Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) (14 (26) октября 1880 – 8 января 1934)
Андрей Белый
(Борис Николаевич Бугаев)
(14 (26) октября 1880 – 8 января 1934)
В 30-х годах редакции газет и журналов часто обращались к известным писателям с просьбой рассказать о том, как они пишут, дабы передать их творческий опыт начинающим писателям. Андрей Белый тоже откликнулся на эту просьбу и написал статью «Как мы пишем», которая никак не укладывалась в какие-то примеры для подражания. В этой статье Андрей Белый предстал неподражаемым, мощным, оригинальным и неповторимым художником: «На основании 30-летней писательской практики, на основании не менее 30 написанных книг, и стихотворных, и романных, и мемуарных, и критических, и исследовательских, я утверждаю: шесть или семь книг, в которых я сознательно выступаю как художник слова, а не как публицист, написаны так; другие – совсем иначе: к этим 6–7 книгам я отношу: «Драматическую симфонию», «Серебряный голубь», «Петербург», «Крещеный китаец», «Москва», «Котик Летаев», и совсем иначе писаны другие мои книги, в которых я вижу себя критиком, мемуаристом, очеркистом, теоретиком, исследователем. Книги, подобные «Кубку метелей», «Запискам чудака», я считаю скорей лабораторными экспериментами, неудачи с которыми ложились в основу будущих достижений. Публицистику я «строчил» (более живо, менее живо), т. е. писал в обычном смысле слова, а произведения художественные в процессе эмбрионального вынашивания, собирания материала, синтезирования его в звуке, выветления из него образа, из образа сюжета, – произведения подобного рода писались мной, каждое, в веренице лет. Так что я могу говорить о писании в широком смысле: это – года; и о писании в узком смысле, которое опять-таки начиналось до писания за письменным столом скорее в брожении, в бегании, в лазании по горам, в искании ландшафтов, вызывающих чисто музыкальный звук темы, приводящий мою мысль и даже мускулы в движение, так что темп мысли удесятерялся, а организм начинал вытаптывать какие-то ритмы, к которым присоединялось бормотание в отыскивании нужной мне связи слов; в этом периоде и проза и стихи одинаково выпевались мною, и лишь в позднейших стадиях вторые метризировались как размеры, а первая осаждалась скорее как своего рода свободный напевный лад или речитатив; поэтому: свою художественную прозу я не мыслю без произносимого голоса и всячески стараюсь расстановкой и всеми бренными способами печатного искусства вложить интонацию некоего сказителя, рассказывающего читателям текст. В чтении глазами, которое я считаю варварством, ибо художественное чтение есть внутреннее произношение и прежде всего интонация, в чтении глазами я – бессмысленен; но и читатель, летящий глазом по строке, не по дороге мне» (Белый А. Проблемы творчества. М., 1988. С. 13).
Необозримо талатлив был Борис Бугаев, он мог бы стать учёным, мог бы стать композитором, философом, скульптором (увлекался резной скульптурой), педагогом, но однажды в полушутку он написал для чтения друзьям первое своё сочинение, оно попало к Валерию Брюсову, который, обнаружив талант, тут же его напечатал.
Родился в дворянской семье с высокими философскими и гуманитарными традициями. Отец, Николай Васильевич Бугаев (1837–1903), учёный-математик, профессор математики Московского университета, пять лет, с 1886 по 1891 год, занимал должность декана физико-математического факультета, но не чуждался изучения и современных философских проблем, собрал большую библиотеку на русском и иностранных языках – больше книг было по естественным наукам и философии, меньше художественной литературы. Мать, Александра Дмитриевна Егорова (1858–1922), молодая московская красавица из обедневшей купеческой среды, превосходно играла на рояле, пела, интересовалась гуманитарными науками, литературой, музыкой, собирала вечера. Были и молодые поклонники, но были и нервные срывы, несдержанность, опасения, что Боря будет вторым математиком. И эти два потока, математика, естественные науки, философия и музыка и литература, противоборствуя между собой, объединялись в душе Бориса Бугаева. Отец мечтал воспитать его серьёзным человеком, учёным, мать надеялась увлечь его музыкой, литературой, живописью. Борис Бугаев легко воспринимал и занятия наукой, и музицирование. Стоит посмотреть его дневниковые записи, чтобы убедиться, что они были переполнены музыкой, он любит Шуберта, Шумана, Бетховена, Мендельсона, его «художественно-философские и эстетические откровения как бы залиты» ему «волной музыки и озарены зорями природы»: «Моя старинная любовь к музыке получила теперь своё философское оправдание. Музыка как бы вторично открывается мне, и я весь отдаюсь ей». Он начинает, оставаясь в одиночестве, импровизировать на рояле, но не записывает свои композиции и быстро забывает их. В 1898 году он увлекается Григом, сначала купил первую тетрадь, музыка понравилась, вскоре, за два года, у него был уже весь Григ, и он переиграл музыку всего Грига, восхищаясь его всеобъемлющим талантом. Борис превосходно знал и естественные науки, но знал и о ссорах между отцом и матерью.
