Операция «Чистые руки» / Кто соблюдает этикет?

Операция «Чистые руки» / Кто соблюдает этикет?

В: Кто соблюдает этикет?

О: Люди, у которых руки в крови.

Не пролить соус на скатерть в исправительно-трудовом учреждении столь же важно, как и на светском приёме. 

Кто-нибудь опять подумает, что я эпатирую публику, хотя я сроду ее не эпатировал, а просто пытался разоблачить некоторые особо хитрые способы морочить людям голову. Ничего не поделаешь, людей продолжают морочить, и потому сегодня мы поговорим о так называемом этикете.

В замечательной постановке «Трехгрошовой оперы», которую осуществил на сцене «Сатирикона» Владимир Машков, была подчеркнута одна проходная брехтовская реплика: бандиты после очередного ограбления со взломом и убийством собрались обмыть удачное дельце и хором стыдили своего друга: «Есть рыбу ножом может только свинья!» Люди, у которых руки по локоть в крови, всегда особенно внимательны к соблюдению внешних приличий. Причины тут две. Первая — отсутствие у них сколько-нибудь значительного внутреннего содержания, о котором можно было бы поговорить и по которому опознаются свои. Поэтому в тюрьмах и иных закрытых криминальных сообществах, где делать людям нечего, а собирается в основном публика довольно примитивная, процветает ритуализация: как встать, как сесть, как поздороваться… Вторая причина еще нагляднее: этикет — быстрый и недорогой способ показаться культурным человеком для тех, кто в действительности таковым не является. Вставать при входе дамы, не употреблять мата, не повышать голоса. Все это очень иерархично, в принципе легко соблюдаемо… и чудовищно скучно.

Именно эта легкость позиционирования себя в качестве культурного человека меня и настораживает в этикете. Особенно если учесть, что большая часть этикетных ограничений, прагматический эффект которых ничтожен, существует для того, чтобы уличать других в их несоблюдении. То есть главная функция этикета — не столько опознавательная, сколько репрессивная (уличать тех, кто не снисходит до соблюдения ваших правил). О таких принципах чисто внешней характеристики соседа пушкинский Онегин мог судить на собственном примере: «Он фармазон, он пьет одно стаканом красное вино, он дамам к ручке не подходит…» Что не мешало, впрочем, самому Онегину — правда, в черновиках, не вошедших в окончательный текст, — оценивать людей ровно по тем же внешним критериям: «У них орехи подают, они в театре пиво пьют!» К сожалению, Онегин, натерпевшийся от мнений света, сам был того же поля ягодой — и как бы иначе при его воспитании? Свет всегда выступает диктатором в области моды и ритуалов. Знания и убеждения не играют при этом никакой роли, иначе большая часть светской тусовки продемонстрировала бы уровень среднего третьеклассника. Про моральную сторону дела молчу.

Этикет вообще с чрезвычайной легкостью подменяет мораль вежливостью: еще Владимир Шинкарев писал о принципиальной разнице между моралью и нравственностью. Мораль — не лезть руками в салат, нравственность — не предавать друзей. Я бы уточнил — мораль тоже хорошая вещь, это, так сказать, внешние проявления нравственности. Но ни к морали, ни к нравственности внешний вид и манеры человека не имеют никакого отношения. Казалось бы, странно все это слышать от меня, вечно ратующего за соблюдение орфографии и со страшным снобизмом уличающего коллег в безграмотности. Но об этом я писал многажды: есть ритуалы сложные, интеллектуальные, а есть простые, солдафонские. Тот, кто отказывается от сложных, вынужден будет соблюдать примитивные. Так вот, этикет — и есть примитивнейший из ритуалов, знакомый даже животным, а орфография — вежливость куда более высокого порядка.

Пушкин мечтал о светскости, желал быть принят в свете и даже царить там — слаб человек, но, подозреваю, это было нужно ему лишь для того, чтобы демонстрировать свету всю меру своего презрения к «приличиям». Вересаев собрал множество свидетельств современников, где Пушкина решительно осуждают за непотребный внешний вид. Эти длинные ногти, в особенности на мизинцах, эти сбитые каблуки, нерасчесанные бакенбарды! Это пристрастие к рому! Эти пыльные сапоги! При Николае I он уселся на столе и вытянул ноги к камину! Разумеется, он сделал это не потому, что был ахти каким демократом, а потому, что увлекся разговором; но, право же, в этом мог быть и дальний расчет — ведь именно в этом разговоре 1826 года ему было важно сохранить максимум независимости и показать царю, что он соглашается на его цензуру не из подобострастия. Словом, Пушкин всем своим опытом доказывал относительность этикета и его рабскую природу, требуя судить человека по тому, чем он является. Но увы — мы вступили в пору такой умственной деградации, что от большинства осталась лишь оболочка. Все большее количество репутаций основывается на чисто внешних признаках. Известная критикесса уже заявляет, что не будет читать роман Алексея Иванова «Блуда и Мудо»: ее, видите ли, оскорбляет название. Другую девушку, по недоразумению родившуюся юношей, оскорбляет мат в новом фильме Кончаловского. Каждый элементарный шаг обрастает тысячью искусственных ограничений — и любой, кто их не соблюдает, подвергается остракизму.

И сдается мне, что между убийствами со взломом и слишком пристальным вниманием к поеданию рыбы ножом есть какая-то тайная, глубокая связь. Что ярые адепты соблюдения внешних приличий — невежды и хамы. Что слишком большое внимание к чужому костюму, чужой лексике и чужим зубам — признак блатного по сути сообщества, где каждый озабочен только тем, чтобы заметить друг за другом побольше гнусностей и потом доминировать с их помощью. На вашем месте я почаще вспоминал бы о том, кто носит Prada. И о том, зачем ему это нужно.

№ 11, ноябрь 2007 года