Третье действие

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Третье действие

Безлунная звездная ночь. Часть кормовой палубы большого корабля. В глубине сцены видна дуга борта. Влево — очертания большой мачты. Вправо — два входа в рубку. Первый вход завешен, второй открыт на трап. Фонари прикреплены кое-где.

Аглая всходит с лестницы на палубу. Ваня за нею. Несет корзину в одной руке, фонарик в другой. Аглая в черном дорожном платье, с сумочкой у кушака. Ваня в кожаной курточке и фуражке.

Ваня. Аглаечка, здесь. Вот канаты… (Ставит корзину и фонарь близ круга канатов.) Смолой пахнет… едко… (Нюхает жадно. Начинает вынимать из корзины бутылки и ставить их на палубу.) Палуба у них чище стола убрана. Здесь — пир. Садись. (Садится на канаты рядам. Ваня еще наклоняется к корзине.) И еды припас. Ешь, Аглаечка, ешь.

Аглая. Я не хочу есть.

Ваня. Ты не ела два дня… с тех пор как мы с тобой… ни до корабля, ни на корабле. Ты так умрешь… Ты так умрешь. Ешь.

Аглая (кротко). Видишь, я, наверное, скоро буду есть. Потерпи. Пока только не могу еще. Здесь в горле сдавливает.

Ваня. Ты умрешь… ты… (Злобно.) Ты нарочно!

Аглая. Нет, нет, я не могу нарочно. Я должна жить дольше насильно, потому что я — он. Это как бы он будет жить дольше во мне… до конца… до положенного конца.

Ваня. Все он!.. (Злобно.) Аглая, моя страсть не ревновала! Моя любовь ревнует. (Сдерживает себя.) Ну, дальше! Ну, к лучшему!

Аглая (сама с собой). «Вейся прозрачнее, пламень души»{140}.

Ваня. Будь наша, ну, будь ничья… Так. Только… (мрачно.), он ведь и не умрет вовсе, Аглаечка, я его вчера вечером подглядел, как мы с тобой на корабль взобрались, да ты схоронилась в нашей каютке. Таким огнищем из его глаз палило, даром что сегодня в ночь снова дохлым сковырнулся! Просне-ется!.. Это ты, Аглая, умрешь! Это он тебя своими звездами заворожил. Ты, ты, моя Аглаечка, от него умрешь! (Кричит от боли.) А… а… ненавистный! (Пьет жадно; потом резко.) Аглаечка! ну а вину тоже в горле отказ? (Наливает вино.) Пей, пей… Аглаечка, куда ты меня ведешь дальше? Отчего не даешь отдохнуть в своей любви?

Аглая. Я уже не та, что была, когда ты просил… когда я тебе дала свою любовь… Моя любовь уходит, уходит дальше.

Ваня. Дальше тебя?

Аглая (как бы про себя). Дальше, дальше… чтобы не было железного кольца для двоих, чтобы не было мертвого зеркала для мира, чтобы… (Слабеет и указывает на грудь.) Все здесь горит… (Еще слабеет.) Снести трудно.

Молчит, без сил продолжать, закрывает глаза.

Ваня (в суетливом испуге). Видишь — умрешь. (Подносит к ее сжатым губам стакан.) Пей, пей.

Аглая (приходит в себя усильем и отстраняет стакан. С упреком). Ваня, теперь скоро утро.

Ваня. Что же? Выпьем за новое утро!

Аглая улыбается радостно и пьет до дна.

Ваня (целует ее пальцы, держащие бокал). Я целую свое колечко. Ты надела мое колечко вчера в нашей каютке. Ты не снимешь больше моего кольца!

Яша вбегает, щеки пышат лихорадкой, глаза горят.

Яша. Вы здесь, Аглая? Я вас искал. Я с вечера вас искал.

Ваня (презрительно). Двоюродный братец по кузине соскучился. Вы бы, Яшенька, лучше легкие поберегли. Чего бегаете?

Яша. Ах, это мне все равно, легкие! Вы же говорили, что не скупы. Дайте и мне около… Аглая! (Смотрит на Аглаю.) Позвольте мне на пол возле сесть?

Аглая (ласково). Садитесь, Яша.

Яша. Аглая, вы… белая роза! (Испуганно.) Простите, я свято… Вы святыня.

Ваня (приподымает фонарь, подносит близко к лицу Аглаи. В восхищении). Ты так будешь увядать? Это красиво.

Яша (в восторге). Вы красивы!

Ваня (все близко вглядывается в ее неподвижное лицо, освещая его фонарем). Ты бледна так, что бледность светится. Глаза стали слишком большие, как Алешкины! Гляди-ка! От света не мигают! Ты окаменелая и тоже… дрожит что-то в тебе глубоко… Это от полноты каменеешь снаружи. Эй, Аглая, берегись, слишком много в тебе! Эй, снесешь ли? Пей же! Пей!

Яша. Пейте! Когда пьешь, не страшно.

Аглая пьет, улыбаясь.

Ваня (резко ставит на пол фонарь. Яше, презрительно). Трусите! (Тычет его в грудь.) Здесь ненадолго. (К Аглае.) Аглая, еще!

Льет вино во все три стакана.

Яша (к Аглае). Я благословляю свою болезнь. Через нее я на корабле, и… эта встреча! Я видел вас, когда мне было девять лет, но вы через все эти вторые девять прошли впереди меня. В вас вся жизнь моей души.

Аглая (ему в выливающейся ласке). Бедный, милый мальчик! Ты горел. Но это лучше, не правда ли? Это главное! Не для этого ли мы рождаемся? И если поймем, — то не страшно умирать… даже… рано! Ах, как ты мне дорог!

Яша (захлебываясь). Да, да! Счастие умереть, если видел вас и понял через вас…

Ваня. Безумец! Он пьян без вина.

Яша. А вы? а вы?

Ваня. Я всегда был пьян, но теперь отрезвился через мою любовь.

Аглая (в той же ласке). Ваня, милый, бедный!

Бросается ему на шею.

Ваня. Пей, пей! тебе нужны силы! В тебе огонь без дыма. Этот жжет всех огней сильнее. Эй, сгоришь, не снесешь разгорения!

Яша. Ах, счастие сгореть от своей любви! истаять! (Пьет.)

Аглая (глядит сияющим взглядом вдаль). Скоро! Скоро! (Встает.) Ваня, пойдем!

Ваня (пугливо). Куда? (Удерживает ее руку.)

Аглая (взволнованно). Я слышу волны. Трутся о корабль. Ваня, милые волны! Ваня, дай руку: голова кружится.

Ваня. Ты со мной до рассвета.

Аглая (торопливо). Да, да, конечно, до рассвета. Я так сказала вчера.

Ваня. Когда мое колечко надела.