С 1891 по 1899 год Борис Бугаев учился в одной из лучших частных гимназий Льва Поливанова. В их доме, Арбат, 55, с 1895 года стала жить семья М.С. Соловьёва, сына знаменитого историка и брата известного философа и писателя Владимира Соловьёва, с женой О.М. Соловьёвой и их сыном С.М. Соловьёвым, который почти на пять лет был моложе Бориса Бугаева, что не помешало возникнуть дружеским отношениям. Семья Соловьёвых оставила большой след в воспитании и знаниях Бориса Бугаева.
Борису Бугаеву очень повезло – его учителями были знаменитые учёные в разных областях науки: Николай Алексеевич Умов (1846–1915), Климент Аркадьевич Тимирязев (1843–1920), Дмитрий Николаевич Анучин (1843–1923), Владимир Иванович Вернадский (1863–1945), Николай Дмитриевич Зелинский (1861–1953), блестящий литературовед и педагог Лев Иванович Поливанов (1838–1899). О каждом из этих учёных Андрей Белый сказал своё слово в своих мемуарах, о Поливанове он написал: «готовый художественный шедевр», «не человек, а какая-то двуногая воплощённая идея гениального педагога».
Борис Бугаев дружил с одноклассником Михаилом Толстым, сыном Льва Толстого, Бугаевы бывали у Толстых, Толстые бывали у Бугаевых, как это было принято в дворянских семьях. Лев Толстой заходил к сыну, когда тот играл с Борисом Бугаевым.
В 1899 году Борис Бугаев поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, в 1903-м закончил, не переставая увлекаться гуманитарными науками и музыкой. Одно время он заинтересовался буддизмом. Много читает серьёзных философов и писателей, Канта, Шопенгауэра, Ницше, Ибсена, Гауптмана, Метерлинка, пишет стихи, делает наброски прозы и пьес. А музыка – это главное его увлечение, он иногда думал, не стать ли ему композитором; обещающими были его композиции. С 1899 года Борис Бугаев полностью отдался изучению философии Фридриха Ницше. «С осени 1899 года я живу Ницше, – вспоминал Андрей Белый в своих мемурах, – он есть мой отдых, мои интимные минуты, когда я, отстранив учебники и отстранив философии, всецело отдаюсь его интимным подглядам, его фразе, его стилю, его слогу; в афоризме его вижу предел овладения умением символизировать: удивительная музыкальность меня, музыканта в душе, полоняет без остатка… Философ-музыкант мне казался типом символиста: Ницше мне стал таким символистом вплоть до жестов его биографии и до трагической его судьбы… Период с осени 1899 года до 1901 мне преимущественно окрашен Ницше, чтением его сочинений, возвращением к ним опять и опять; «Так говорил Заратустра» стала моей настольной книгой».
В 1900 году Борис Бугаев, вроде бы для себя, подверженный мощному влиянию Грига и Ницше, исполненного матерью романса «Королевна», начал писать симфонию на средневековые западноевропейские темы, пронизанные фантастикой и героизмом, сказочными персонажами, королями и королевнами, средневековыми рыцарями. Среди всего этого причудливого мира пробивается основное направление в творчестве Бориса Бугаева – «сочетание патетического с гротескным, приподнятого с великолепными нелепостями, с образами угловато-преувеличенными и чуть карикатурными» (Белый А. Проблемы творчества. М., 1988. С. 111). Так возникла «Северная симфония (1-я, героическая)», «Симфония (2-я, драматическая)», затем симфония «Возврат».
«Симфония (2-я, драматическая)» – это литературный дебют Бориса Бугаева, часть рукописи он прочитал Михаилу Сергеевичу и Ольге Михайловне Соловьёвым, они рукопись одобрили, с помощью Михаила Соловьёва были найдены средства и псевдоним – Андрей Белый; возникали и другие псевдонимы, но были отвергнуты. О рукописи «Симфонии» узнал Валерий Брюсов, прочитал её и предложил опубликовать (Скорпион, 1902). «Северная симфония» была опубликована в «Скорпионе» в 1904 году, «Возврат» – в 1905 году. По-разному встретили эти публикации критики и читатели: символисты одобряли, реалисты резко отрицали такую литературу. Валерий Брюсов высоко оценил талант молодого Андрея Белого: в своих симфониях Андрей Белый «создал как бы новый род поэтического произведения, обладающего музыкальностью и строгостью стихотворного создания и вместительностью и непринуждённостью романа» (Брюсов В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. М., 1975. С. 307).
