Хинди-руси, швайн, швайн

Хинди-руси, швайн, швайн

Илья Стогоff. Русская книга (Тринадцать песен о граде Китеже). — М.: АСТ; Астрель, 2011. — 243 с. — 7000 экз.

Раньше я думал, что больше всего в мировой культуре курят на страницах повести Сэлинджера «Зуи». Или в фильме Годара «На последнем дыхании».

Теперь знаю, что нет.

Чаще всего это делают у Ильи Стогова в «Русской книге».

Если на одной из страниц герой почему-то вдруг не закуривает, то на следующей непременно исправляется и закуривает два раза.

И это понятно.

Задача у него непростая, не на одну-две трубки.

Издательская аннотация обещает перевернуть наши представления о российской истории. Вы думали, там что в ней? Щек, Хорив и сестра их Лыбедь? Академик Рыбаков, думали? Дудки. Оказывается, всё было (вы не поверите) в точности, как в книжке Льва Гумилёва «Древняя Русь и Великая Степь». Не читали?

Правильно. Автор тоже, разумеется, не читал. Не зря же он на Гумилёва не ссылается, даже когда цитирует.

Автор свой парень. Читал, как все мы, книжку «Русские богатыри» с картинками. Критически переосмыслил. Ездил по стране, много курил, встречался с интересными людьми, глаза всё время держал открытыми, и получилось вот что.

…Батюшка Надёжа-Гарант Владимир Красное Солнышко с дружинниками выпивал и закусывал. Вдруг за дубовой дверью раздался непротокольный шум.

— Куд-да прёшь?

Дщь, дщь. (Звук ударов, шорох оседающих на пол тел.)

— Как куда? К батюшке Надёже-Гаранту…

На пороге появляется загадочный человек в чём-то зверином. Он благоухает, как ведёрко опят, накрытое солдатской портянкой. Неустановленное лицо отчётливой финно-угорской наружности поскуливает у его ног и атмосферы дружеского застолья также не озонирует.

Дядюшка Надёжы, храбр Добрыня Никитич, укоризненно отодвигает чарку.

— Вот зе шит, — спрашивает он со скандинавским акцентом. («Кто таков?»)

— Муромские мы, — гундосит чудо лесное. — Нарушителя конституционного порядка привёз…

Закурим.

Книга изобилует подобными (или подобными подобным) живописными сценками. Она вообще отлично написана. Я не шучу. Очень будоражит фантазию.

…Хорошо жилось на берегах Днепра пришлым с Одера и Шпрее славянам. Да только скучно: орднунг, стабильность. Вот и стали некоторые из них наезжать в муромские да брянские леса за поживой. Ставили заставы-заимки. Облагали пушной данью местные племена. Провозглашали заимки «княжествами». Торговлишка добытой здесь мягкой рухлядью давала в метрополии до тыщи процентов прибыли. Земли, названные позже Россией, с самого начала исполняли роль сырьевого придатка.

Но захирела метрополия, захирел и фронтир. А тут ещё наведался в лесные края хан Батый. Видит, землишка так себе, негде разгуляться табунам на просторе, степи половецкие не в пример для жизни способнее. Кое-что пожёг для порядку, да и сел себе в степях половецких.

А в лесу, оно и правда житьё не очень. Вы пробовали? Представьте, что вас сняли со стула и перенесли в лес. Что будет? Сначала вас съедят комары. Потом вы замёрзнете. И умрёте.

Князь Ярослав, зависший здесь без видимых перспектив, был человек умный. Только ему нечем было кормить дружину, а без этого дружина его не слушалась. Не говоря уж о дружинах других князей, рыскающих по лесу в поисках чего бы поесть. Нужно было нестандартное решение. И Ярослав его принял.

Шасть к Батыю. Так и так, говорит. Земля наша велика и обильна, вот только вертикали власти в ней нет. Вы меня назначьте баскаком, дайте солдат, большой ясак соберу. Нахмурился хан Батый. Сидит, кумыс из бороды выковыривает. А шут с тобой, говорит. Почему нет.

И повелось. На смену Ярославу пришёл Александр, первый наш евразиец (на самом деле второй). А последним евразийцем был Иоанн Грозный, на котором пресеклась династия Рюриковичей. Хотя на самом деле никакой династии не было. Была система наследования должности наместника Золотой Орды, и сам Иоанн Васильевич предпочитал вести свой род не от Рюрика, а от римского императора Августа.

