Я и корабли

Я и корабли

За Камой в ночной рыбалке на заездке Вася с Алешей ловили подъязков, ершей.

И всю ночь на пристани выла собака.

Вася чуял, что не к добру это.

Вернулись домой, а больной дядя Гриша умер.

Народ, все молча хлопочут, священики, ладан, слезы.

И разом изменилась как то жизнь.

С одной стороны печаль — жалко дядю Гришу — а с другой — радостное освобожденье.

Дорога самостоятельности.

Почти юношеский возраст, иные затем, иные чувства.

Постоянная озабоченность тети Саши, оставлен ной с ребятами без средств, ее внутренняя перемена характера — к вдруг лучшему — действуют на Васю глубоко, раскидывая Его мысли возбужденно, затейно.

Он весь полон решений что то резко изменить в жизни — дальше.

Кое как он доучивается до весны, отдав зимние вечера запойному чтению книг, а весной поступает в Гл. Бухгалтерию Пермской железной дороги конторщиком.

И первое время не говорит об этом дома.

С пристани, из родного дома — где все выросли — тете Саше с семьей хамские хозяева Любимовы предложили выехать: за это дядя Гриша им прослужил честно 30 лет.

Больно нестерпимо было расставаться с домом — с детством — с берегом, усеянным лодками и плотами — с пристанью — с угором — с чаном и елками.

Переехали на Монастырскую улицу — около дяди Вани: большое утешенье.

Сестра Маруся выходит замуж за Н. Ф. Кибардина: свадебный шум, гости, вино, шаферство, велосипеды, барышни, семинаристы, крахмальные воротнички.

Так началась городская жизнь. Тротуары, служба, много людей, домов. Васю в управленьи стали некоторые звать — Василий Васильевич.

Кончено с солнцерадостным детством.

Я — стал Я.

Я стал личностью, почти человеком, к которому серьезно обращаются люди с бородами, мне платят жалованье 20-го, как всем, я вдруг переродился, изменился.

Я стал конторщиком Каменским.

Среди взрослых сослуживцев я старался чувствовать себя почти взрослым.

Мой начальник — П. И. Высотин — гуманная личность отнесся ко мне светло, ласково

Мои сослуживцы — Прокопович, Сережа Чебыкин, Ваня Гоголев, Домбровский. Тяпкин — стали приятелями по службе.

Потом я в управлении подружился с двумя сестрами О. И. и В. И. Кулыгинскими (В. И. жена П. И Высотина) — у которых часто и благодарно гостил, пользуясь нужным вниманьем.

Интеллигентная семья Высотиных была моим родным первым духовным уютом — теплом — здесь любили писателей, много читали.

Я начал серьезно охотиться, уезжая в глубь Урала.

И раз даже забрался с ружьем в свою родину — в Теплую гору и было так странно слышать в деревнях и на золотых приисках рассказы о моем отце.

Охота по лесам меня опьяняла, колдовала, волновала.

Глухари и рябчики заполнили мозг.

Я задыхался от увлеченья и конечно часто промазывал.

Хотелось навеки остаться охотником в лесу — о службе и городе недумалось.

Через год я перешел — с двойным повышеньем — в другой отдел — в службу Движенья (где служил дядя Ваня) к Н. С. Анферову.

Мне везло: Н. С. Анферов и его жена Ольга Александровна чутко, близко приняли меня настолько, что я — ради абсолютной самостоятельности — переехал к ним в отдельную комнату нахлебником, часто навещая сестру Марусю, дядю Ваню, тетю Сашу, Высотиных.

А перед этим я — или истиннее — Поэт во мне — совершил целое чудо: я взял отпуск и никуда до сих пор невыезжавший из Перми — уехал в Крым — в Севастополь, к морю.

Мне так невыносимо хотелось увидеть море и корабли.

Дальше.