С 1901 года Борис Бугаев вошёл в среду символистов, стал бывать у Валерия Брюсова, познакомился с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, К. Бальмонтом, создаёт свой литературный кружок «аргонавтов», преимущественно из единомышленников, студентов Московского университета. Через Ольгу Михайловну Соловьёву, она дружила с кузиной Александрой Андреевной Блок, матерью Александра Блока, «аргонавты» получали рукописные стихи Александра Блока и восхищались ими.
Переписка Андрея Белого с Александром Блоком началась до личного их знакомства. И поклонение Софии, вечному Женскому Началу, Вечной Женственности, как воплощению Истины, Добра и Красоты, отразилось в этой переписке и в стихах, которые они сочиняли. «Красота спасёт мир», – сказал Достоевский, а Владимир Соловьёв пошёл чуть дальше и написал: «В конце Вечная красота будет плодотворна, и из неё выйдет спасение мира». «Знайте же: Вечная Женственность ныне / В теле нетленном на землю идёт», – писал Владимир Соловьёв в одном из своих стихотворений. И эта тема плотно захватила двух юных поэтов. Александр Блок поклонялся Вечной Женственности в сборнике «Стихи о Прекрасной Даме». Андрей Белый выразил своё поклонение Софии, случайно увидев московскую красавицу Маргариту Кирилловну Морозову (1873–1958), которая тут же покорила его, и он провозгласил её своей Музой. Если в письмах к ней Андрей Белый признался, что Маргарита Кирилловна – это воплощение Души мира, Софии Премудрости Божией, символ Лучесветной Подруги, Подруги Светлых путей, то ничего нет удивительного в том, что она – «Моя сказка, мое счастье!». И подпись – «Ваш рыцарь». Всё это ещё юношеское, созданное под давлением прочитанных и услышанных авторитетов.
1903 год был трагическим для Андрея Белого: сначала умер Михаил Сергеевич Соловьёв, потом, не перенеся его смерти, застрелилась его жена, Ольга Михайловна Соловьёва, а через несколько месяцев умер Николай Васильевич Бугаев. Только что Борис Бугаев получил диплом об окончании университета, как на следующий день, ночью с 28 на 29 мая, наступила смерть отца. Мать была на даче. Первые хлопоты по погребению выпали на долю сына. Потом Андрей Белый на целое лето уехал в Серебряный Колодезь, где и подготовил свой первый поэтический сборник – «Золото в лазури», вышедший в марте 1904 года. Другие заботы охватили Андрея Белого, нужно было содержать дом, мать.
Андрей Белый стал читать публичные лекции, о которых слушатели оставили множество воспоминаний. Имя его становилось известным, рецензии о его творчестве были разнообразными и порой скандальными, слушателей его лекций было хоть отбавляй, особенно восторженных слушательниц, о которых Андрей Белый иронически писал в своих мемуарах: «Как из-под земли возникли рои модернистических девушек: тонкие, бледные, хрупкие, загадочные, томные, как героини Метерлинка, они переполняли залу Литературно-художественного кружка и символистические салоны» (Мочульский К.В. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов. М., 1997). Увлеклась Андреем Белым и жена его приятеля Сергея Соколова, владельца издательства «Гриф», – Нина Ивановна Петровская (1884–1928). Сначала она увлеклась Константином Бальмонтом, но роман быстро закончился. Андрей Белый в своём дневнике описал то, что произошло: его падение с Ниной Ивановной, сначала думали – это игра, грёзы о мистерии и братстве, но оказалось, что это плотское увлечение, которое длилось не менее полугода. Позже возникла новая страсть, любовь к жене Александра Блока, и Андрей Белый познакомил Нину с Валерием Брюсовым, который увлёкся Ниной всерьёз, их связь длилась больше семи лет.
В 1904 году в Петербурге Андрей Белый познакомился с Александром Блоком и его женой Любовью Дмитриевной Менделеевой-Блок. Встречались, разговаривали, спорили, обменивались письмами, потом снова встречались, спорили, Андрей Белый был гостем Блока в имении Шахматово. Крепли чувства Андрея Белого к жене Александра Блока. Постепенно поэзия мистического начала кажется исчерпанной, всё больше захватывает Андрея Белого сегодняшняя Россия, всё больше тянуло его к острым темам России и русского народа. Большая проблемная работа «Луг зелёный» была опубликована в журнале «Весы» (1905. № 8).
