Альберт Байбурин Введение паспортной системы в СССР[148]

Возникновение и функционирование идентификационных документов связаны с недоверием к человеку, с презумпцией его ненадежности, точнее — предоставляемых им сведений о себе. Использование специальных удостоверений личности должно было обеспечить восстановление необходимого режима доверия, однако этого не случилось. Более того, можно предположить, что создание паспорта и других идентификационных документов лишь облегчило возможность фальсификации персональных данных (в частности, стало понятно, какие сведения нужно подделывать) и утвердило недоверие в качестве одного из основных принципов отношения власти к человеку. Хорошо известно, что в российских практиках документ важнее личного свидетельства. Это связано, конечно, с исторически сформировавшимся отношением к человеку, к его словам, а также с длительной традицией «воспитания» особого взгляда на документ.

Паспорт в России традиционно был знаком подчиненности и зависимости, поскольку он изначально требовался не свободным, а зависимым людям и являлся своего рода разрешением на отлучку с места постоянного проживания. Не случайно паспорт устойчиво ассоциировался с полицейским режимом. Уже через месяц после октябрьского переворота действовавшая в России паспортная система была разрушена[149]. Ее уничтожение было одним из важнейших пунктов программы большевиков. Еще в 1903 году Владимир Ленин в своей статье «К деревенской бедноте» писал: «Социал-демократы требуют для народа полной свободы передвижения и промыслов. Что это значит: свобода передвижения?.. Это значит, чтобы и в России были уничтожены паспорта… чтобы ни один урядник, ни один земской начальник не смел мешать никакому крестьянину селиться и работать, где ему угодно»[150]. Большевики гордились тем, что им удалось решить эту задачу. Показательна статья о паспорте в первом издании Малой советской энциклопедии: «ПАСПОРТ — особый документ для удостоверения личности и права его предъявителя на отлучку из места постоянного жительства. Паспортная система была важнейшим орудием полицейского воздействия и податной политики в т. н. „полицейском государстве“. Паспортная система действовала и в дореволюционной России. Особо тягостная для трудовых масс, паспортная система стеснительна и для гражданского оборота буржуазного государства, которое упраздняет или ослабляет ее. Советское право не знает паспортной системы»[151].

Казалось бы, провозглашенные большевиками принципы свободы, и в частности, свободы передвижения, наконец-то восторжествовали. С лета 1922 года перемещения внутри страны и даже выезд за ее пределы были относительно беспрепятственными. Вот как описывается этот период в воспоминаниях Николая Тимофеева-Ресовского: «…В 20-е гг., вроде как бы под влиянием еще Ленина… начали налаживаться нормальные отношения с заграницей — советский гражданин мог за 35 рублей купить заграничный паспорт и ехать даже лечиться куда угодно. С зимы 22–23-го до зимы 28–29-го у нас был практически свободный доступ за границу… А внутри страны юридически роль паспортов играли трудовые книжки. Но несколько лет… была такая более или менее свобода»[152]. Закончилась эта «более или менее свобода» в 1932 году восстановлением паспортной системы. Что же заставило большевиков отказаться от одного из главнейших своих завоеваний?

1929 год не случайно назван «годом великого перелома»[153]. В это время было покончено с НЭПом и объявлен курс на индустриализацию и сплошную коллективизацию. Страна оказалась ввергнута в жестокий продовольственный кризис. Начался голод. Сельские жители искали спасения от голодной смерти в городах. Но и там положение было немногим лучше. На промышленных предприятиях царил хаос. Учет персонала никогда не был совершенным, но в начале 30-х годов о нем вообще не приходилось говорить — достаточно отметить, что на многих крупных заводах и фабриках текучесть кадров была такова, что каждый день приходилось набирать новых рабочих. Ситуация усугублялась введением непрерывной пятидневной недели, в результате чего население лишилось не только общего календаря, но и единых выходных дней. Голодные бунты, неконтролируемые перемещения огромных масс людей, неспособность власти обеспечить продуктами даже рабочих заводов и фабрик, растущее недовольство среди сторонников революционных преобразований — все это свидетельствовало о нависшей над властью угрозе утраты контроля над ситуацией[154]. Необходимы были чрезвычайные меры для выхода из глубочайшего кризиса, созданного самой властью.

В 1929 году были введены продуктовые карточки для рабочих и служащих. Однако для их распределения следовало наладить учет работников предприятий, который практически отсутствовал. В большинстве городов для получения карточки требовалось предъявить документы, подтверждавшие место проживания или место работы. Карточка была действительна в течение трех месяцев. Многие по нескольку раз меняли место работы, чтобы добыть дополнительные карточки и купоны на обеды. Не случайно сразу же возник рынок продуктовых карточек. Торговали даже пропусками на предприятия и званием «рабочий-ударник», позволявшим вне очереди получить паек или обед в заводской столовой[155]. По инициативе крупных заводов карточки стали ежедневно распределяться непосредственно в цехах «рабочими тройками». В случае опоздания на 15 минут и более купон не выдавался. 15 ноября 1932 года ЦИК принял постановление, в соответствии с которым работники, прогулявшие хотя бы один день без уважительной причины, могли быть уволены[156], тем самым лишившись продуктовых карточек. Однако постановление саботировалось, так как руководители предприятий боялись остаться без квалифицированных кадров. Дальнейшее усиление надзора за присутствием на рабочем месте дало лишь частичный эффект.

По мнению партийного руководства, требовались более радикальные меры учета и контроля населения, хотя бы в крупных городах. В сочетании с уже отработанной тактикой насилия (созданное в апреле 1930 года Управление лагерями ОГПУ было готово к приему новых поселенцев) такие меры могли бы обеспечить достижение нужного результата. Известна резолюция Иосифа Сталина на проекте постановления о введении паспортной системы: «Надо поторопиться с паспортной системой»[157].

Мне кажется неверным объяснять паспортизацию какой-то одной причиной — например, неконтролируемой миграцией сельского населения в города (как это чаще всего и делается) или проблемой учета рабочей силы. Скорее здесь имеет смысл говорить о системном кризисе власти. Ближайшие задачи диктовались безотлагательной необходимостью урегулировать взрывоопасную ситуацию в крупнейших городах, куда со всей России стекались толпы голодных людей.

И все же почему в сложившейся ситуации власть прибегла именно к паспортизации? Идея была простой и хорошо известной: для того чтобы обуздать выходившее из-под контроля население, его следовало «инвентаризировать». Паспорт призван был стать инструментом, который «проявит» человека, сделает его видимым и полностью зависимым от власти. Паспортная система должна была выполнить функцию грандиозного фильтра, который отделит «чистых» от «нечистых» — тех, кто достоин жить в крупных городах и в «режимных» (паспортных) зонах, от всех остальных, прежде всего от сельского населения, не имеющего права покидать место жительства без особого на то разрешения со стороны местных властей. Самой паспортной книжке была уготована роль знака «чистоты» и «благонадежности», поскольку получить паспорт могли лишь те, кто занят «общественно-полезным трудом» и не относится к «антиобщественным элементам».

Собственно, ничего нового большевики не придумали, а лишь вернулись к дореволюционной системе, которая неплохо справлялась с аналогичными задачами. Однако смыслы, придаваемые паспорту, принципиально изменились.