Аглая (следуя за своей мыслью). Он должен проснуться на рассвете. Он спит теперь. Он глубоко, глубоко спит. Я разбужу его на рассвете… к жизни. (Движется нетерпеливо вперед.) Ваня, мне душно. Пойдем на нос. Воздух на носу резче. (Идут медленно вдоль рубки. Аглая сильно опирается о его руку, прихрамывает. Говорит с детской доверчивостью. Слова еще доносятся с невидимой зрителям части палубы и понемногу теряются.) Мне бы только силу свою всю найти, чтобы ее повидать… я, видишь, не могу против нее идти. Не хочу воровать ее минуточки! Она сама мне даст мое. Мне бы только, видишь, всю свою силу найти. Мне только, видишь, ей сказать: «Анна, дай мне ему улыбнуться, ему еще сонному». Еще сонную душу мне, видишь, встретить улыбкой, одной последней улыбкой любви, — это на рассвете, конечно, — и… он не один тогда будет в смерти… Видишь, я про рассвет…

Яша несколько мгновений глядит им вслед, потом делает усилие встать и с коротким криком падает навзничь. Верхняя часть туловища скрыта между двумя кругами канатов.

Ольга подымается на палубу. На ней серебристое свободное платье, с разрезными широкими рукавами. За нею, грузно торопясь, Матюша.

Ольга (тянущимся звучным голосом). Какое легкое мгновенье! Утро чувствуется, и ночь не ушла.

Она движется легко, ритмическими неспешными шагами, несет голову несколько назад, как бы в легкой истоме.

Матюша. Брр… воздуха! Душно в каютах. Ольга, ложитесь здесь. (Несет ей соломенное морское кресло, длинное, с далеко откинутой спинкой.) Дождемся солнца.

Ольга (красиво ложится, вытянув ноги и опершись о локоть). Когда встает солнце — шум начинается: в воздухе тогда, как удары лучей. Какую нужно тогда силу, чтобы найти свою тишину!

Матюша (еще пыхтя и суетясь, приносит себе низкую длинную скамеечку, ставит ее к изголовью кресла. Садится. Роняет голову, раздвигает безнадежным, странным жестом руки.). Все кончено, Ольга. Больше не могу.

Ольга (легко). Опять!

Матюша. Да, да, опять — и навсегда. Ольга, уйдем от итальянцев. Уйдем. С вашим голосом вы наберете собственную труппу. Вот вам мой бас! (Привстает и, кланяясь, вновь разводит руками, делая жест приношения.) И душу, и тело!.. Вы — муза. Царица. Раб!..

Ольга. Вы шумны, уродливы с вашими напыщенными объяснениями. Вы мне нравились больше, когда кипели с вашей Танечкой, — большое животное… доброе… (Матюша резко подымается с места и глядит на нее сверху, злобясь.) Смелое… нервное… Впрочем, вы все мне отвратительны с вашими зверскими ласками…

Матюша (резко отходит от нее, долго молча оглядывает ее. Тихо, как бы про себя). Как вы прекрасны! Как вы прекрасны! На вас глядя, понимаешь, что красота — холодна. (Громко, страстно) Ольга! (Приближается, хватает ее руку.) Я вас люблю. Один час, один поцелуй!.. Я вас люблю особою страстью.(Декламирует.) Так лед, встречая лед, нераздельно срастается. Моя страсть — лед. Я — поэт. Мне, как и вам, люди с их возней, изменами, зверской страстью, болезнями — совсем все равно — мразь копошится. Вижу жизнь с высоты: отблески, отсветы… Поэму писал: «Облако». Я — облако!{141}

Ольга (смеясь). Вы? Вы — оперный певец! У вас потрясающий бас. На сцене вы великолепны.

Матюша (присаживается близко к ней). Ольга, когда я на сцене рядом с вами, я так дрожу, что не могу петь. Скажите же, скажите, ледяная страсть моей высшей души, как мне взойти на свою холодную высоту?

Ольга. У вас есть добрый ослик. Просите его помочь.

Матюша (бешено). Нет, нет! Это нет! Ее не смейте оскорблять! Я зарезал вам свою голубку. Невелика моя голубка, да велика ее любовь. (Плачет.) Она меня пожалела, как я ее.

Всхлипывает, как злой ребенок, наклоняясь над ней.

Ольга (бешено). Вы с ума сошли с вашими сценами. У вас никогда нет платка. Ваши гадкие слезы падают на мое платье… Уйдите прочь!

Матюша (грустно). Ольга, и вы плакали в вашей жизни!

Ольга. Я? Я никогда не плакала. Мне ненавистны слезы. Слушайте, я хочу видеть Александру. Где Александра? Вы на меня наводите тоску. Как вам не стыдно?..

Яша, просыпаясь, с трудом приподымает голову.

Ольга. Вы опозорили себя, вот, вот, чужой человек, он слышал.

Матюша (бешено трясет Яшу за плечо). Вы подслушивали! Бесстыдный… Да я вас знаю… вчера…

Яша (слабо). Я не подслушивал, я умирал. Когда вы ушли на нос, со мной случился обморок… (Зовет.) Аглая!..

Матюша. В крови! Мои руки… (Подносит руки к фонарю.) Да, кровь. Да кто вы?

Яша (приподнимаясь). А… Вы не Ваня! Простите: я думал, они вернулись. Простите: это кровь из моего горла. Верно, оттого и обморок Я — чахоточный.

Матюша (в ужасе). Ольга, слышите! (К Яше.) Вы мальчик Бедный! Я не могу этого видеть. Вы страдаете? Что мне сделать?

Яша. Вот, вот стакан… мое вино. Дайте мне. (Матюша подает стакан. Яша пьет.) Теперь возьмите остаток Смойте кровь с рук. Скорей, скорей! Может быть, чахотка прилипчива.

Матюша (расплескивает вино дрожащими руками). Ольга, Ольга, вы женщина, помогите ему!

Ольга (не двигаясь). Да, чахотка прилипчива.

Матюша (зовет громко). Таня, Таня!

Суетится.

Ольга. Да успокойтесь, чахотка неизлечима. Ничем не поможете, самарянин!{142}

Яша. Успокойтесь: мне ничего не нужно. Мне очень хорошо. Я слышу, идет Аглая. Ах, знаете, умереть хорошо!

Ваня и Аглая приближаются.

Матюша (радостно). А вот они, вчерашние земляки. На этом чужом корабле скверно… скверно. (К Ване.) Помогите вот ему.

Ваня (к Яше, холодно). Что с вами?

Яша. Ничего, все прошло. Налейте мне вина. (К Матюше.) Выпьем, страх пройдет. Аглая, сядьте возле.

Ваня (мрачно). За юбку прицепились. Скончаться боитесь.

Все садятся.

Матюша. У вас пир?

Ваня. У нас пир во время чумы.

Ольга (резко). Мы едем на восток. Зачем говорить черные слова? Что у вас там, Матюша?

Матюша. Шампанское.

Откупоривает бутылку, поспешно наливает ей.

Ольга. Надеюсь — сухое. Сладость тяжелит вино.

Яша. Аглая, что вы видели там?

Ваня. Мы были на носу. Корабль чудесно режет волны.

Аглая. Брызги загораются. Там в воде большие звезды вспыхивают и тухнут в глубине.

Яша (в восторге). Фосфор! Море огня! Корабль едет по пламенному пути.