Неожиданно обострились отношения Андрея Белого и Валерия Брюсова. Зная неуступчивый и взрывной характер Андрея Белого и скрытный и независимый характер Валерия Брюсова, биографы и исследователи предполагают, что причиной охлаждения между единомышленниками оказалась все та же Нина Петровская: Белый сожалел, что так легко уступил её Брюсову, а Брюсов всерьёз в неё влюбился, их отношения были прочными. Белый язвил по этому поводу, Брюсов откликнулся едким стихотворением, в котором прозрачно намекнул, что его соперник похож на хитрого и коварного древнескандинавского бога Локи. Белый тут же ответил Брюсову стихотворениями «Старинному врагу» и «Маг». Личная вражда, даже ненависть по личному вопросу чуть не закончилась дуэлью, но они переломили враждебные чувства и по-прежнему совместно работали в журнале «Весы», по-прежнему участвовали в работе Литературно-художественного кружка во имя укрепления литературного течения «под флагом символизма» (А. Белый).
Кровавые события 9 января 1905 года потрясли всю русскую интеллигенцию. Андрей Белый вместе с матерью прибыли в Петербург как раз 9 января и были тоже потрясены. Блок, Белый, Мережковский, Зинаида Гиппиус встречались в этот день и выражали своё возмущение. Зинаида Гиппиус и Андрей Белый отправились на спектакль в Александринский императорский театр, договорились со студентами и своими единомышленниками и выкриками сорвали спектакль. Гиппиус и Белый пошли в Вольное экономическое общество, где выступали поп Гапон и Максим Горький с протестом против бесчеловечного отношения царской администрации к протестующим рабочим. Белый хотел участвовать и в дальнейших событиях, но Зинаида Гиппиус увела его с этого заседания.
В июне 1905 года Андрей Белый, пребывая в Шахматове вместе с Сергеем Соловьёвым, перед отъездом написал любовное письмо Любови Дмитриевне Блок, но та ответила холодным письмом, хотя и приглашала по-прежнему видеться с ней. Андрей Белый завалил её своими любовными письмами, но Любовь Дмитриевна без опасений показывала эти письма Александру и его матери.
В августе 1905 года Маргарита Кирилловна Морозова пригласила Андрея Белого погостить в её имении в Тверской губернии. Они стали, как пишут биографы, неразлучной парой, встречались каждый день и говорили до самой ночи, а то и до утра. На склоне лет Маргарита Кирилловна вспоминала: «Слушать Бориса Николаевича было для меня совсем новым, никогда мной раньше не испытанным наслаждением. Я никогда не встречала ни до, ни после человека с такой, скажу без преувеличения, гениальной поэтической фантазией. Я сидела и слушала, как самые чудесные, волшебные сказки, его рассказы о том, что он пишет, или о том, что он думает писать. Это был действительно гениальный импровизатор… В беседе Борис Николаевич был единственным, ни с кем не сравнимым. Все, конечно, сводилось к тому, что он говорил один, а его собеседники его слушали как заворожённые» (Морозова М.К. Андрей Белый // Андрей Белый. Проблемы творчества. М., 1988. С. 529–530. См. также: Хорватова Е.В. Маргарита Морозова: Грешная любовь. М., 2004). О том, что Андрей Белый был красивым, обаятельным, необычайно учтивым и хорошо воспитанным, а его огромные глаза сияли постоянным восторгом, писали многие его современники и современницы. Так что ничего удивительного в том, что Маргарита Кирилловна слушала его до ночи или даже до утра, нет.
В январе 1906 года Андрей Белый снова в Петербурге, снова последовали встречи с Блоками, разговоры, споры, но однажды, возвращаясь с концерта, Борис и Любовь поняли, что их любовь непреодолима. Борис Николаевич нанял отдельную квартиру на Шпалерной улице, и когда они встретились, то уже ничто не сдерживало их в проявлении чувств. «Не успевали мы оставаться одни, как никакой уже преграды не стояло между нами и мы беспомощно и жадно не могли оторваться от долгих и неутоляющих поцелуев», – вспоминала Любовь Дмитриевна на склоне лет. Её можно было понять: после свадьбы Александр Блок не дотронулся до неё, по-прежнему боготворил её, она ещё год оставалась девственницей, потом сошлась с одним актёром, родила ребенка, сам Блок не мог иметь детей. И он в тоске и безысходности написал стихи: «Но час настал, и ты ушла из дому. / Я бросил в ночь заветное кольцо. / Ты отдала свою судьбу другому, / И я забыл прекрасное лицо».
