Слушайте ваши «Валенки»

Слушайте ваши «Валенки»

Владимир Маканин. Две сестры и Кандинский: Роман. — Новый мир, №?4. — М., 2011.

Владимир Маканин написал.

Что именно, трудно сказать.

Окна бельэтажа высоко, с улицы не допрыгнешь. Так, мельтешение волшебных теней под звуки непривычной уху мазурки.

Сначала вам покажется, что это написала Ксения Букша.

Потом вы вспомните о распространённой среди интернет-дам форме невроза: писать без знака препинания «точка» — исключительно многоточия или восклицательные знаки в неограниченном количестве.

И в конце концов вас озарит: это пьеса. Гениально замаскированная под прозу. Гениально — потому что непонятно, зачем.

Как раз в те дни, когда я мусолил журнал с тем, что написал Владимир Маканин (название там трудное, я забыл), довелось стать очевидцем ещё одного культурнейшего события: фильма Никиты Михалкова «Цитадель».

В знак протеста против антимихалковской кампании фильм мне понравился. Но, сказав «а-а», приходится говорить «бэ»: новое «написал» Маканина как две капли воды похоже на то, что снял Михалков.

Действие там и здесь будто происходит в театре Любимова. А театр Любимова, как ему и положено, расположен в аду.

Там всё как здесь, но с очень незначительными смещениями. На полмолекулы. Во всём, кроме тебя. Ты такой же, обычный. Поэтому тебе и не лезут в горло адские модернизированные водка и огурец. Умыться, почистить зубы, съесть яичницу, уснуть, вскрыть себе вены, расшибить голову об стену и почесать подмышку тоже не можешь. И всё время эдак, знаете, тянет под коленками. От этого вам становится настолько нехорошо, что у вас возникает желание тоже сделаться адским — полюбить театр Любимова. Чтоб это неприятное положение вещей мира (относительно вас) наконец закончилось.

Такова уж убеждающая сила искусства. Смотреть фильм Михалкова, не считая, что он гениален, нельзя. И точно так же нельзя просто так, без приседаний с поклонами, читать «написал» Маканина.

Проще говоря, люди ругают фильм Михалкова ровно за то, чем они восхищаются в театре Любимова. Ругают не потому, что Любимов это делал хорошо, а Михалков плохо, — ругают не за то, КАК, а за то, ЧТО. Так ругал бы самого Любимова, брызжа слюной, какой-нибудь дедулька-ветеран с костылём и орденскими планками на пиджаке, ни черта не смыслящий в высоком искусстве, но заседающий в ещё более высоком парткоме.

То есть тупо пересказывают сюжет, хихикают над несуразностями в изображении военных действий, требуют достоверных психологических мотивировок поступков героев, возмущаются, почему у героя какая-то машинка для обрезки сигар на руке.

То же и я с Маканиным: точки, многоточия, Букша…

Ты суть ухватил? Понял, что это евангельская по масштабу история о верности и предательстве, о лжи как о метафизическом клее бытия, и всё такое?!

Не понял.

Я в последнее время ничего сложнее Гайдара не понимаю. Не хочу понимать. Такая выработалась внутри «программа».

Недавно говорили с Басинским. Он спрашивает:

— Нравится тебе писатель Боря Евсеев?

— Честно говоря, не очень…

— А почему?

Ответил первое, что пришло в голову: «У него темы нет».

— Ну да, — согласно потух Басинский. Но тут же несогласно воспрял:

— А у кого она есть?

Дескать, в непростое время живём.

Паша, мы действительно живём в непростое время. Как при Советском Союзе в искусстве было засилье «воспитательной роли» (а всяким там любимовым по башке, по башке), так и сейчас засилье эстетской пустоты и бессмыслицы, или, как говорит критик Наталья Иванова, — «литературного вещества». Чем больше «вещества», тем лучше, потому что чем его больше, тем меньше смысла.

Если русская литература (в книжных магазинах уже пишут «российская») будет со смыслом, то этот смысл неизбежно окажется национальным, а это фашизм и ужас.

Национальным — не в смысле лозунгов и размахиваний. Лозунги и размахивания — это частный случай, ноль пять процента, но мы-то умные и знаем, что фашизм скрывается в мелочах. Начнётся с васильков-лютиков, а закончится Пересмотром Итогов Приватизации.

Так что не надо.

Национальная по форме литература допустима только в форме масскульта при наличии отсутствия содержания. Все эти условные шиловы-литвиновы: люди читают их, потому что инстинктивно распознают как что-то своё, родное, «про жизнь», хоть это и не про жизнь совсем, а всего лишь не про «вещество» только.

Там-то, в сфере масскульта, и происходит сегодня основная литературная борьба. Вовсе не за умы — за удержание влияния на издателя. Издателю всё равно, что издавать, он и на Пересмотр Итогов согласен — потому что это будет аж завтра, а прибыль-то он сегодня получит. Мораль военной аристократии: лучше я сейчас напьюсь свежей кровушки, чем потом триста лет буду питаться падалью. Страшная мораль, волчья…

У новой русской интеллигенции мораль другая — добрая, либеральная и прогрессорская. Они свой капитал рассчитывают набирать постепенно, через мудрое сословное расслоение; это именно в их интересах реформа системы образования у нас проводится и многие другие реформы. Чем больше быдла, тем шире база пищевой пирамиды, тем устойчивее платформа для новообразованного сословия приличных людей. Раньше, при совке, в очереди за картошкой стояли, а теперь свободные люди, зарплата шестьдесят тыщ рублей. Уже считай немножечко олигархи. А там… как сложится. Но быдла, кормовой базы, должно быть побольше.

Из этого и следует философия «литературного вещества»: «Литература — это то, что тебе не нужно, дружок. Ты вона какой, а литература эва какая. Плюнь, брат. Не по тебе».

Как в анекдоте: зоотехник колхоза «Заря Восхода» Иван Иванович Иванов всё заказывал по радио песню «Валенки», а потом вдруг попросил исполнить Прелюдию соль минор Рахманинова.

— С удовольствием выполняем заявку: не выёживайтесь, Иван Иванович, слушайте ваши «Валенки»!

Не правда ли, этот анекдот очень русский, очень народный? С такой любовью, с такой заботой об Иван Иваныче сочинённый… О, майн рюськи нарот очшень самокритичьен и миролюбифф, он имеет играйт гармошка!

Собственно, вся нынешняя «литература для народа» — переталдыкивание этого анекдота.

Ну а Маканин — что Маканин. Писать о нём скучно. Несмотря на не прекращающийся с 2008?года издательский кризис и майское падение книжных продаж почти на пятьдесят процентов, новое «написал» будет напечатано отдельным томом, уже готовится. Золотые перья России по отмашке из Центра ринутся заполнять восторгами газетные площади, чтобы пять — семь тысяч одураченных ими студенток и учительниц литературы обеспечили этому удачному издательскому проекту рентабельность. А десять — двадцать других книг — не выйдут.

Они не выйдут никогда, дорогие мои. Поэтому «Литературка» и «не пишет про хорошее», как вы просите в письмах. Всё это хорошее покоится в издательских портфелях с размашистым фломастерным росчерком «Не пошло». Ударение на последний слог.