Ваня (бормочет). Это для вас освещение приготовлено.

Аглая. Что ты говоришь, Ваня?

Яша. Что вы хотите сказать?

Ваня. Аглая, спаси меня от моей земли.

Аглая. Милые цветики красных маков в полях, прозрачные лепестки белых анемонов, весной, весной!

Ваня наклоняется к ее ногам и целует их.

Ольга (капризно). Где Александра?

Матюша (сердито). Спит, конечно.

Ольга. Идите вниз. Позовите Александру.

Матюша (упрямо хныча). Я не хочу. Вы ее слишком любите.

Ольга. Вы с Таней привыкли хныкать. Вы, верно, думаете — вы дитя; так всякий неудавшийся поэт про себя думает. Что-то между гением и дитятею. Плоско. Мне нужна Александра. Приведите ее, или я уйду сама к ней.

Матюша бежит к лестнице, обиженно бормоча себе под нос.

Ольга. Этот человек себя с детства вообразил поэтом, но ему пришлось идти в певцы.

Аглая. Ах, он такой добрый и… неповинный!

Ольга (насмешливо). Как большое животное.

Яша. Он милосердный.

Ольга (так же). О, слишком! Дон Кихот итальянских певичек! Вот и его Танечка жертва была чья-то. Теперь уж его жертвой стала! А от неповинности он тоже, как Дон Кихот, в драку лезет… с импрезариями итальянскими. И пьет, когда не стерпит обиды. Только он сам стыдится Дон Кихота в себе. (Договаривает мечтательно.) Хочет казаться далеким…

Ваня (в шумливом порыве). Я, Аглаечка, желал бы далеким быть — от корабля далеким. Землю, землю желал бы, да четыре крепких стены, да ты, Аглаечка, вот — мой мир!

Аглая. Не нужно четырех стен! Каждый — всем. Раскрой грудь любви! Легче, легче. Вырастут крылья!

Ольга (смеется холодно). На вас смотреть забавно! Вот и на Матюшу занятно было… раньше, когда кипел… Сама-то я и от огня, и от животного подальше. (Очень серьезно в своей легкой мечтательности.) Я гляжу из чужбины, сама далекая, далекая…

Матюша (грузно врывается с лестницы, запыхавшись). Ольга, Ольга, как прекрасны ваши воздушные слова! Вы капля росы, похищенная лугом. На вас, мое облако, отблески двух зорь сменяются!

Ольга (уже в середине его речи, холодно). А, Матюша! Где Александра?

Матюша (плаксиво). Я же говорил, что спит. Теперь придет.

Яша. Аглая, Аглая, говорите… Я умираю. Для чего я жил? Милые, все откроем сердца. Ах, мы братья!

Ваня (мрачно). Яша, я вас жалею, но еще не умею полюбить.

Аглая (тихо). Жизнь — возгорение и смерть. И из порыва рождается новое. «Жизнь — зов единый!»{143} Я зову новую весну, ту, что не несет в себе своей осени.

Ольга. Матюша, дайте еще шампанского.

Танечка (робко останавливаясь на последней ступеньке). Матюша, Матюша, ты ушел. Я проснулась… одна!..

Ольга. А, Танечка, ты вспорхнула. Это он за мной опять ушел.

Танечка (подходит к ней и берет ее руку). Оленька, зачем?

Матюша (весь вздрагивает, бежит к ней, берет обе ее руки и ведет к своей скамейке, возле кресла Ольги). Сюда, Танечка, сядь со мной. Вот… (Ко всем.) Моя голубка, маленькая голубка с большою любовью… Я ее убил!

Ольга. Великолепно. Нет, правда, этот корабль занятен, почти сказочен. (Смеется.) Я совсем забыла сон. Танечка, здесь приказ отдан раскрывать сердца; так уж ты поверь нам, за что его любишь.

Таня (долго молчит. Потом, умоляя). Оленька, оставьте.

Матюша (бешено к Ольге). Оставьте это. (Ко всем.) Я всем скажу. Мне все равно. Все, все, все равно! Да, вы правы, молодой человек. Надо раскрыть сердца.

Аглая (тихо). Много огня задушено в закрытых сердцах.

Матюша. Да, я пожалел свою голубку! Глядите, какие у нее большие безответные глаза!

Аглая (так же). Много в жизни обиды и одиночества, напрасных мук и неизбежных.

Матюша (к Аглае, загораясь). Вы хорошо говорите. В вашем сердце, наверное, правда. Но вы и знать не можете, сколько в нашем мире обид, напраслин и как одинок актер. Вот и погибаешь!

Ольга (холодно и назидательно). Те погибают, кто себя к тому предназначил.

Матюша (одним грузным движением весь поворачивается к ней, отталкивая Танечку за своей спиной к самому краю скамеечки. К Ольге, в восторженном отчаянии). Olga, Olga, — quanto mi costi![95]

Глядит на нее, как завороженный.

Аглая. Танечка, это вы вчера пели в столовой, там внизу, вчера вечером?

Танечка. У нас вчера была репетиция. Наш маэстро созвал нас всех. Только Оленька не пела.

Матюша (с гордостью и не отнимая взгляда от Ольги). Ольга — наша примадонна. Маэстро перед нею… вот…

Делает свой широкий жест приношения руками.

Аглая (к Тане). Я, Танечка, вас сейчас по голосу признала, хотя и не видела вчера. У вас голос, как звездочка высоко ночью!

Ваня (как бы радуясь воспоминанию, жарко). Ты, Аглаечка, вчера мне прямо в ухо сказала: «Ванечка, вон там за стеной жаворонок, слышишь, жаворонок в синеве!»

Хватает ее руку и целует ее.

Аглая (смеется ласково). Да, да, и жаворонок, и звездочка.

Ольга. Жаворонку милосердный спаситель крыло пришиб. Не взлетит птичка.

Матюша (ко всем, указывая широким жестом на Ольгу). Когда она запоет, черпнет в самую затаенную твою глубину — и свивает, свивает… Умираешь от боли и блаженства!

Таня (тихо). Ольга, Ольга, вы слишком хорошо пели.

Ольга. Когда я пою, время и дыхание стоят, когда кончу — все дохнут.

Аглая. Хорошо такой голос! Свивай, голос, в одно легкое горение — хоровод любви!

Ольга (запальчиво). Ах, знаете, ваше горение нелегко. Ваш хоровод любви шумен. Мне кажется, он дымит и трещит, как сырой валежник Вы и теперь только потому не кричите свои слова, что они слишком жгут и душат вас внутри. Вы их от боли почти шепчете. Слушайте, вы огнепоклонница?

Яша (дико). Да! да!

Ваня. И я. Так Пей, Аглая!

Аглая (пьет. К Ольге). Да, да, вы правы. Мне трудно не кричать свои слова. Но еще больше мне хочется их петь. Ах, если бы умела! Знаете, этот гимн к Радости? Помните этот блаженный ритм симфонии? (Напевает.)

Входим мы в твою обитель,

Опьяненные Огнем!{144}

Ольга (про себя). Варвар выдумал Симфонию.

