6

В 1985 году Борис Гребенщиков написал песню «212–85–06»[571]. Номер, вошедший в песню, стал знаменитым, а о его происхождении в среде любителей рок-группы «Аквариум», которую возглавлял Гребенщиков, ходили легенды. По одной из них, это был номер так называемого «телефонного эфира» (жаргонное название одного из видов неправильного функционирования линий связи): якобы в середине 1980-х годов в Ленинграде на одной из АТС случилась ошибка, в результате которой все звонившие по этому номеру соединялись между собой и могли слышать голоса десятков людей.

Многие поклонники считали своим долгом набрать 212–85–06 и узнать, кто живет в квартире с таким телефоном. Сам Гребенщиков уверял, что придумал это сочетание цифр совершенно случайно и несколько раз публично просил прощения у владельцев ленинградского номера, жизнь которых после распространения песни чрезвычайно осложнилась из-за непрерывных звонков[572]. Впоследствии песня стала значимым элементом постсоветской культурной памяти, своего рода «опознавательным знаком для своих», отсылающим к традиции неофициальной культуры: ее, например, цитируют герои романа Татьяны Толстой «Кысь».

Если Высоцкий сознательно «перевернул» традицию, начатую Маяковским, то Гребенщиков в «212–85–06» нечаянно ответил на поэтику телефонных номеров в «Людском собрании» Оболдуева. У Оболдуева телефонный номер — это код травматической социализации. У Гребенщикова недоступный телефон с конкретным номером оказывается частью опыта не просто интимного, но и такого, который тотально противопоставляет героя миру социума: «Есть люди типа „жив“ и люди типа „помер“, / Но нет никого, кто знал бы твой номер». Поэтому герой песни — в отличие от персонажей Маяковского и Высоцкого — не может даже позвонить своей возлюбленной, так как звонок есть действие социальное, требующее социализированных познаний, а от любой социальности он отчужден:

Если бы я знал, что такое электричество,

Я сделал бы шаг, я вышел на улицу,

Зашел бы в телефон, набрал бы твой номер

И услышал бы твой голос, голос, голос…

Но я не знаю, как идет сигнал,

Я не знаю принципа связи,

Я не знаю, кто клал кабель,

Едва ли я когда-нибудь услышу тебя, тебя, тебя…[573]

Мир предстает герою Гребенщикова как хаотический набор переиначенных цитат и иных знаков коммуникации. Телефонный номер именно в своем качестве «квазидокумента» свидетельствует о том, что социальности как единого режима существования человека больше нет и быть не может. По ходу песни чувство отчужденности героя от общего коммуникативного пространства усиливается настолько, что даже сам номер, который все-таки отсылает к этому пространству, теряет определенность. Прежде чем назвать последнюю цифру «6», герой «вспоминает» вместо нее последовательно меняющиеся буквы русского алфавита (эта замена цифры буквами неожиданно напоминает старую практику записи номеров, зафиксированную в стихотворении Тарковского «Звездный каталог»[574]).

Типа:

2–12–85–0а

2–12–85–0б

2–12–85–0в

2–12–85–0г

2–12–85–0д

2–12–85–0е

2–12–85–0ё

2–12–85–0ж

2–12–85–06 — это твой номер, номер, номер…

Песня Гребенщикова, при всей ее ироничности, зафиксировала принципиальное изменение социокультурной ситуации. Начиная со второй половины 1980-х годов телефонный номер в России быстро перестал восприниматься как «квазидокумент», однозначно удостоверяющий личность человека. Произошло это как по социальным, так и по техническим причинам.