Почему русские люди избегают доносов?

Почему русские люди избегают доносов?

В: Почему русские люди избегают доносов?

О: Из боязни пристраститься.

Удивительное объявление слышал я давеча, едучи по эскалатору. Госнаркоконтроль предлагает всем, кто знает что-нибудь о распространении или потреблении наркотиков, немедленно звонить по соответствующему телефону, за вознаграждение. Тем самым мы предотвратим человеческую трагедию, спасем нацию и послужим Отечеству. За дословность не ручаюсь, но за смысл — стопроцентно. Я даже специально доехал до верха, спустился вниз и съездил обратно наверх. Так что расслышал все отлично: речь не только о распространении, но и об употреблении. Кто увидал — звоните.

Для меня нет ничего удивительного в том, что руководство Госнаркоконтроля действует такими методами. Происхождение у этого руководства соответствующее, как и почти у всех наших крупных руководителей. Если кто-то сегодня руководит силовым либо юридическим ведомством — можете быть уверены, этот человек либо работал в органах, либо контактировал с ними. От утверждения «Все приличные люди начинали в разведке» до констатации «Кроме разведки, приличные люди не начинают нигде» оказалось не более воробьиного шага. Интересно, впрочем, не это — если человек считает доносительство оптимальной тактикой, переубеждать не мне. Я вообще никого не умею убеждать, потому что не верю в применимость логики к эмоциональной и тем более моральной сфере. Меня другое занимает: наркотики, безусловно, — чума. Так вот: допустимо ли чуму лечить холерой?

Помнится, еще Федор наш Михалыч Достоевский любил огорошить гостя психологическим тестом: вы стоите на Невском, любуясь витриной. Рядом террористы сговариваются взорвать Зимний дворец. Побежите ли вы доносить в полицию? Суворин после паузы сказал: «Нет». «И я нет! — вскричал Достоевский. — Почему?! Ведь это ужас!» Он задумывался и о причинах: неужели виновата только боязнь прослыть доносчиком?! И причины — не находил. Вот и я не нахожу: даже если на моих глазах некто будет продавать наркотики — я не побегу в наркополицию. Если увижу, что продают ребенку, — подойду и, возможно, измолочу в котлету. А если взрослому — так, может, и мимо пройду: два человека сделали свой выбор, не мне их переубеждать. Но доносить не буду ни в коем случае — просто потому, что в душе у всех представителей моего народа, вне зависимости от этнической принадлежности и социального статуса, живет неискоренимая ненависть к любым формам стукачества. Поэтому, по большому счету, провалилась борьба с диссидентами: не сдавали их, и все тут. Не сказать, чтобы любили: народ наш не шибко любит народников, и это, может быть, к лучшему. Но чтобы сдавать — боже упаси.

Дело тут, наверное, в прививке. Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий в конце 1980-х сообщала, что три четверти взятого населения сидели по доносам, причем в большинстве меркантильным. Меркантильным — не значит сугубо корыстным: есть и другая корысть, нематериальная. Зависть. Месть. Злорадство. Русские люди не любят доносов вовсе не потому, что они так высоконравственны. Они просто знают, какой вакханалией это кончается. Мы до сих пор не стали единой нацией, и, по справедливому устному замечанию Шолохова, гражданская война у нас никогда не прекращается. «Каждый каждого приговаривает, очень просто», — вторит ему герой Бабеля. Именно поэтому поощрение к доносительству становится у нас началом повальной эпидемии взаимного подталкивания к пропасти: объяви сегодня кто-нибудь прием заявлений на соседа, который якобы живет в роскоши или передает иностранцам секреты, — и отделения милиции, приемная ФСБ и все ЖЭКи будут завалены кипами обвинений. И не только анонимных, а с подписями, со всеми регалиями — для доказательства собственной гражданской зрелости. Информаторы будут информировать не как-нибудь там шепотком и с оглядкой, а нагло, радостно, с полным сознанием выполненного долга. Ибо это правильно и патриотично — застучать того, кто не нравится МНЕ, настоящему гражданину лучшей в мире страны.

Почему у нас так — вопрос отдельный; наверное, потому, что нет общенационального консенсуса о том, что такое настоящий гражданин. Американцы знают, евреи в Израиле — тоже, большинство европейцев договорились… Именно поэтому там практикуются доносы — и ничего, мир не падает, половина населения не оказывается в тюрьме. А у нас тут нельзя устраивать ни революции, ни заморозки: мигом все восстанут против всех. Вот почему на месте Госнаркоконтроля я не стал бы играть в такие игры. Ведь наркомания бывает разная. Можно сидеть на игле героиновой, а можно — доносной; на игле гражданской совести, положительной самоидентификации и легализованной мести. На первую в любом социуме подсаживаются не больше десяти процентов населения. На вторую в России может сесть вся страна. И пока слезет — как минимум ополовинится.

№ 3, март 2007 года