Аглая (продолжая свою мысль). Да, да, вы правы! Оно при мне, мое зовущее воление к лучшему, нежели наша жизнь. Это все равно — песней, стоном или диким криком — ах, если бы они соединились, все воления, в один братский порыв! И… вдруг… все стало бы иное…

Ольга. Надежды шумны!

Аглая. Да, да, конечно. Но душа шумной надеждой живет. Только, слушайте, я не досказала: есть еще где-то глубже души и глубже воления надежд — Молчание. И мое молчание тоже при мне. В моем молчании нет ни да, ни нет. Дух идет со всем творением — и что знает, и что будет — того не скажет душе. Покорность Веры — мое Молчание.

Ваня (дико). Эй, взлетим! Довольно к земле прикладывался! Эй, что выйдет? К бесу землю! Пей, Яша, пей!

Ударяет звонко свой стакан о яшин, разбивает, наполняет себе новый и еще чокается. На корабле где-то ясный звон колокола. Проходит смена матросов. С лестницы подымается неслышными шагами и никем не замеченная Александра. Узкое, не стянутое в поясе платье паутинно-серого цвета висит с плеч до полу. Она лениво бредет вдоль борта, обходит мачту неслышно, все незамечаемая. То скрывается с части палубы, видимой зрителям, то появляется. Яша пьет и закашливается.

Ольга (через удушливый кашель Яши). Матюша, еще вина! Я чувствую утро. Какая тяжелая тоска!

Таня. Оленька, это оттого, что вы такая прекрасная, а любить не хотите. Вы только мучаете.

Матюша (не оглядываясь на Таню). Таня, Таня, за такою всюду пойдешь!.. на муки!

Ольга. Матюша, голубка-то ваша нынче человеческим голосом разговорилась.

Матюша. Ольга, я еще вам бутылку открою… (Открывает бутылку и наливает ей стакан.) Ну а мне вот другой напиток… (Пьет из круглой бутылки с узким горлышком.) Этот крепче. Мысль истребляет. (Пьет долгими глотками, бросает бутылку на пол, она катится далеко по палубе. Пьяным голосом Ольге.) Я вас люблю, холодный ключ моего взнесения! (Поворачивает голову через плечо, к Тане.) Умри.

Аглая. Таня, не бойтесь.

Слышен из-за занавески палубной каюты в рубке стон Анны.

Яша (к Тане). Ах, не бойтесь, пейте! Вам холодно.

Стон за занавесью повторяется.

Ваня (к Аглае). Ты дрожишь. Пей, Аглаечка, что с тобою? Опять?

Заглядывает ей в лицо, подносит фонарь к ее лицу.

Аглая (улыбается надорванно). Нет, нет, мне хорошо.

Таня. Матюша, мне холодно. (Робко трогает его сзади за плечо.) Согрей мои руки. Матюша, добренький!

Матюша (через плечо, не поворачиваясь к ней). Пей, согреешься!

Яша (наливая ей вина). Пейте! Когда пьешь, проходит страх.

Где-то на корабле раздается лязг тяжелой цепи.

Матюша (к Ольге). А Таня правду сказала. Вы не умеете любить.

Ольга. Она сказала: не хотите… И — никто не угадал. Я люблю… сфинкса. (Откидывается вся, бросает легко обе руки за голову. Говорит с легкой мечтательностью, как бы себе.) Высокая женщина, желто-бледное лицо. Знаете старый мрамор? Тусклые волосы, как две ночные волны, по обе стороны широкого лба. Тусклые глаза, как темное дно высохших колодцев. Матюша, еще вина! (Смеется резко, выпив.) Матюша, вот докажите, что вы поэт: угадайте, что выразят черты сфинкса, которому разгадали его последнюю загадку?

Внезапно вскакивает и закрывает лицо руками, как бы плача. Молчание.

Александра (подойдя незаметно, уже у кресла Ольги, лениво). Последнюю скуку.

Ольга (роняет руки. Указывает ей место возле себя. Потом долго глядит ей глубоко в глаза. Медленно, как в восторженном сне). Черный взгляд тусклого дня… А-ле-ксан-дра! Какое имя влечет свой черный звук грознее, мучительнее, моя неизбежность?

Долгий стон за занавесью.

Таня (пугливо). Я думаю, это стонет женщина, которая была все с тем бледным, больным человеком вчера. Александра, Оленька, вчера вечером они заняли каюту рядом с вашей внизу.

Ольга (насмешливо декламирует как бы про себя). «Сто юношей пылких и жен»…{145}

Таня. Ночью ему стало дурно, его матросы вынесли замертво наверх, в этой каюте больше воздуха! Она шла за ним, как мертвая. Она… (Содрогается.) Мне страшно было глядеть… помнишь, Матюша?

Александра. С ним случился удар какой-то. Возня с ним не давала нам спать.

Таня (печально). Она его любит. Он умирает.

Ольга (погруженная в свои мысли). Отвратительно!

Александра (в ответ Тане, спокойно). Все умирают.

Яша. Это ужасный корабль. Пейте: от вина проходит ужас.

Александра (Ольге). Этот корабль нагружен серыми мешками. Я, знаешь, давно уже взошла на палубу, бродила — там. (Указывает бледной рукой по направлению к носу корабля.) Я спотыкалась обо что-то. Мне показалось, их там много сложено на палубе.

Яша. Что в них?

Александра. Они пустые.

Стон доносится еще, едва слышный, задушенный.

Таня (шепотом). Мне жалко… Она плачет, любя.

Аглая. Плачь, любовь! Плачь, любовь, моя любовь!

Сламливается рыдая.

Ваня (сухо рыдает над нею. Кладет ее голову на свою грудь). Аглая, Аглая!

Яша (Тане, таинственно). Серые мешки пусты. Знаете для чего?

Весь дрожит.

Таня. Нет, нет.

Яша. В серых мешках топят мертвецов. Это потому, что на кораблях нельзя везти мертвое тело.

Таня (дрожа, тихо). Вы… вы… отчего вы так говорите?

Яша. Я чахоточный.

Таня. Бедный, бедный! Дайте руки… Они холодные. Я согрею.

Яша. Вы сами просили… у него…

Дает ей руки.

Таня. Оленька, вам не страшно?

Ольга (как бы прислушиваясь, тихо). Все с другими случается.

Александра. Ничего не случается.

Матюша. Пейте, Александра.

Александра. Скажите, можно залить вином скуку? Скажите, неужели вы не скучны друг другу? Смотрите, как неутомима бессмысленная природа. Видите — утро брезжит, и звезды бледнеют. Ну, и завтра то же. А вечером — наоборот.

Матюша. И что же?

Александра. И больше ничего. И это всегда и снова… Только продумайте до конца эту мысль и бесстрашно. Довольно с вас ее одной.

Кладет бледную руку на плечо к Ольге.

Ольга (улыбаясь ей влюбленно). Скука — последняя легкость жизни.

Аглая (встает и подходит к ней. Кладет ей обе руки на другое плечо). Спойте… Вы будете настоящая.