Андрей Белый в своём восторге от любовной встречи тут же написал рассказ «Куст», в котором сквозь сказочную форму повествования явственно обозначил подробности произошедшего. Любовь Дмитриевна обиделась, но ненадолго. Встречи продолжались, Любовь Дмитриевна согласилась выйти за Бориса Николаевича замуж, уехать в Италию, и открылась мужу. Блок мужественно узнал об этом решении и ответил по-своему: он написал пьесу «Балаганчик», в котором действующие лица напоминают самого Блока, Любовь Дмитриевну и Бориса Бугаева. И тут начались колебания Любови Дмитриевны, – то она любит Бориса, а потом, на следующий день, заявляет, что любит Александра. Многие документы свидетельствуют о том, что Любовь Дмитриевна охладела к Борису и вернулась к Александру Блоку, издёрганному ресторанами и личной трагедией, но написавшему в это время одно из лучших своих стихотворений: «По вечерам над ресторанами / Горячий воздух дик и глух, / И правит окриками пьяными / Весенний и тлетворный дух…»
Андрей Белый уезжает за границу. Посетил Мюнхен, несколько месяцев жил в Париже, встречался с Мережковскими, побывал у Кругликовой в её мастерской, читал благотворительные лекции, а в марте 1907 года вернулся в Москву и сразу окунулся в полемику между московскими и петербургскими символистами, а главное – начал готовить к публикации два новых сборника стихотворений 1904–1908 годов – «Пепел» (СПб., 1909) и «Урна» (М., 1909), которые сразу поддержала критика, увидевшая в сборнике «Пепел» развитие некрасовских традиций и большое внимание к острейшим социальным проблемам России и русского народа, а в «Урне» – развитие традиций Пушкина, Баратынского, Тютчева, внимание к пережитой личной трагедии. О сборнике «Пепел» тут же написал Сергей Соловьёв, близкий друг Андрея Белого: «Россия с её разложившимся прошлым и нерождённым будущим. Россия, какой она стала после Японской войны и подавленной революции, – вот широкая трепещущей современностью книга Андрея Белого» (Весы. 1909. № 1. С. 85).
Вскоре Андрей Белый познакомился с Вячеславом Ивановым и стал бывать на его вечерах, познакомился с философами Н.А. Бердяевым, С.Н. Булгаковым (1871–1944), М.О. Гершензоном (1869–1925), который организовал и издал знаменитые «Вехи», со многими художниками, писателями, артистами.
Андрей Белый, активно участвуя в литературном процессе, сталкиваясь и разговаривая со многими представителями различных литературных групп, обратил внимание на роль журналистов-евреев, которые сидели в различных журналах, издательствах, участвовали в литературных и религиозных обществах и вели свою, хотя и не обладали писательскими качествами, творческую линию. «Главарями национальной культуры, – писал А. Белый в 1909 году, – оказываются чуждые этой культуре люди… Евреи – народ иной, чуждый задачам русской культуры; в их стремлении к равному с нами пониманию скрытых возможностей русского народа мы безусловно против них… чистые струи родного языка засоряются своего рода безличным эсперанто из международных словечек, и далее всему оригинальному, идущему вне русла эсперанто… объявляется бойкот. Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон… рать критиков и предпринимателей в значительной степени пополняется однородным элементом, вернее, одной нацией, в устах интернационалистов всё чаще слышится привкус замаскированной проповеди… юдаизма». Достаточно просмотреть списки сотрудников газет и журналов, и «вы увидите сплошь имена евреев. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне эсперанто и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык. То же и с издательствами: все крупные литературно-коммерческие предприятия России или принадлежат евреям, или ими дирижируются; вырастает экономическая зависимость писателя от издателя. Морально покупается писатель за писателем, за критиком критик. Власть еврейского «штемпеля» нависает над творчеством; национальное творчество трусливо прячется по углам; фальсификация шествует победоносно. И эта зависимость писателя от еврейской или юдаизированной критики строго замалчивается: еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю; с другой стороны, еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимает голос в защиту права русской литературы быть русской, и только русской». Еврейские издатели и еврейские критики предлагают русским писателям заниматься еврейской «штемпелёванной культурой» (Весы. 1909. № 8).
В это время в Москву приехали три сестры Тургеневы, которые воспитывались под присмотром тети, известной певицы М.А. Олениной-д’Альгейм, с которой Андрей Белый был хорошо знаком. Ася (Анна) Тургенева предложила Белому написать его портрет, в процессе позирования Андрей Белый влюбился в Асю и предложил ей стать его женой. В это время А. Белый работал над прозаической книгой – романом «Серебряный голубь». Жил в деревне, собирал материалы, делал первые наброски романа. Многое рассказал Андрею Белому Сергей Соловьёв, и о том, как он влюбился в деревенскую девушку, но свадьба не состоялась. И всё это вошло в роман о России и трагических проблемах русского народа, где герой ищет свой идеал в «почве», как и славянофилы, но этой почвы не находит, а вовлекается в религиозную секту, которая его и губит. Роман был напечатан в журнале «Весы» (1909. № 3–4, 6–7, 10–12, отдельное издание – М., 1910). Журналы «Аполлон», «Русское слово», «Русская мысль» и другие откликнулись на выход романа положительными рецензиями.
