Дилемма современности?

Дилемма современности?

В: Дилемма современности?

О: Хочешь — жни, а хочешь — куй…

Работа не волк

«Вы делаете вид, что работаете, мы делаем вид, что платим» — схема, по которой строятся взаимоотношения индивида и государства.

Массовой безработицы не будет. Будет массовая работа почти без оплаты, и это продлится не один год, да, в сущности, никогда и не бывало иначе. В первые кризисные месяцы всех пугали повальными увольнениями, и кое-какие увольнения в самом деле случились, но по сравнению с обещанным апокалипсисом оказались не грознее насморка. Кое-кто трудоустроился, потеряв в деньгах. На биржи труда никто не спешит, и это объяснимо: нашему человеку страшней осознать себя безработным, чем, говоря по-толстовски, «делать ничего» на официальной ставке, которую вдобавок не платят.

Мне кажется, пора изучать реальную Россию — не навязанную западниками и не выдуманную славянофилами, а живущую реальной жизнью по своим лекалам. Это трудно, но без этого ничего не поймешь. Психология труда в России особенная: главная работа делается в свободное время, в порядке хобби. Официальная должность служит прикрытием, легендой — как у Штирлица. Может быть, это связано с давней и всенародной неприязнью к государству, недоверием к нему: надо защитить, спрятать от него главное дело своей жизни, а для себя делать настоящее — так большинство советских писателей публиковали черт-те что, а в стол писали заветное. Может, причина еще и в том, что никакая настоящая работа государству не нужна: оно заинтересовано в том, чтобы большая часть населения имитировала трудовой процесс, работала спустя рукава и часто перекуривала. Отсюда почти тотальная востребованность непрофессионалов и первоочередные увольнения лучших. Думаю, объяснить можно и это: если Россия станет реально инновационной (как нас регулярно уверяют Путин и его специально обученные глашатаи), темп ее развития ускорится, и политическая конструкция — восходящая, в общем, к XVI веку, — элементарно не выдержит. Нужно делать все, чтобы Россия оставалась сырьевой, плохо работающей, мало производящей — потому что хорошо работающий человек чувствует себя хозяином своей судьбы и не очень склонен слушаться многочисленных начальников, паразитирующих на нем. Именно поэтому государство заинтересовано в ленивых работниках, а тех, кто работает хорошо и много, здесь награждают презрительным: «Больше всех надо!»

Работать в России — значит быть встроенным в официальную систему, служить ее винтиком, поддерживать ее фасад; именно поэтому советская власть так боролась с тунеядцами и требовала ото всех хоть куда-нибудь устроиться, хоть что-нибудь делать… и лучше бы кое-как, спустя рукава… Вы спросите: а как же кампании по борьбе за производительность, как же поощрение ударничества? А я вам напомню Андре Жида, который встретился с ударниками и заметил, что такую норму легко делает средний западный рабочий, не считая ее чем-то чрезвычайным. Тех, кто реально любил свое дело и делал его профессионально, тут же обвиняли в частнособственнических инстинктах, провозглашали выскочкой — это как раз не советское. Это — русское, родное, национальное, абсолютно выверенная форма встраивания в мир: дела не делай, от дела не бегай. То есть одинаково неприемлемы и тунеядство — в смысле независимое существование, — и подлинное ударничество, которое в глазах масс приравнивается к коллаборационизму. Не надо очень-то впахивать «на них»: хочешь жни, а хочешь куй — все равно получишь… Русский modus vivendi — числиться и бездействовать. Но непременно числиться: знаю по себе, предложи мне кто-нибудь на выбор работу за три копейки или статус безработного с многотысячным пособием — я не глядя выбрал бы первое. На жизнь наработаем отхожими промыслами, съедим отложенное, вырастим дачный урожай — но любой ценой хотим числиться на работе, отлично понимая, что ни нам, ни человечеству она особо не нужна.

Это одна из взаимных договоренностей, тайных конвенций государства и общества: «вы делаете вид, что работаете, — мы делаем вид, что платим». Застой потому и вспоминается как золотой век, что Россия в это время достигла подлинной симфонии между русским и советским, была больше всего похожа на себя, какой ее знает мир и чувствует уроженец. На кухнях говорили все, что думали. Над газетами потешались. Заведомую ложь выдавали на-гора без комплексов и с твердым пониманием, что и для всех остальных она столь же очевидна, как для говорящего. Но пространство частной жизни было богато, разнообразно и культурно.

В новом российском кризисе мы получим на выходе прежнюю конструкцию: вспомним, ведь и в девяностые безработица оказалась далеко не столь массовой, сколь ожидалась. Миллионы продолжали работать на нерентабельных предприятиях, выпуская никому не нужную продукцию. Чем увольнять человека, превращая его в потенциального борца, потому что безделье злит сильнее всякого угнетения, — проще превратить его в бесплатного труженика, у которого нет низменной материальной заинтересованности, но есть, простите за выражение, институциональная. Он встроен, на месте, при деле; и это лучше, чем героически впахивать за настоящую зарплату. Потому что подлинная жизнь для русского человека никогда не ассоциировалась с работой: русские презирают низкую, прагматическую пользу, зато неделями вырезать деревянный часовой механизм без единого гвоздя — это пожалуйста.

Что до денег, которые уже теперь вовсю задерживают или выплачивают издевательски ничтожными порциями, срезая по любому поводу, — так ведь деньги никогда не играли в России сколько-нибудь принципиальной роли. Разумеется, тут можно купить что угодно, но это для тех, у кого деньги действительно есть; а у нас на протяжении доброй тысячи лет остается неизменным фундаментальное соотношение, вроде золотого сечения: девяносто процентов национального достояния сосредоточено в руках десяти процентов населения. Это же касается интеллектуального багажа, которым в полной мере владеют те же процентов десять — в то время как остальные девяносто честно остаются троечниками; но у них есть вещи поважнее ума, и свои деревянные часы они выпиливают с той же страстью. Главное же орудие влияния в России — горизонтальные связи, вечная межчеловеческая солидарность, соседи, родственники, «одноклассники. ру» — словом, та самая паутина внутренних коммуникаций, с которой никакая вертикаль ничего сделать не может: ни один духовный или властный авторитет не значит для русского человека столько, сколько земляк. Тот, у кого много связей, выживет без денег — и будет счастлив.

Не бойтесь безработицы. Готовьтесь к полубесплатной работе. Впрочем, к чему готовиться людям, живущим так не первую сотню лет?

№ 4, апрель 2009 года