Ольга (вся содрогаясь). Не трогайте меня. У вас слишком легкие руки.

Аглая. Легче скуки?

Ольга. У скуки руки каменные… (Вскакивает, стряхивая руку Александры и руки Аглаи.) О, Боже, оставьте меня обе! Нет любви, и каждый — один! Я знаю, кто я, настоящая. Я испугавшаяся, я испугавшаяся. (Стон из-за занавеси. Ольга подходит к каюте. Вся наклоняется к занавеси. Тихо.) Мне страшно. (Оглядывается.) Близко утро.

Таня. Да, конечно, это она, та бедняжка, у умирающего.

Аглая (глубоко). Бедняжка у умирающего. Она не виновата. (Подходит к Тане, берет ее руки.) Дайте бедненькие руки. Да они холодные. Милый (трогает плечо Матюши), обернитесь к ней. Смотрите, она вас любит. (Передает ему руки Тани.) Согрейте их.

Кладет обе руки на его плечо и, наклонившись к нему слегка, смотрит сверху прямо, лучезарно.

Матюша (весь взволнованный). Слушайте, чего вы хотите от меня. Я любил ее, теперь люблю другую. Только я не подл, не палач. Это старая история. (Смеется грубо.) И вечно вновь нова! (Хнычет.) Ну чем я виноват? Она замерзает, что ли?.. Танечка, Танечка, гляди — я не счастливее!

Аглая (повертывается вся к Тане). Милая сестра, не плачь. Это ничего, боль. Боль любви — минута, творящая ее вечность. Это нам дано так на земле любить — тесно, пленно и с несносною болью. И как мы умеем страдать, любя! Боже, Боже, как ужасно умеем страдать! Перетерпи, поймешь! (Протягивает руки ко всем) Не бойтесь боли, и плена, и слепоты… Только скуки бойтесь. (К Александре.) Вы говорили, что жизнь — скука. Страшна скука!.. (Ищет воздуха, тяжело переводит дух.) Пепел — гасит… (Еще тяжело глотнув воздуха, глубоким голосом.) Искра несет «пожар на неудержных крыльях»{146}… пожар… вселенской Любви…

Слабеет, качается на ногах. Всплескивает руками в воздухе, ища опоры. Ваня бросается к ней.

Аглая (идет, опираясь на плечо Вани, истощенная, к своему месту. Шепчет тихо, прикрыв глаза). Милые волны! Танечка, слышишь — они трутся о корабль? А там далеко… дома… набегают на песок… отбегают… (Вбирает воздух с трудом, как бы бредит.) Набегают… еще… обеты… (Трижды ударяет колокол.) Слышите звон?..

Падает у своего места на круг канатов. Ваня едва успевает поддержать ее. Сидит вся, как бы переломленная в поясе, глубоко уронив голову и плечи к коленям. Ваня прикладывает стакан к ее губам. Она пьет с жадностью.

Яша. Пейте, скорее пейте. Когда глаза закрываются, так страшно! Что вы говорили? Я едва понял, едва расслышал, но все это красота, как вы, как вы!

Ваня (к Яше). Молчите. Вам вредно волноваться.

Яша (к Аглае). Мне совершенно все равно — вред. Жизнь такая обыкновенная. А у вас все удивительное. Только вот что я знаю: это удивительное и есть правда, больше правда даже, нежели все остальное.

Ольга (подходит к Аглае). Я знаю, кто вы. Вы… сестра того умирающего там. (Указывает на завешенный вход в каюту.) У вас такое же спаленное внутренним пламенем лицо и непомерные глаза. Только вы белая, а он темный, как пустынник Он ваш брат, тот пламенный любовник!

Занавес у каюты колышется, раздвигается. Анна выходит. На ней темно-пурпуровое длинное, свободное платье; такая же накидка, отчасти переброшенная через голову, свисает на лоб, закрывая низко опущенное лицо. Она проходит быстро, отяжелелым шагом, к заднему углу рубки и скрывается за ним. Долгое молчание. Ольга идет к прежнему месту, берет руку Александры.

Ольга. Пойдем. Эта пурпуровая женщина красива и страшна. Здесь что-то случается. Посмотрим.

Александра. Никогда ничего не случается!

Уходят за рубку вслед за Анной. Матюша плетется, как бы невольный, лунатичным шагом за ними.

Аглая (Ване, душным шепотам). Она!.. Она!.. Ваня, я не могу… мне тесно… (Плачет.) Ах, никогда нельзя измерить своих сил, что можешь и чего не можешь… (Кричит душно, как бы вырываясь из себя самой.) Ваня, Ваня, удержи меня!

Ваня встает, идет к Аглае.

Ваня (шепчет спешно, бестолково). А ты не ходи, ты не можешь. Ты вот что: со мной останься… пока… да… еще немного, еще немного… Ты вот что сделала — я всюду за тобой, в жизнь, в смерть, что я там знаю…

Таня (подойдя к Аглае, робко). Вы добрая!

Аглая (испуганно). Нет, нет, больше не добрая!

Таня. Ах, да, всегда. Я вас знаю. Помогите. Ах, мне было страшно, так не хотелось отплывать на этом корабле! (Она вся льнет к Аглае. Кладет ей голову на плечо.) Вы все поняли. Научите вы, как мне жить теперь.

Рыдает.

Аглая (легко снимает отяжелевшие руки Тани, держит их в своих руках, вся повернувшись к ней. Мягко, любовно). Вы еще дитя. Но, бедная, никто вам не поможет. Просите у любви. Поймите свою любовь. Она спасет. (Плачет сама беззащитно.) Она собой спасет от себя.

Яша. Аглая, еще, еще слов! Они, как свет солнца.

Протягивает к ней руки.

Ваня (толкает его руки). Греетесь, чахоточный!

Яша (вдруг диким воплем). Да, да, я должен умереть. (В бешеной злобе рвет волосы.) Взойдет ли солнце? Дышать хочу. Тесно, тесно. (Рвет одежду на груди.) Тесно, тесно!

Аглая встает. Ваня за нею. Хватает ее руку. Весь дрожит, как бы рыдая.

Ваня. Аглаечка, подожди. Еще темно. Со мной до рассвета. Так сама положила. А после… (Душно, как бы про себя.) А… а… а… после… После он умрет до рассвета, вот что после! Случится! Случится!

Аглая (вся тихая, мягко). Нет, нет, Ваня. Он должен жить. (Громко.) И… все прошло — теснота! Пусть она даст жизнь, пусть блаженство. Мне же только улыбнуться.

Таня тихо бредет к заднему углу рубки и глядит направо вслед ушедшим.

Ваня (крепясь). Аглаечка, а я ведь не ревную.

Аглая (быстро). Конечно, конечно. Ревности нет места. Все прошло.

Ваня (внезапно, как бы поперхнувшись рыданьем). Аглаечка, в тебе все дрожит. Слишком много. Эту полноту снести нельзя. Умрешь.

Яша (подает ему вина). Пейте, пейте, от вина проходит ужас.

Ваня (пьет. Дико). И ревность.