Вместе с Асей Тургеневой Борис Бугаев уехал за границу, увлёкся учением философа Р. Штейнера, называл его учителем, одновременно с этим работает над романом «Петербург», в котором воплотились его поиски новой формы произведения.
«Петербург» Андрея Белого сразу был замечен критикой и читателями. После романа «Серебряный голубь» Андрей Белый долго молчал, мало кто знал, что он работает над большим романом, воплощавшим кризис, новые общественные явления после революции 1905–1907 годов, новые типы русских людей, новые характеры. Роман был закончен в ноябре 1913 года, опубликован в альманахе «Сирин» (сб. 1–3. СПб., 1913–1914; отдельное издание вышло в Петрограде в 1916 году). На публикацию первых частей романа тут же откликнулся В. Кранихфельд в журнале «Современный мир» (1913. № 11) и на завершение публикации в том же журнале «Современный мир» (1914. № 1). Как только вышло книжное издание романа, рецензии стали появляться одна за другой: Иванов-Разумник (Русские ведомости. 1916. 4 мая), В. Пяст (День. 1916. 12 мая), В. Иванов (Утро России. 1916. 28 мая), Н. Бердяев (Биржевые ведомости. Утренний выпуск. 1916. 1 июля).
В статье «Астральный роман (Размышления по поводу романа А. Белого «Петербург») Бердяев, напоминая читателям, что о Петербурге много писали Пушкин и Достоевский, с гордостью говорит о том, что о Петербурге мог написать только писатель, «обладающий совсем особенным ощущением космической жизни, ощущением эфемерности бытия», не весь показан Петербург, но многое «в этом изумительном романе подлинно узнано и воспроизведено. Это – художественное творчество гоголевского типа, и может дать повод к обвинению в клевете на Россию, в исключительном восприятии уродливого и дурного, в нём трудно найти человека, как образ и подобие Божье» (Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 311).
Николай Бердяев давно следил за развитием личности и творчества Андрея Белого, он писал о раннем Белом и о романе «Серебряный голубь». Он вполне мог дать общую оценку творчества Андрея Белого, и его слова выделяются на фоне рецензий критиков.
«Андрей Белый – самый значительный русский писатель последней литературной эпохи, самый оригинальный, создавший совершенно новую форму в художественной прозе, совершенно новый ритм. Он всё ещё, к стыду нашему, недостаточно признан, но я не сомневаюсь, что со временем будет признана его гениальность, больная, неспособная к созданию совершенных творений, но поражающая своим новым чувством жизни и своей не бывшей ещё музыкальной формой. И будет А. Белый поставлен в ряду больших русских писателей как настоящий продолжатель Гоголя и Достоевского. Такое место его определилось уже романом «Серебряный голубь». У А. Белого есть ему одному присущий внутренний ритм, и он находится в соответствии с почувствованным им новым космическим ритмом. Эти художественные откровения А. Белого нашли себе выражение в его симфониях, форме, до него не встречавшейся в литературе. Явление А. Белого в искусстве может быть сопоставлено лишь с явлением Скрябина. Не случайно, что и у того и у другого есть тяготение к теософии, к оккультизму. Это связано с ощущением наступления новой космической эпохи» (Там же. С. 311–312).
У Белого все персонажи как бы распыляются, исчезают твёрдо установленные границы между предметами, «один человек переходит в другого человека, один предмет переходит в другой предмет, физический план – в астральный план, мозговой процесс – в бытийственный процесс». Николай Александрович, герой «Петербурга», сын крупного бюрократа, когенианец (философ. – В. П.) и революционер, запирал свою комнату и неожиданно после этого ощущал, как предметы комнаты неожиданно превращались в символы, сознание его отделялось от тела и соединялось с электрической лампочкой стола. Бывает трудно отделить сына-революционера от отца, сенатора, действительного тайного советника Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Эти враги, представляющие бюрократию и революцию, неожиданно смешиваются и становятся каким-то «неоформленным целым». «Всё переходит во всё, всё перемешивается и проваливается». Н. Бердяев называет Андрея Белого кубистом в литературе, он – «единственный настоящий, значительный футурист в русской литературе». Андрей Белый – продолжатель Гофмана и одновременно продолжатель Гоголя и Достоевского. По мнению Н. Бердяева, у Белого «есть большее, чем русское идеологическое сознание, есть русская природа, русская стихия, он – русский до глубины своего существа, в нём русский хаос шевелится. Его оторванность от России внешняя и кажущаяся, как и у Гоголя. А. Белый и любит Россию, и отрицает Россию. Ведь и Чаадаев любил Россию» (Там же. С. 316).
