мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось:

                                                            что видишь?

1837

28. Рустем и Зораб

Персидская повесть, заимствованная из царственной книги Ирана (Шах-Наме)

(Отрывок)

Из книги царственной Ирана

Я повесть выпишу для вас

О подвигах Рустема и Зораба.

Заря едва на небе занялася,

Когда Рустем, Ирана богатырь,

Проснулся. Встав с постели, он сказал:

— Мы на царя Афразиаба

Опять идем войною;

Мои сабульские дружины

Готовы; завтра поведу

Их в Истахар, где силы все Ирана

Шах Кейкавус для грозного набега

Соединил. Но чем же я сегодня

Себя займу? Моя рука, мой меч,

Могучий конь мой Гром

Без дела; мне ж безделье нестерпимо. —

И на охоту собрался

Рустем; себя стянул широким кушаком,

Колчан с стрелами калены?ми

Закинул за спину, взял лук огромный,

Кинжал засунул за кушак

И Грома, сильного коня,

Из стойла вывел. Конь, наскучив

Покоем, бешено от радости заржал;

Рустем сел на коня и, не простившись дома

Ни с кем, ни с матерью, ни с братом,

Поехал в путь, оборотив

Глаза, как лев, почуявший добычу,

В ту сторону, где за горами

Лежал Туран…

1847