Появляются из-за рубки: Александра, Ольга, Матюша. Александра останавливается у лестницы, вся прямая, неподвижная.

Ольга. Ты хочешь вниз?

Александра. Да, пойдем, там в каюте скрипит, скрипит. Ко сну укачает.

Ольга. Скрипит, скрипит. Хорош мерный скрип на корабле: он говорит, что земли нет, что земля далеко.

Ваня (как бы про себя, бормочет). Нас трое… нас дважды трое… трое…

Яша. Вы обещали не ревновать.

Ваня (бешено). Я не ревную.

Александра первая сходит с лестницы.

Ольга (к Матюше, нетерпеливо). Да идите же, вы и ваша заговорившая.

Матюша и Таня покорно сходят впереди нее.

Ваня. Аглая, ты еще подожди и после зари. Еще день, еще час. Еще я не могу вместить. Еще не все понимаю.

Яша (захлебываясь). Я понимаю. Я понимаю. Ах, как хорошо умереть, Аглая! Аглая, поцелуйте! (Кричит.) Можно. Меня можно — я умирающий!

Аглая, нагибаясь над ним, целует его в голову, потом долго, кротко в губы. Он охватывает жадно ее стан.

Ваня. Отвратительно! Толкнуть тебя, хромой, в твою могилу.

Ольга (уже спускаясь с лестницы). Как гадко! Он заразит ее чахоткой. С теми и случается, кто ищет смерти.

Исчезает внизу лестницы.

Аглая (кладет обе руки на голову Вани. Говорит с несломимою решимостью). Близок рассвет. Я должна увидеть Анну. Она сведет меня сама к нему. Тогда он скажет мне, что в смерти я не буду без него, как стала в жизни.

Она отходит, очень легко прихрамывая, и скоро исчезает за рубкой. Молчание.

Ваня (долго не движется. Вскакивает внезапно. Задыхаясь). Яша, Яша, вниз пойдемте.

Яша (как из сна). Да… отчего?

Ваня. Внизу скрипит. Далеко от земли. К бесу землю. Внизу глухо.

Яша (внезапно проснувшись). Внизу — зажать голову, чтобы остановить, что ушло!

Ваня. Да, вниз…

Яша. Помогите мне. Я очень слаб.

Идут к лестнице, Яша — весь опираясь о плечо Вани. Молчание.

Ваня (резко отталкивает Яшу к стенке рубки). Яша, карты есть?

Яша (дрожит от слабости, опираясь о стенку). Нет… да… есть… внизу есть.

Ваня. Ну, иди.

Яша (не двигаясь). А что?

Ваня. Чего дрожишь! Иди.

Яша. Да карты на что?

Ваня. Играть.

Яша (тихо). У меня денег нет. Мне капитан полбилета доплатил.

Ваня. А мне доктор один на билет дал. Лучше сына любил.

Яша. Ну… и…

Ваня (бешено). А вы чего, трусите? Вот что!

Яша. Я не трушу. Только вы очень странный.

Ваня. Я вовсе не странный, только я учился любить, да не доучился. Вот что. Тесно стало. Давайте карты. Это так Яша. Ничего не понимаю. (Почти плачет.) Вы неприятный. Что это?

Ваня (наступая на него). Пойдешь ли? Слышишь ставку? Ставка проигравшему — кого первого встретит… зарезать! Яша (вздрагивает новою дрожью). Я не понимаю… что? Ваня. А то, что кого нужно, того и встречу.

Яша (вдруг дико). Да, да, да. Это верно. Я знаю, кого встречу. Кого нужно, того встречу, тот умрет. Себя первого встречу. Ваня (толкает его к спуску). Идите.

Яша. Я не могу. Я совсем ослаб.

Ваня толкает его вниз с лестницы, поддерживая его сзади под плечи. Анна появляется справа. Идет медленно вдоль рубки, все так же опустив голову. За нею Аглая, странною кошачьей поступью крадется неслышно.

Анна (приближается к занавеси каюты. Останавливается, не решаясь войти, как бы прислушивается; шепчет отрывисто). Нет. (С мукой.) Не могу, не могу!

Движется к середине палубы. Застывает, с закинутою назад головой, с прикрытыми глазами, неподвижная, и стонет, как недавно стонала в каюте. Аглая, подкравшись ближе, глухо стонет ей в ответ. Анна видит ее, отшатывается, с протянутыми защитно вперед руками, отступает шаг за шагом от наступающей, ближе к борту.

Аглая (медленно, душно). Ты не знала. Думала, корабль твой, я там на берегу одна, и ты свободна! (Настигая, хватает Анну за протянутые, дрожащие руки.) Я здесь, Анна! Здравствуй, Анна! Я к тебе с благодарностью: ты мне дала великую свободу. А… а… мне не снести великой свободы. (Трясет бешено ее руки.) Ты украла мою лодочку, лодочку моей любви, тесной, прибежной. А… а… а… Он ненавидит тебя. Проснется — не ты встретишь его еще сонную душу. Я встречу, мне улыбнется, тебя забудет, твои сосущие красные губы, вампир, вампир! (Толкает ее все ближе к борту.) Он мне скажет: ты моя в смерти, ты не одна в смерти. Довольно в жизни я была одна, довольно, довольно страдала… В воду вампира, в воду вампира… Ненависть, ненависть.

Толкает ее уже над водой.

Анна (очень тихо и явственно). Во мне жизнь.

Аглая (роняет руки). Жизнь?

Анна. Жизнь — от него.

Аглая (дико). Ты лжешь!

Анна. Толкни меня в воду: я заслужила. Но ты толкнешь двоих.

Аглая (оттягивает ее от борта, все судорожно тесня ее руки; задыхаясь, шепотом). Говори.

Анна. Уже я не зову его жизнь, как звала.

Аглая (внезапно утихшая, как бы засыпая). Ты зачала жизнь, оттого не должна звать жизнь, как звала.

Анна. Так всегда было со мной.

Аглая (отпускает руки Анны. Мертвенно). Иди… иди…

Анна тихо и покорно направляется к каюте. Молчание. Аглая нагоняет ее.

Аглая (в коротком безумии, заботливо). Анна, Анна, скажи, Анна, сундуки твоих детей с тобою?

Анна (спокойно). Да, они со мною. (Бредит.) Я даже не понимаю, как оно так всегда случается, что они со мною. И, знаешь, Аглая (оживляясь), моль не всю шерсть испортила.

Аглая. Ее хватит для одного ребенка?

Анна (в тихой радости). Да, да.

Аглая (покорно). Пусть так.

Анна вновь движется, чтобы идти.

Аглая (уже у каюты Алексея, еще задерживает ее за руку; властно, вся меняясь). Подожди немного. Я одна войду к нему.

Анна (подымая молящие руки). Не буди его. Это третий обморок. Он сам просыпался к непонятной силе!

Аглая хватает край занавеси.

Анна (не смея дотронуться до нее, склоняется вся низко, вся моля руками). Аглая, ты убьешь его. Еще немного… Еще не отними его у меня.