Н. Бердяев называет Андрея Белого футуристом, в обществе его всегда называли символистом. Борис Пастернак увидел в Андрее Белом и Владимире Маяковском «два гениальных оправданья двух последовательно исчерпавших себя литературных течений» (Пастернак Б. Охранная грамота. См.: Воздушные пути. Проза разных лет. М., 1982. С. 276).
Всё это – символизм, футуризм, акмеизм – мимолётные течения, которые обогащали творческую палитру художника и пропадали, приблизившись к идеальному воплощению того, что увидено, пережито, прочувствовано. В статье «Миросозерцание Достоевского» Н. Бердяев писал: «Был ли Достоевский реалистом? Прежде чем решать этот вопрос, нужно знать, может ли вообще великое и подлинное искусство быть реалистическим. Сам Достоевский иногда любил себя называть реалистом и считал реализм свой – реализмом действительной жизни. Конечно, он никогда не был реалистом в том смысле, в каком наша традиционная критика утверждала у нас существование реалистической школы Гоголя. Такого реализма вообще не существует, менее всего им был Гоголь, и, уж конечно, не был им Достоевский. Всякое подлинное искусство символично – оно есть мост между двумя мирами, оно ознаменовывает более глубокую действительность, которая и есть подлинная реальность. Эта реальная действительность может быть художественно выражена лишь в символах, она не может быть непосредственно реально выявлена в искусстве. Искусство никогда не отражает эмпирической действительности, оно всегда проникает в иной мир, но этот иной мир доступен искусству лишь в символическом отображении. Искусство Достоевского всё – о глубочайшей духовной действительности, о метафизической реальности, оно менее всего занято эмпирическим бытом. Конструкция романов Достоевского менее всего напоминает так называемый «реалистический» роман. Сквозь внешнюю фабулу, напоминающую неправдоподобные уголовные романы, просвечивает иная реальность… Все прикованы у Достоевского друг к другу какими-то нездешними узами…» (Там же. С. 115).
Эти мысли Н. Бердяева вполне применимы и к «Петербургу» Андрея Белого: подлинное и великое произведение искусства не может быть реалистическим, символическим, футуристическим или акмеистическим, как средства его создания, «оно ознаменовывает более глубокую действительность, которая и есть подлинная реальность». И если проанализировать «Петербург» с этой точки зрения, то и получится, что и сенатор Аблеухов, и революционер Николай Аполлонович – это и есть подлинная реальность. Новаторство Андрея Белого именно в этом – в смешении всех изобразительных средств и создании подлинных характеров своих современников, действующих в подлинной реальности.
Андрей Белый вернулся из-за границы по призыву военного ведомства, но как единственный кормилец был освобождён от воинской службы. Ася осталась в Швейцарии, начавшаяся революция навсегда разлучила их. За это время Андрей Белый заканчивает автобиографический роман «Котик Летаев» (Скифы. Сб. 1–2. Пг., 1917–1918) и начинает новый автобиографический роман «Крещёный китаец».
Во время революций Андрей Белый активно работает, приветствуя мятежный дух народа. О революции Андрей Белый написал поэму «Христос воскрес» и напечатал в журнале «Наш путь» в № 2 за 1918 год. Работает в советских учреждениях, многое из своих теоретических воззрений пересматривает.
Смерть Александра Блока поразила Андрея Белого. Он отложил свои творческие замыслы и написал «Воспоминания о А.А. Блоке», которые тут же, в 1922 году, в № 1–2, были напечатаны в журнале «Эпопея» в Берлине, потом Белый дополнил их в № 3 за 1922 и № 4 за 1923 год.
О смерти Блока и его трагической судьбе много было написано откликов, рецензий, статей. Воспоминания о Блоке Андрея Белого тоже получили свою оценку. Николай Бердяев в журнале «София», недавно открывшемся в Берлине под редакцией Н.А. Бердяева и при ближайшем участии Л.П. Карсавина и С.Л. Франка, только что высланных из России, опубликовал в 1923 году статью «Мутные лики», в которой высказал свои откровенные суждения об этих воспоминаниях и одновременно о творчестве Александра Блока и Андрея Белого.