Ну и Куликовская битва, разумеется, — внутриордынская операция по принуждению к миру взбунтовавшегося полевого командира Мамая.

В общем, если мы всё-таки читали Льва Гумилёва, то оригинальный пересказ его книг не нанесёт большого ущерба нашему вестибулярному аппарату.

Главное не это, главное — выводы, которые пытливый ум способен сделать на основе прочитанного.

Из «Русской книги» выводы напрашиваются такие. Русский этнос — это химера. Фактов, подтверждающих существование Русского государства, на рассматриваемом историческом отрезке не обнаружено. Племена, населявшие здешние земли, пользовались русским языком даже в меньшей степени, чем сегодняшние жители Северного Кавказа, говорящие между собой в основном именно по-русски.

(Скрытый вывод: а значит, через немного лет самый чистопородный «русский» будет выглядеть как среднестатистический житель Махачкалы. И не только выглядеть.)

А мы, как эльфы, уплывём за океан. Этой трогательной сценой, замаскировав Толкиена под приступ неожиданно нахлынувшей религиозности, завершает автор «Русскую книгу». Очень красиво.

Лишь пара вопросов остаётся к нему.

Почему, согласно «Русской книге», становление Русского государства заканчивается в правление Иоанна IV, а не в пору Смутного времени, когда у Москвы была возможность взамен сошедших на нет ордынской и византийской легитимностей заполучить актуальную западноевропейскую? Вот именно тогда Русского государства как такового как раз и не было. И если не было при этом и самих русских, то что же помешало полякам и папе этим воспользоваться? Но эта история Илье Стогову оказалась неинтересна. Не вписывается в концепцию. И он спокойно оставляет её за рамками своего повествования.

Даже если рассматривать русскую историю в тех пределах, которые угодны автору «Русской книги», остаётся неясно: как случилось, что горстка полунищих самозваных князьков, помыкающая полудикими племенами, выросла в могущественную империю, а наследующее Киевской Руси Великое княжество Литовское и Русское расточилось? Как этим князькам, ползающим в Орду на коленях за каждым чихом, удалось использовать своих хозяев, с лёгкостью скрутивших в бараний рог и богатейшую Волжскую Булгарию, и могущественные половецкие племенные союзы?

Примерно понятно, как. Но Стогову это опять же неинтересно. Он не о том пишет.

Он пишет о том, чего не было. (Не было официальной истории, известной нам по сталинским учебникам, фильмам и детским книжкам.) И совершенно не пишет о том, что БЫЛО. Получается, что «не было ничего». Богу, мол, неугодны нации — Он берёт нас поодиночке. (Русские почему-то неугодны особенно.)

Я не историк и не буду делать вид, что лучше Стогова разбираюсь в том, в чём мы оба разбираемся плохо. Остановлюсь на том, что доступно моему разумению.

Есть у нас такое понятие — «правда характера». У персонажа для вхождения в конфликт обязательно должен быть правдоподобный мотив. Нет мотива — руководство киностудии увольняет команду сценаристов и отправляет сценарий в переработку. Как с этим у Стогова?

Раз за разом он показывает нам одну и ту же картину: приехал рассказчик в очередной русский город, сидит в кафе, мусолит сигарету, смотрит по сторонам — скучно. «Кто все эти люди?» То ли дело в большом городе, где нет «национальностей», где всё вокруг понятное и родное…

Если русских нет даже сейчас, что уж тогда говорить о том, чтобы разглядеть их в прошлом. Настроения понятны, не понятен мотив — что подталкивает автора к тому, чтобы приписывать свои элегические настроения «исторической объективности»? Какая необходимость?

Не думаю, что Стогов получил грант на книгу от какой-нибудь ложи «Бней Брит», о существовании которой я с испугом узнал из книжки бывшего ельцинского министра печати Полторанина «Власть в тротиловом эквиваленте». Не сомневаюсь, что Стогов не из таких. Но как хороший стилист он не может не замечать, что теперь носят. А заметив, — пусть не всерьёз, пусть бесплатно, дома перед зеркалом, — в этом не походить. Стогов человек порядочный, неудачник. Наше подлое время не любит таких. Не допускает до своей победной окончательной подлости. Но и слабостями нашими оно пользуется весьма успешно. И это главное, от чего тошно.

А с финальным пафосом книжки (где у пуляющего в закат последним окурком рассказчика прорезывается вдруг вера в Бога) я глубоко согласен. Бог действительно берёт нас поодиночке. С одним существенным примечанием.

«В чём застану, в том и сужу».