Аглая не движется, не отнимает руки от занавеси.

Анна (умоляя). Аглая, ты имела его девять лет, я же девять дней, и три дня из девяти — мертвым, вот как теперь. Аглая, ты сама дала мне его, и детей его, и себя.

Аглая наклоняет слегка голову, прикладывает палец к губам в знак молчания и долго глядит на Анну; потом, не отдергивая занавеси, проходит внутрь каюты. Анна закрывает лицо руками и, давя рыдания, убегает к борту и исчезает за рубкой.

Голос Алексея (очень слабый). Анна, Анна! Опять…

Молчание.

Голос Алексея. Гул подо мною. Дрожит. Земля дрожит. Зачем? Все едем? (Как бы просыпаясь, тревожно.) Кто это? Кто это? (Во внезапной громкой радости.) Нет, нет, мы дома! Аглая — ты! (Жалуется.) Я сон видел… Ужасный сон, я был на корабле… (В прежней радости.) Аглая, мы дома. Пахнет рожью! Мы с тобой за руку… вот, вот твоя рука, видишь — рожь, золото и синева? (Кричит дико.) Гул, гул, все гул подо мною. Не увози меня! Воздуха. Тесно. Аглая, дышать!

Молчание. Аглая выходит из каюты Алексея. Обходит и исчезает за ее углом, у борта. Вскоре возвращается. Два матроса следуют за ней. Входят в каюту Алексея и выносят его, лежащего навзничь на длинном морском кресле. Алексей одет в дорожный теплый плащ, и ноги прикрыты до половины тела пледом. Кресло ставят посреди палубы. Матросы уходят.

Аглая (склонясь над изголовьем, шепчет тихо, как шорох). Спи, спи, мой милый, мой брат, мой муж, учитель! Спи, спи, любимый! Скоро мы вместе уснем.

Алексей (стонет). Едем, еще едем. Куда?

Аглая. Мы едем все. Мы любим все. Мы слепы все. Земля и море, заклеванная птичка и стонущий лев, ждут нашей новой любви в прозрении. Мы не можем быть двое, не должны смыкать кольца, мертвым зеркалом отражать мир. Мы — мир. Спи, усталый, спи, любимый. Не нам доплыть. Поняв себя, мы отдохнем.

Аглая. Тебя люблю. Сильнее нельзя. В тебе очаг моего огня. Тебя потеряв, я стала болью. И еще раз любовью. И мир — очаг моему огню. Еще раз любовью! Миром, миром любви! Алексей (тихо). Мир, мир любви.

Аглая (как бы просыпаясь). О, Алексей, бесконечна в человеке жажда любить. Но вот он весь изошел, истаял весь любовью — и истаяла капля в небеса, только капля. Он же жаждал стать океаном — океаном и морями рдеющих облаков. Алексей. Океаном и морями рдеющих облаков. (Вдруг, как бы приходя в себя.) Аглая, моя Аглая!

Аглая (блаженно). Брат моего порыва, я здесь. Я возле.

Алексей приподымается, глядит на нее, наклоненную над ним. Находит ее руку, притягивает к себе. Она обнимает его стан рукою и приподымает его. Он опускает ноги. Они садятся рядом, и покрывалом он окутывает свои и ее ноги, так что они оба тесно прижаты друг к другу. Долго глядит на нее. Вдруг, как бы ослепленный, отворачивает от нее голову и прикрывает глаза.

Алексей. Я видел довольно. Это была ты. Ты на этом чужом корабле. Ведь я не верил. (Детски.) Ведь когда ты подошла, я боялся открыть глаза… долго. Кто-то говорил твоим голосом. Но я боялся открыть глаза. (Как слепой, проводит руками по ее лицу, волосам, пленам и груди.) Так еще лучше. (Очень слабо, блаженный.) Так узнаю тебя ближе. Ты, ты! Исхудала, глаза большие стали, слаба, как я. Умираешь ты, как я, — ты, любимое жалостно, свято, милое тело! Теперь еще решусь взглянуть. (Поворачивает лицо к ней. Говорит нежно.) Ты светишься сквозь. Странно твое нежное лицо… Белая роза — твое лицо… Похоже на мое — спаленное, некрасивое. Ты же прекрасна стала. И глаза — мои глаза. (Плачет тихо между словами.) Аглая, моя Аглая!

Аглая. Тише, тише. Спи, любимый.

Она клонит его голову на свое плечо. Вдруг сама прижимает руку к своей груди, борется с удушьем, бледная, с остановившимся взглядом.

Алексей (пугливо вскидывая голову). Аглая! Аглая! Ты умираешь.

Она задыхается.

Алексей (весь в ужасе, страстным шепотом ей в ухо). Ты не будешь одна во время смерти. Ты не умрешь одна. (Срывает свое кольцо и надевает на ее руку.)

Аглая (приходя в себя, в дикой радости). Совершилось, совершилось! Я ждала этих слов, я всю жизнь ждала этих слов. (Целует кольцо.) И вот — твое кольцо. Вот брак двоих, жертва на алтаре пылающем вселенской Любви! Беру, беру. Океану Любви — наши кольца любви!

Алексей. Аглая, мне страшно. Гул чужого корабля. Все дрожит. Куда? Сейчас кто-то придет. Кто здесь? Мы трое. Нас трое. Где ты? Кто говорил? Я говорил. Тесно. (Кричит.) Тесно. Не буди. Трое — несносная боль.

Аглая (сползает к его ногам. Глядя вверх на него, совсем кротко). Нет, нет, это ничего. Знаешь? Это совсем ничего — трое. Да, нас дважды трое. Ваня сказал. (Очень тихо, кротко.) Ты слушай. (Быстро шепнет вверх.) Там — сказала такая темная женщина — все серые мешки на корабле. Они пустые. Ты умрешь. Тебя в таком сером мешке спустят в море. Тихо, тихо скользнешь по доске в море. Тогда я буду стоять возле и молиться тебе. «Алексей, Алексей, Алексей, ты не один в смерти, возьми меня в смерть! В последний блаженный миг!» Тогда моя грудь откроется. (Громко.) Вся моя грудь откроется, и я потеряю себя, и весь мир войдет в меня пылающей любовью, и это будет моя смерть, блаженный миг — потому что кто снесет мир, пылающий любовью?

Алексей (низко склонившись над Аглаей, тихо плачет). Аглая, где наши дети? Где наша земля, солнцем угретая, и травка пахучая, и цветочки — тихие звездочки, и ножки нашей девочки — по тихим цветочкам? Где наши милые дети? (Слабо.) Не покидай детей… как… я… покинул…

Сгибается, как надломленный, тело тихо вздрагивает.

Аглая (громко, ясно). Я не покину детей. В моей раскрытой груди — дети, и мир, и Бог, зажегший мою любовь.

Тихо приподымается, бережно укладывает его, неподвижного.

Алексей (глядя вверх остановившимися глазами. Медленно.) Небо высоко… Звезды тухнут… загораются… тухнут!

Аглая. Звезды в море тухнут и загораются.

Алексей закрывает глаза, сложив руки на груди.