Высоко оценив тему и талант Андрея Белого, воспоминания которого «читаются с захватывающим интересом», Николай Бердяев рассматривает откровения о Софии философа и поэта Владимира Соловьёва наряду с откровениями о грядущей революции, как это делают Блок и Белый, и приходит к выводу, что в этом есть «растлевающая ложь»: «Оба они были одержимы стихией революции и не нашли в себе сил духовно возвыситься над ней и овладеть ею». У Владимира Соловьёва всего лишь несколько стихотворений о вере в Софию, о вере в вечную женственность, а Белый поверил в значение и смысл софианских настроений и строит зависимость творчества Блока от этих настроений. Смело говорит о мистике и связях Блока с софианской поэзией Владимира Соловьёва, а между тем ни Белый, ни Блок не заметили, что Соловьёв допускает логические ошибки: у него София может «оказаться не только Небесной Девой, но и земной распутной женщиной». Отсюда возникает и другая ошибка Андрея Белого и Александра Блока: «Они смешивают и отождествляют «революцию духа» с внешней, социально-политической революцией… Вот это и есть великая ложь и соблазн, которые должны быть изобличены. Это – антихристова подмена… Революция духа оказывается классовой революцией, христианство Павла – классовым христианством… они лишены свободы духа. В воспоминаниях Андрея Белого чувствуется дух нездоровой литературной кружковщины, дух превознесения своего небольшого круга. Обратной стороной этой литературщины и кружковщины является преклонение перед «народом», перед его таинственностью и подлинностью. Так обычно бывает. Религиозные заблуждения и самомнение Белого и Блока прежде всего коренятся в том, что они ждут откровения Третьего Завета, откровений Софии, откровений Духа, не принимая Первого и Второго Завета. Они разрывают время и вечность, прошлое, настоящее и будущее, отдаются ложному кумиру будущего. Они пессимисты в отношении к прошлому и красно-розовые оптимисты в отношении к будущему. Это делает их мистику, по существу, арелигиозной и антирелигиозной. Религия есть связь, обретение родства и близости, преодоление разрыва между прошлым и будущим, введение всякого оторванного мига времени в вечность, воскрешающее почитание предков. Они же хотят оставаться в революционном разрыве между прошлым и будущим. Революционность всегда антирелигиозна, ибо противна установлению связи и родства в вечности между прошлым и будущим… Русский большевизм есть предел рационалистического безумия…» (Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 317–323).
Время было тяжёлое, холодное и голодное, власть свободно распоряжалась собственностью и душами людей, особенно из образованного общества. Безотрадные воспоминания об этом времени оставили многие из переживших его. Но были и светлые воспоминания. В январе 1919 года получено разрешение создать Вольную философскую ассоциацию (Вольфил), председателем которой был избран Андрей Белый. В совет Вольфила вошли А. Блок, В. Мейерхольд, К. Петров-Водкин, Л. Шестов, заместителем председателя избрали Р. Иванова-Разумника, секретарём – А. Штейнберга. 7 февраля 1920 года Андрей Белый переехал в Петроград и активно работал в Вольфиле: с докладами здесь выступили Александр Блок («Крушение гуманизма»), Андрей Белый («Кризис культуры», «Философия культуры», «Лев Толстой и культура», «Ветхий и Новый Завет»), Н.О. Лосский («Бог в системе органической философии»), С.А. Аскольдов («Свобода воли»), Иванов-Разумник («Социализм и учение Вл. Соловьёва»), читали доклады академик В.М. Бехтерев, художник Петров-Водкин, Ф.Ф. Зелинский, Н.И. Бердяев, один только Андрей Белый прочитал около сорока докладов и сообщений. Андрей Белый запомнился современникам как лектор и докладчик по разнообразным темам. В автобиографии он подсчитал, что произнёс 930 докладов и выступлений, две трети из них произнесены после событий 1917 года. И всё это – ради культурной революции.
После 1917 года, потеряв Анну Тургеневу как супругу, Андрей Белый сблизился с Клавдией Николаевной Васильевой, в трудные дни жил в доме своих друзей, а вернувшись в конце 1923 года из-за границы, он снова был покорён Клавдией Николаевной. Через несколько лет она стала его женой.
В последние годы самыми значительными художественными произведениями Андрея Белого были роман «Москва», состоящий из трех частей: «Московский чудак», «Москва под ударом» (М., 1926) и «Маски» (М., 1932), и увлекательные мемуары «На рубеже двух столетий» (М., 1930), «Начало века» (М.; Л., 1933), «Между двух революций» (Л., 1934).
Умер от солнечного удара, полученного в Крыму, в любимом Коктебеле, в 1934 году.
Белый А. Собр. соч.: В 6 т. М., 2003–2005.
Воспоминания об Андрее Белом. М., 1995.
Дёмин В. Андрей Белый. М., 2007.
Андрей Белый. Проблемы творчества. М., 1988.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.