Аглая (пальцами тихо нажимает ему веки на глаза). Спи, спи, мой милый, спи любимый! Скоро мы вместе уснем.

Прислушивается долго к его дыханию. Тихо встает, прижимает обе руки жалобно к груди и тихо удаляется к борту. Из-за рубки выходит Анна, видит Аглаю и останавливается.

Аглая (подходя к ней). Анна, прости.

Анна прикрывает одной рукой лицо.

Аглая (склоняясь на колени, целует другую ее руку, повисшую безжизненно). Прости, прости.

Анна (вздрогнув вся, открывает лицо. Мертвенно). Аглая, я взяла у тебя твою любовь. Убей меня.

Аглая (еще не вставая). Ты раз сказала: счастье никому не принадлежит. Любовь, Анна, тоже никому не принадлежит.

Анна (застыло). Аглая, я боролась.

Аглая (обнимает ее стан обеими руками, все стоя на коленях). Через боль я узнала всю любовь. Но всю любовь трудно снести, и… я увидела тебя: снова все стало тесно.

Анна. Аглая, я не нашла счастья.

Аглая. Моя боль — мое счастье. Через нее я ушла дальше измены и дальше смерти. Я объяснить не могу…

Анна (кротко). Ты не хочешь больше любви к одному?

Аглая (встает, устало прижимает руки к груди. Тихо). Ах, нет, милая Анна, я хочу любви к одному. В Алексее горит братский порыв своей любви. (Громче.) Ах, сильнее любви нет, чем любовь к одному, и ее сила — будь она благословенна. Но, если, Анна, если ты пришла и взяла его…

Анна (ломает руки в тупой боли). Но я не хотела, не я хотела во мне…

Аглая. Не для того ли это случилось, чтобы я могла измерить меру моей любви до дна и, поняв всю меру моей любви к одному, полюбить свою любовь и вне его? Ей открыть грудь, чтобы внутренность моя ею всецело горела, — ее пламенем?..

Анна (вдруг загораясь страстно). Я еще раз тебя люблю, Аглая.

Аглая. Когда грудь так через любовь открылась — вошел весь мир в мою смертную грудь.

Анна (рыдая). Возьми меня в свою любовь.

Аглая. Новое чудо любви совершилось, чудеснее первого чуда, помнишь, помнишь?.. первого чуда нашей с ним любви, — мир весь поместился в смертной груди! Снесу ли мир моей любви?

Она бросает руки на плечи Анны. Обе глядят с глубоким восторгом одна на другую.

Анна (тихо, низким голосом). Аглая, Алексей умрет.

Аглая. Милая Анна, Алексей будет жить в нас!

Анна (тяжело роняет голову). Не во мне, Аглая, мне он велел идти дальше. (Робко.) Но ты, Аглая, как ты будешь жить?

Аглая (серьезно утешая ее). Мне, Анна, все равно, жизнь. Не важно вовсе, как жить, милая Анна, когда пламя любви открыло грудь, — на горе ли жить, в пустыне, или, призвав страсть, насытить ее жажду любовью, освятить горящим благоволением ее хищную муку. Все, все расплавится в горниле Любви для преображения, и не нужно двух для любви, не нужно и мира для любви, нужна грудь человеческая, чтобы она могла рассечься и впустить творящее пламя. И двое святы для любви, и трое не тесны, и мир дорог для любви, и подвиг пустыни для рдяной любви, и подвиги бедной страсти для славы слияния в любви. Огонь любви рассудит все.

Анна (тихо). Аглая, тебе очень больно.

Аглая (приходит в себя. Быстро). Знаешь — что, Анна? Ты не бойся меня никогда больше, потому что все это старое прошло. Прошло, когда, знаешь, я на коленях приложила голову к твоей груди. Я слышала биение твоего сердца, бедное биение твоей чудесной жизни, твоей страстной муки — жизни. Иди, Анна, дальше иди. Рождай своего сына. Жизнь пойдет дальше. Жизнь — пир для моей любви. А пока вот… к нему. (Указывает на Алексея) Иди к нему. (Нетерпеливо.) Скорей!

Анна (делает шаг бессознательно. Останавливается). Аглая, тебе очень больно.

Аглая (в громкой боли). А… грудь раскрыта, но сердце сжато в своем кольце. (Стискивает руки на груди, задыхается. Без сил опирается об Анну. Жалуется.) Анна, Анна, злая судорога сжала сердце, слабое! (Смелее.) Пусть так. Ты боли, сердце, в своем неизбежном кольце и не убегай его. Но дальше есть в тебе сердце, дальше за болью… (Стоит сильная, прямая.) Новую песнь пой, сердце, всей твоей любви! Далеко от земли плывет корабль. Тесно втроем, дважды втроем на корабле. Пой, сердце, дальше, чем путь, и дальше, чем плен! (Вдруг вся сламливается.) Нет, нет, еще не могу… (Ломает руки.) Анна, Анна, я потеряла слова своей новой песни! (Протягивает к ней руки.) Боже, я ослабла, еще, еще ослабла… Анна, иди к нему, иди! Что ты сказала? Ты сказала: он умрет. Нет, нет, Анна, я не хочу. Ты лучше пойди. (Хватает ее руку.) Слушай, ты можешь? Ты можешь его спасти? Ну, спаси, ну, удержи ему жизнь! Дай свет, Анна, дай его глазам, его милым, любимым глазам, моим глазам, сладким, святым его глазам… дай свет!.. Я, я подожду… (Руки делают внезапно жест отталкивающий. Бормочет невнятно.) Я еще терпеливо подожду… когда придет смерть… не буду одинока… сказал… (Просыпается. К Анне.) Ты здесь? (Бешено толкает Анну от себя по направлению к креслу лежащего Алексея.) Боже, ты все здесь! Всегда, значит, всегда? (Кричит.) Иди, иди, иди!

Хватается за борт и, опираясь на него, проходит с трудом дальше. Скрывается за рубкой. Анна подходит к Алексею, кладет руку на его голову, ждет долго.

Алексей (не открывая глаз. Мрачно). Ты здесь? Давно не была. (Жалуется.) Анна, не могу встать. (Пытается встать и падает назад. Хрипло.) Анна, хочу встать… должен… еще… (Истощенный.) Или уйди… дай умереть.

Анна (страстным шепотом). Встань, встань. Я твоя. Встань, встань.

Алексей садится, скидывает ноги, охватывает ее стан.

Алексей. А… а… а… вот ты призвала. Ты имеешь ключ от моей жизни. Нет, не умру. Буду еще твоим. (Целует ее.) Вот глубина… Еще заглянул.

Глядят долго в глаза друг другу.

Анна (очень тихо, не отрывая взгляда). Кончено.

Алексей (не слыша). Видишь мои глаза? Гляди, я буду жить для тебя.

Анна (медленно, глухо). Твои глаза не для меня и не для жизни.

Она откидывается от него и опускает веки. Сидит, неподвижная, с застывшим лицом. Проходят медленно у борта матросы, мерно размахивая метлами и поливая палубу.